— Что ты здесь делаешь, Вадим?
Голос Кати был ровным, почти безжизненным, но каждое слово легло в оглушительной тишине прихожей, как камень. Она только что вошла, сбросила туфли и даже не успела снять пальто, когда увидела его. Он стоял посреди гостиной, засунув руки в карманы дорогих брюк, и с видом хозяина осматривал пространство. Не как гость, не как бывший жених, а как ревизор, пришедший проверить сохранность своего имущества.
Он медленно повернул голову, и на его лице не было ни тени раскаяния или неловкости. Только ленивое, снисходительное любопытство.
— Решил проверить, как тут мои инвестиции поживают, — он кивнул в сторону огромной плазменной панели на стене. — Ты ведь не забыла, кто её покупал?
Катя не ответила на его вопрос. Она сделала шаг вперёд, и её сумка, всё ещё висевшая на плече, глухо стукнулась о бедро. Она ощущала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, медленно разгорается тугой, раскалённый узел ярости. Но внешне она оставалась абсолютно спокойной. Месяц, прошедший с того дня, научил её этому холодному, выверенному самоконтролю.
— Уходи. Немедленно.
— Ну зачем так грубо? — Вадим сделал вид, что обиделся. Он прошёл по комнате, провёл пальцем по глянцевой поверхности кофейного столика, который они выбирали вместе. — Я думал, мы можем поговорить. Цивилизованно.
Он подошёл к дивану из светлой кожи, небрежно провёл по нему ладонью.
— А диван-то просел, кажется. Или это ты на нём так усердно новую жизнь строишь? — в его голосе прозвучала неприкрытая, грязная насмешка. Он хотел её задеть, вывести из себя, заставить кричать и биться в бессилии, как она это сделала тогда, месяц назад. Но он просчитался.
— Ключ. Положи на стол и выметайся, — повторила Катя, игнорируя его выпад. Её голос стал ниже и твёрже. Она смотрела прямо на него, не отводя взгляда, и эта её неподвижность и ледяное спокойствие, казалось, начали его раздражать больше, чем могли бы любые крики.
Вадим усмехнулся, но смех получился коротким и злым.
— Ключ? Катенька, не смеши. Я заплатил за эту квартиру первый взнос, помнишь? Забыл, наверное, тебе сказать. Так что, по сути, я пришёл к себе. Просто посмотреть, как временная жилица справляется.
Это была ложь. Наглая, беспринципная ложь, рассчитанная на то, чтобы сломить её, напомнить о зависимости. Он не платил никакого взноса. Но сейчас это не имело значения. Важен был сам факт его присутствия здесь, в её доме, который он осквернил сначала своим предательством, а теперь — своим вторжением.
Он демонстративно развернулся и пошёл на кухню. Катя двинулась за ним, чувствуя себя хищником, который выслеживает наглеца, забредшего на его территорию. Вадим открыл холодильник. Свет изнутри выхватил его самодовольное лицо.
— М-да… Мыши повесились, — протянул он, брезгливо оглядывая скромное содержимое полок. — Йогурт, какой-то сыр, пол-лимона. Я же говорил, что без меня ты долго не протянешь. Тебе нужна забота, Катя. Мужская забота. И деньги. Мои деньги.
Он захлопнул дверцу холодильника с таким видом, будто только что вынес ей окончательный диагноз. Он стоял в центре её маленькой кухни, такой уверенный в своей правоте, в своей силе, в том, что она всего лишь глупая девочка, которая немного покапризничала и вот-вот приползёт обратно, стоит ему только поманить её кошельком.
И тут ледяная броня, которую Катя так долго выстраивала вокруг себя, дала первую трещину. Она не закричала. Она рассмеялась.
Смех был коротким, резким, похожим на треск ломающегося льда. Он не нёс в себе ни капли веселья, только концентрированную, ледяную насмешку. Самодовольное выражение медленно сползло с лица Вадима, уступая место холодному недоумению. Он ожидал чего угодно — криков, упрёков, молчаливой обиды, — но этот смех был чем-то новым. Он выбивал почву у него из-под ног.
— Что смешного? — спросил он, и в его голосе впервые за вечер проскользнула жёсткая, неприкрытая злость. Маска благодушного хозяина жизни, который пришёл вразумить непутёвую женщину, треснула.
Катя перестала смеяться так же внезапно, как и начала. Она облокотилась бедром о кухонную столешницу, скрестив руки на груди. Её поза выражала не оборону, а пренебрежение.
— Смешно то, как ты предсказуем, Вадим. Ты настолько уверен в своей неотразимости и власти денег, что даже не пытаешься придумать что-то новое. Твой сценарий прост как мычание. Прийти без спроса, используя старый ключ. Пройтись по квартире, как по своей собственности. Оценить мебель, которую «ты» покупал. Заглянуть в холодильник и вынести вердикт о моей никчёмности. Что дальше по плану? Начнёшь рассказывать, как я без тебя пропаду?
Каждое её слово было идеально отточенным, острым, как лезвие. Она не просто отвечала ему, она препарировала его поведение, выставляя напоказ всю его жалкую, примитивную тактику. Это было хуже, чем удар. Это было унижение. Вадим почувствовал, как к лицу приливает кровь.
— Ты, кажется, забыла, с кем разговариваешь, — процедил он, сузив глаза. — Эта твоя дешёвая бравада закончится очень быстро. Как только твой так называемый «важный проект» накроется медным тазом, потому что у твоей шарашкиной конторы внезапно отзовут лицензию. Или когда арендодатель вдруг решит поднять плату в три раза. Ты думаешь, это сложные схемы? Это решается одним звонком.
Он перешёл в прямое наступление, бил по самому больному — по той хрупкой независимости, которую она с таким трудом выстраивала последний месяц. Он видел, как на мгновение дрогнул мускул на её щеке, и это придало ему уверенности.
— Кстати, о Лене, — продолжил он с жестокой, садистской улыбкой, решив нанести удар в самое сердце. — Она передавала тебе привет. Говорит, что ты была слишком… принципиальной. А она — прагматичная. Умеет ценить хорошие вещи и мужское внимание. Она понимает, чего хочет от жизни, в отличие от некоторых, кто строит из себя непонятно что.
Он ждал. Ждал, что сейчас она сломается, что её лицо исказится от боли при упоминании имени подруги, с которой он так демонстративно растоптал их будущее. Он хотел увидеть её раздавленной, хотел насладиться своей победой. Но Катя лишь медленно, почти с любопытством, склонила голову набок.
— Надо же. Нашёл ту, что не брезгует подбирать чужие объедки, — её голос был тихим, но каждое слово било наотмашь. — Это действительно прагматично. Зачем напрягаться, если можно просто взять то, что уже было в употреблении? Удобно. И очень в твоём стиле, Вадим. Никаких усилий, никакого достоинства. Просто взять то, что плохо лежит.
Она сделала паузу, давая яду впитаться.
— Передай Лене, что я за неё рада. Наконец-то она нашла себе пару под стать. Такую же дешёвую и беззастенчивую. Вы идеальная пара.
Теперь уже его лицо стало меняться. Красивое, холёное лицо исказила гримаса неподдельной злобы. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Он не привык проигрывать в словесных перепалках, особенно женщине, которую считал своей собственностью. Он сделал шаг к ней, вторгаясь в её личное пространство, и воздух на кухне стал плотным и тяжёлым.
Его шаг вперёд поглотил тот мизерный остаток воздуха, что был между ними. Теперь они стояли так близко, что Катя чувствовала тепло, исходящее от его тела, и улавливала тяжёлый, дорогой аромат его парфюма — того самого, который она сама ему подарила на их последнюю годовщину. Запах, который раньше ассоциировался с безопасностью и близостью, теперь казался удушливым, ядовитым. Его лицо было в нескольких сантиметрах от её. Он не кричал. Он говорил тихо, почти интимно, и от этого его слова становились ещё более мерзкими и угрожающими.
— Ты думаешь, что твои колкие фразочки что-то меняют? Ты думаешь, это игра, Катя? — его голос был низким, вкрадчивым, как шипение змеи. — Ты — ничто. Маленькая девочка-менеджер в средней конторке, которая возомнила, что чего-то стоит. Ты чего-то стоила, пока была рядом со мной. А без меня ты — пыль. И я сейчас тебе это докажу.
Он смотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ничего, кроме холодного, расчётливого презрения.
— Ты ведь так гордишься своим проектом? Тем, над которым сидишь ночами? Завтра утром твой начальник, этот седой заискивающий Петрович, вызовет тебя к себе в кабинет и с очень виноватым видом скажет, что проект закрыт. Инвестор передумал. А потом, через недельку, тебя попросят написать заявление по собственному. Без скандала. Просто скажут, что ты не справляешься. И знаешь, что самое забавное? Все твои коллеги, которые сегодня с тобой пьют кофе и улыбаются, будут смотреть в сторону. Потому что они будут знать. Все будут знать, что связываться с тобой — себе дороже.
Он сделал паузу, наслаждаясь эффектом. Он видел, как она стоит, не шелохнувшись, как напряглись её плечи. Он был уверен, что сломил её.
— Ты что не понимаешь? Ты без меня никто! — с нажимом произнёс он, повысив голос до жёсткого шёпота. — Мой отец одним звонком может сделать так, что ты работу в этом городе не найдёшь. Нигде. Даже официанткой в захудалой кофейне. Подумай хорошо, прежде чем отказываться. У тебя есть последний шанс вернуться в свою уютную, обеспеченную жизнь.
Это был тот самый момент. Та последняя капля, которая переполнила чашу её выдержки. Что-то внутри неё, холодное и твёрдое, что она так долго сдерживала, взорвалось с силой сжатой пружины. Она не отступила. Она сделала шаг ему навстречу, впечатываясь в его личное пространство, заставляя его инстинктивно отшатнуться. Её глаза, до этого момента холодные и отстранённые, вспыхнули тёмным, яростным огнём. Тишина на кухне натянулась до предела, а потом лопнула от звука её голоса. Он не был истеричным или высоким. Он был громким, сильным и полным звенящего металла.
— Мне плевать кто твой папочка, Вадим! Я сказала, что я за тебя замуж не выйду и не надо мне тут угрожать по этому поводу своим богатым папочкой, и что меня после этого отказа больше никуда не возьмут на работу!
Её слова ударили в стены маленькой кухни, отразились от кафеля и глянцевых фасадов, заполняя собой всё пространство. Вадим замер, ошарашенный такой внезапной и мощной сменой тона. Он ожидал слёз, мольбы, чего угодно, но не этого ледяного, всепоглощающего гнева. А Катя, не давая ему опомниться, шагнула ещё ближе, и на её губах появилась злая, хищная усмешка.
— И передай своему папочке, — прошипела она, понизив голос до заговорщицкого шёпота, от которого по спине пробегал холодок, — что у меня есть очень интересные фотографии его сыночка в пикантной ситуации. С той самой Леночкой. И не только с ней. Очень подробные. Очень качественные. Ты же знаешь, я всегда любила фотографировать.
Самодовольная уверенность на лице Вадима начала медленно таять, как воск. Его глаза расширились, в них промелькнуло что-то похожее на страх. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов.
— Если со мной что-то случится, — продолжала она с тем же ледяным спокойствием, — если моя карьера вдруг пойдёт под откос, если у меня внезапно возникнут проблемы с арендой или если мне просто покажется, что кто-то на меня косо посмотрел… Эти фотографии очень быстро станут достоянием общественности. Пара городских пабликов, несколько журналистов, которым твой отец когда-то перешёл дорогу… Думаю, им будет очень интересно посмотреть, как развлекается наследник честного бизнесмена. Репутация — хрупкая штука, правда? Особенно когда она построена на лжи.
Власть. Она ощутила её вкус — горький, пьянящий, всемогущий. Впервые за всё время она увидела его — Вадима, сына всесильного человека, — растерянным. Его лицо побледнело, самоуверенная ухмылка исчезла без следа. Он стоял посреди её кухни, пойманный в ловушку, и молчал.
— А теперь проваливай.
Она не стала дожидаться ответа. Резко развернувшись, она прошла мимо него, нарочно задев его плечом, и вышла из кухни. Она оставила его одного стоять посреди комнаты, которая ещё пять минут назад казалась ему его собственностью, с открытым ртом и полным осознанием того, что игра только что изменилась. И правила в ней теперь устанавливает она.
Тишина, наступившая после её слов, была абсолютной, почти физически ощутимой. Она давила на уши, гудела в висках. Вадим стоял как громом поражённый. Его лицо, только что искажённое злобой, теперь было пустым, растерянным, как у ребёнка, у которого на глазах сломали его любимую игрушку. Вся его напускная спесь, вся эта аура хозяина жизни, подкреплённая папиными деньгами и связями, рассыпалась в прах от нескольких холодных, выверенных фраз. Он смотрел на неё так, словно видел впервые — не свою бывшую невесту, не сломленную жертву, а совершенно незнакомого, опасного противника.
Он сглотнул. Кадык на его шее дёрнулся. Он хотел что-то сказать, возразить, возможно, снова прибегнуть к угрозам, но слова застряли в горле. Он понимал, что она не шутит. Он знал её достаточно хорошо, чтобы понять: эта новая, ледяная Катя, стоящая перед ним, способна на всё. Блеф это или нет, проверять не хотелось. Риск был слишком велик. Репутация его отца, на которой держалось всё их благополучие, была священной коровой, и любая угроза ей воспринималась как смертный грех. Он, Вадим, был всего лишь пристройкой к этой империи, её нарядным фасадом, и он отлично знал, что отец не простит ему скандала, который мог бы бросить тень на его имя.
Без единого слова, сгорбив плечи, он медленно развернулся. Его походка потеряла всю свою пружинистую самоуверенность. Он шёл к выходу не как хозяин, а как побитый пёс. Его дорогие ботинки шаркали по ламинату. Дойдя до прихожей, он остановился, сунул руку в карман брюк и вытащил ключ. Мгновение он держал его в руке, словно взвешивая всё, что было потеряно. Затем, не глядя на Катю, он шагнул к кофейному столику и положил ключ на его стеклянную поверхность. Раздался тихий, но отчётливый металлический стук. Этот звук прозвучал в оглушительной тишине как выстрел. Последний выстрел в этой короткой, но ожесточённой войне. После этого он молча вышел и закрыл за собой дверь. Щелчок замка прозвучал как точка, поставленная в конце очень длинного и мучительного предложения.
Как только дверь закрылась, ноги Кати подкосились. Сила, которая держала её натянутой струной, внезапно иссякла. Она медленно сползла по стене на пол, прямо в прихожей. Адреналин, бурливший в крови, отступил, оставив после себя оглушающую пустоту и дрожь во всём теле. Она обхватила колени руками и уткнулась в них лицом. Слёзы, которые она так отчаянно сдерживала всё это время, хлынули наружу. Но это были не слёзы обиды или жалости к себе. Это были слёзы освобождения. Она плакала от пережитого напряжения, от усталости, от осознания того, что всё кончено.
Никаких фотографий у неё, конечно, не было. Точнее, были — старые, безобидные снимки с их совместного отдыха, где они с Леной дурачились на пляже. Но та дьявольская уверенность, с которой она соткала эту ложь, напугала её саму. Она заглянула в самую тёмную часть своей души и нашла там холодный, безжалостный расчёт, о существовании которого даже не подозревала. Предательство Вадима не просто сломало её — оно перековало её во что-то другое. В кого-то, кто больше не позволит вытирать об себя ноги.
Просидев так несколько минут, она подняла голову. Сквозь мокрые ресницы она смотрела на свою квартиру. Тишина больше не казалась гнетущей. Она была спокойной, мирной. Это была её тишина. Её пространство. Она медленно поднялась на ватных ногах и прошла в гостиную. Подошла к окну и распахнула его настежь. Прохладный вечерний воздух ворвался в комнату, принося с собой запахи города, влажного асфальта и далёкой грозы. Он вытеснял из квартиры тяжёлый аромат его парфюма, выветривал последнее напоминание о его присутствии.
Её взгляд упал на кофейный столик. На тёмном стекле одиноко лежал ключ. Маленький кусочек металла, который ещё час назад был символом его власти над ней, его права в любой момент ворваться в её жизнь. Теперь он был просто вещью. Бесполезной и чужой. Она подошла, взяла его в руку. Он был холодным и тяжёлым. Не оглядываясь, она подошла к открытому окну и, разжав пальцы, выбросила его в темноту. Она не слышала, как он упал, но знала, что он исчез навсегда. Вернувшись в комнату, она окинула её взглядом. Впереди была неизвестность. Возможно, завтра ей действительно позвонит начальник. Возможно, ей придётся бороться. Но впервые за долгое время ей не было страшно. Наоборот, она чувствовала странное, пьянящее спокойствие. Она была одна. И она была свободна…
