Платье висело на вешалке уже третий день. Я каждое утро проходила мимо и смотрела на него — синее, с мелкими цветочками, простое, но новое. Давно я себе ничего не покупала. Всё как-то недосуг было, да и незачем. Куда мне, домохозяйке на пенсии?
А тут племянница пригласила на юбилей. Тридцать лет девочке. Я её с рождения помню, крёстная ведь. И захотелось мне — ну хоть раз появиться не в застиранной кофте, а красиво. Чтобы Толя на меня посмотрел и улыбнулся, как раньше.
Раньше… Да это было лет тридцать назад, наверное.
В субботу я встала пораньше, причесалась получше, надела платье. Постояла перед зеркалом. Ну что, вроде ничего. Не девочка, конечно, шестьдесят два года всё-таки. Но и не страшилище какое-то. Обычная женщина.
Толя вышел из комнаты, застёгивая рубашку. Остановился. Посмотрел на меня долгим таким взглядом — сверху вниз, будто оценивал. И я вдруг почувствовала, как сжимается что-то внутри.
— Мне стыдно появляться с тобой среди людей, поняла? — сказал он ровным голосом. Даже не повысил. Просто констатировал факт.
Я стояла как вкопанная. Рот открыла, но слова не шли. Что ответить на это? Как вообще на такое отвечают?
— Я один поеду, — добавил он и пошёл в прихожую.
Хлопок двери. Тишина. И я одна посреди комнаты, в своём дурацком новом платье, которое вдруг стало казаться нелепым тряпьём.
Села на диван. Сидела, смотрела в стену. Не плакала даже. Просто пусто было внутри. Знаете, как бывает, когда что-то очень важное ломается, а ты не сразу понимаешь, что именно?
На юбилей я не поехала. Племяннице потом сказала, что приболела. Она расстроилась, но виду не подала. Хорошая девочка.
Толя вернулся поздно. Молча разделся и лёг спать. Я лежала с открытыми глазами до утра. Всё думала — откуда это во мне? Что такого отталкивающего? Я же не уродина. Просто постарела. Как все стареют. Как он сам постарел, между прочим.
Но он — он может себе позволить стареть. А я, видимо, нет.
Через два дня, во вторник, я готовила ужин. Картошку чистила, когда услышала голоса в подъезде. Один — Толин. Второй — женский, звонкий, незнакомый.
Дверь открылась, и они вошли. Толя впереди, за ним — она.
Высокая. Крашеная, конечно, но красиво — без этой рыжины дешёвой, которая у многих бывает. Губы ярко накрашены. Курточка кожаная, обтягивающая. Каблуки. В наш-то подъезд, где ступеньки разбитые.
— Валя, познакомься, — сказал Толя как ни в чём не бывало. — Это Инна. Мы с ней… встретились случайно. Она тут неподалёку живёт.
Инна протянула мне руку с длинными ногтями. Я машинально пожала. Рука холодная, скользкая какая-то.
— Очень приятно, — пропела она. — Анатолий так много о вас рассказывал.
Ничего он не рассказывал. Это было видно по её глазам — она меня в упор не видела. Смотрела мимо, как на предмет интерьера. На старый шкаф, который давно пора заменить.
— Толя говорит, у вас тут уютно, — продолжила Инна, оглядывая кухню. — По-домашнему.
По-домашнему — это значит затрапезно, я поняла.
Они прошли в комнату. Я слышала, как Толя включает телевизор, как они смеются над чем-то. Инна громко, с перезвоном в голосе. Он — довольный, распустившийся.
Когда она ушла, часа через полтора, я спросила:
— Что это было?
— Нормально всё, — отмахнулся Толя. — Просто знакомая. Не накручивай себя.
Накручивай. Как будто я сама придумала, что он привёл в наш дом чужую женщину. Молодую. Яркую.
Дальше началось какое-то размытое существование. Инна стала появляться всё чаще. То они вместе шли из магазина, то сидели во дворе на лавочке. Соседка Клавдия однажды меня за рукав дёрнула:
— Валюша, ты же видишь, что творится? Все языками чешут. Скажи ему что-нибудь!
Сказать. А что сказать? Он же формально ничего не нарушает. Знакомая, и всё. Друг семьи почти, если послушать его объяснения.
Дети молчали. Дочка Света звонила раз в неделю — дежурно, коротко. Сын Серёжа и вовсе пропал. Когда я намекнула про Инну, Света вздохнула:
— Мама, ну что я могу сделать? Вы взрослые люди. Разбирайтесь сами.
Разбирайтесь сами. Удобная позиция.
Я перестала выходить во двор. Сидела дома, смотрела в окно. Видела, как они с Инной садятся в его машину. Как она смеётся, запрокинув голову. Как он открывает ей дверь — мне он лет десять уже дверь не открывал.
Подруга Лидка пришла как-то с пирожными. Села напротив, смотрит на меня долго так.
— Ты вообще на себя смотрела последний раз? — спросила она резко. — Ты как приведение стала. Бледная, затравленная. Думаешь, ему так больше понравишься?
— Лид, при чём тут нравиться… — начала я, но она перебила.
— При том! Ты сдалась, Валька. Просто взяла и капитулировала. А надо наоборот — встряхнуться, в себя прийти. Хоть назло ему, понимаешь?
Я не понимала. Какое назло, когда внутри пустота.
Но что-то всё-таки шевельнулось. На следующий день я вышла в магазин — первый раз за две недели. Шла быстро, голову вниз, чтобы не встретить знакомых. И вдруг кто-то окликнул:
— Валентина Михайловна?
Обернулась. Мужчина стоит, пожилой уже, но подтянутый. Лицо знакомое, но не могу вспомнить.
— Не узнаёте? Петрович я, с завода. Вы же в бухгалтерии работали.
Ах да, Петрович. Слесарь был, всегда весёлый.
— Что с вами случилось? — спросил он, глядя мне в лицо. — Вы совсем погасли… А была ведь солнечная. Помню, как вы всех в отделе поддерживали, когда премий лишали. Всегда с улыбкой.
Солнечная. Давно это было.
Мы постояли, поговорили немного. Он рассказал про свою жизнь — жена умерла год назад, он теперь в бассейн ходит, чтобы не раскисать. Говорит, помогает.
— Вам бы тоже надо что-то для себя найти, — сказал он на прощание. — Жизнь-то не кончилась.
Я пришла домой и долго смотрела на себя в зеркало. Правда погасла. Волосы неухоженные, седина пробивается. Лицо серое. Спина сутулая. Когда это произошло?
На следующий день я записалась к парикмахеру. Давняя знакомая стрижёт, Маринка. Она ахнула, когда увидела меня:
— Валь, ты чего себя так запустила?
Я промолчала. Она молча взялась за работу. Стригла, красила, укладывала. Я сидела с закрытыми глазами. Боялась смотреть.
— Открывай, — сказала Маринка, когда закончила.
Я открыла. В зеркале смотрела незнакомая женщина. Стрижка короткая, аккуратная. Цвет волос мягкий, натуральный — не тёмный, но и не седой. Лицо будто посветлело.
— Ну вот, — довольно сказала Маринка. — Теперь ты похожа на себя.
Я заплатила, вышла на улицу. Шла медленно, смотрела на своё отражение в витринах. Правда, будто другая.
Дома Толя даже не заметил. Пришёл, поужинал, ушёл к себе. Ну и ладно.
Через неделю я пошла в бассейн. Давно хотела, но всё откладывала. Страшно было — полная, неповоротливая, в купальнике-то себя покажешь. Но Петрович был прав — надо что-то делать.
Плавала неумело, захлёбывалась. Но было хорошо. В воде тело лёгкое становится, голова очищается. Я стала ходить три раза в неделю. Потом каждый день.
Толя тем временем стал задерживаться. Приходил поздно, иногда вообще ночевал непонятно где. Говорил — у друзей, по работе. Я не спрашивала. Мне уже было почти всё равно.
Почти.
Инна звонила ему постоянно. Я слышала, как он говорит с ней — ласково, заискивающе даже. Такого тона я от него давно не слышала.
Однажды ночью он пришёл злой. Бросил ключи на стол, прошёл на кухню, налил воды. Я не спала, лежала, читала.
— Что случилось? — спросила я.
— Да достала уже, — буркнул он. — Требует, чтобы я окончательно съехал. Говорит, хватит на два дома размазываться.
Я села на кровати.
— И что ты ответил?
Он помолчал.
— Сказал, что подумаю.
Подумает. Значит, ещё не решил окончательно, кого выбрать. Меня — привычную, удобную, молчаливую. Или её — яркую, требовательную, с характером.
Я легла обратно, отвернулась к стене.
— Делай что хочешь, — сказала я тихо.
Светка устроила день рождения своему младшему — десять лет мальчику. Пригласила всех. Я сначала не хотела идти — вдруг Толя с Инной придёт, неловко будет. Но потом решила — а почему я должна прятаться? Это мой внук.
Пришла одной из первых. Светка открыла дверь, посмотрела на меня и присвистнула:
— Мам, ты что, помолодела?
Я улыбнулась. За эти два месяца я сбросила килограммов восемь. Не специально — просто плавание, прогулки, меньше сидела дома. Купила себе брюки нормальные, блузку светлую. Ничего особенного, но мне нравилось.
Гости подтягивались. Светкины друзья, родители одноклассников внука. Я держалась в сторонке, помогала на кухне. И тут звонок.
Серёжа открыл дверь. Я услышала голоса — Толин и ещё один, женский.
Они пришли вместе.
Инна была в красном платье — откровенном, ярком, с большим вырезом. Каблуки высоченные. Причёска сложная. Она вошла, оглядела комнату, улыбнулась широко.
Толя шёл рядом, немного растерянный. Видно было, что он сам не ожидал такой реакции — гости замолчали, уставились. Света застыла с тарелкой в руках.
— Здравствуйте, — сказала Инна звонко. — Мы вот решили заглянуть, поздравить именинника.
Она протянула пакет — большой, с бантом. Внук Мишка взял его неуверенно, посмотрел на мать. Света кивнула.
Я вышла из кухни. Инна увидела меня и на секунду растерялась. Видимо, ждала увидеть ту же затравленную, серую женщину.
— Валентина Михайловна, — выдавила она. — А вы… изменились.
— Бывает, — ответила я спокойно.
Толя смотрел на меня во все глаза. Я видела, как он сравнивает — она и я. Яркость и спокойствие. Крик и тишина.
Вечер тянулся медленно. Инна старалась быть в центре внимания — громко смеялась, рассказывала какие-то истории. Но было видно, что она лишняя. Гости переглядывались, отвечали вежливо, но холодно.
Толя сидел рядом с ней, но всё время поглядывал в мою сторону. Я разговаривала с родителями других детей, помогала Светке. Мне было хорошо. Спокойно.
Мишка подошёл ко мне, когда все уже ели торт. Взял меня за руку, потянул к окну.
— Бабушка, — сказал он тихо. — А почему дедушка пришёл с этой тётей?
— Ну… они друзья, — ответила я неуверенно.
Мишка покачал головой.
— Не похоже на друзей. И вообще, она странная. А ты — ты у нас самая красивая бабушка. Правда.
Я обняла его. Комок к горлу подкатил. Вот она, правда устами младенца.
Когда гости стали расходиться, Инна схватила сумку и быстро вышла. Толя задержался. Подошёл ко мне на кухне, когда я мыла посуду.
— Валь, — начал он. — Мне надо с тобой поговорить.
— Говори.
— Я понял, что погорячился. С Инной этой… ну, это всё ерунда. Я хочу домой вернуться.
Я вытерла руки полотенцем, повернулась к нему.
— Домой?
— Ну да. К тебе. Как раньше.
Как раньше. Он хочет, чтобы всё было как раньше.
— Толя, — сказала я медленно. — А что изменилось? Ты же так и думаешь, что тебе стыдно со мной появляться среди людей.
Он замялся.
— Валь, ну я же не это имел в виду…
— А что ты имел в виду?
Он молчал. Не знал, что ответить.
Я пришла домой поздно вечером. Села на кухне, заварила себе мяту. Сидела, смотрела в окно. Во дворе горели фонари, кто-то выгуливал собаку.
Толя пришёл на следующий день. Позвонил в дверь — ключи, видимо, забыл или постеснялся воспользоваться. Я открыла.
— Можно войти?
— Заходи.
Он прошёл, сел на диван. Я осталась стоять.
— Валь, давай серьёзно поговорим, — начал он. — Я понимаю, что был неправ. Но мы же столько лет вместе. Неужели ты хочешь всё разрушить из-за моей глупости?
— Толя, — сказала я спокойно. — Знаешь, мне тоже было стыдно. Только не за тебя. А за себя — что я жила с человеком, который мог сказать мне такое. И я долго думала — а зачем мне это? Зачем мне быть с тем, кто меня не уважает?
— Я уважаю! — вскинулся он. — Просто я тогда дурак был, не подумал.
— Ты подумал. Ты именно это и думал. И я больше не хочу быть рядом с теми мыслями.
Он сидел молча. Потом встал, прошёлся по комнате.
— И что теперь? Разведёмся?
— Не знаю. Может, и разведёмся. Или просто будем жить отдельно. Я ещё не решила.
— Но ведь…
— Толя, иди, пожалуйста, — перебила я. — Мне надо подумать.
Он ушёл. Я закрыла за ним дверь и прислонилась к ней спиной. Ноги дрожали. Но внутри было легко. Впервые за долгое время — легко.
Через месяц я устроилась волонтёром в районный культурный центр. Помогала организовывать выставки, встречи с писателями. Там была куча таких же, как я, женщин — активных, живых, интересных.
Мы собирались по вечерам, пили кофе, разговаривали. О книгах, о внуках, о жизни. Оказалось, у многих похожие истории. Кто-то разошёлся, кто-то наладил отношения, кто-то просто научился жить для себя.
Толя иногда звонил. Спрашивал, как дела, не нужна ли помощь. Я отвечала коротко, вежливо. Он жил у себя, в той квартире, которую когда-то снимал для встреч с Инной. Она, говорят, его бросила — нашла кого-то помоложе.
Я не радовалась этому. Просто принимала как факт.
Однажды вечером, возвращаясь из центра, я проходила мимо нашего старого дома. Подняла голову — там горел свет в окне. Толя стоял, смотрел вниз. Увидел меня, помахал рукой.
Я кивнула и пошла дальше.
Не оглядывалась.
