Дверь не поддавалась. Сорок лет я дергала эту ручку мысленно, теперь — в реальности. Бесполезно. Дмитрий и после смерти держал оборону.
Сын, Павел, положил мне руку на плечо. Тяжелая, отцовская рука.
— Мам, поехали ко мне. Не оставайся здесь одна.
Я стряхнула его ладонь.
— Лом. Принеси мне лом из сарая.
Павел замер. Его лицо, такое похожее на лицо Дмитрия в молодости, вытянулось.
— Зачем? Ты с ума сошла? Отец бы никогда…
— Отец сорок лет держал от меня в секрете часть своей жизни! — я повернулась к нему, и мой тихий голос удивил нас обоих.
— Сорок лет я проходила мимо этой двери, как прислуга, которой не положено знать, чем занят хозяин. Он умер. А я еще жива. И я хочу, наконец, понять, с кем я делила постель. Неси лом.
Павел смотрел на меня с жалостью и страхом. Будто я — хрупкая ваза, которая вот-вот треснет. Он не понимал.
Это была не просто комната. Это был сорокалетний упрек. Молчаливое напоминание, что в его жизни есть место, куда мне вход воспрещен.
Лом он все-таки принес. Тяжелый, ржавый. Вручил мне, словно скипетр безумия.
Первый удар пришелся по замку. Дерево застонало, но выдержало. Второй. Третий. Щепки полетели на дорогой паркет.
Павел отвернулся, не в силах смотреть на это святотатство. А я чувствовала, как с каждым ударом из меня выходит застарелая, горькая обида.
Наконец, с оглушительным треском, дверь распахнулась.
Я ожидала чего угодно: беспорядка, пыли, второго рабочего стола. Но не этого.
Комната была стерильна. Ни пылинки. Стены от пола до потолка занимали стеллажи с сотнями черных папок. Идеально ровные ряды. На каждой — только номер.
А на единственной свободной стене, прямо напротив входа, висели фотографии. Десятки фотографий незнакомых людей.
Мужчины, женщины, старики, дети. Они не позировали. Их лица были выхвачены из жизни — испуганные, умоляющие, сломленные.
Под каждым снимком — аккуратная медная табличка с одним-единственным словом. «Отказ». «Долг». «Потеря». «Искупление». «Забвение».
Мой взгляд зацепился за фотографию молодой женщины, обнимающей маленькую девочку.
Они обе плакали. Табличка под ними гласила: «Неизбежность».
Руки затряслись. Я подошла к столу. На нем лежала одна-единственная папка, не черная, а бордовая. Открытая.
Верхний лист был отчетом. Сухие, канцелярские фразы. «Объект „Вероника С.“… проявила слабость… принято решение об изоляции… дальнейший контакт нецелесообразен… актив передан на сохранение».
Актив? Сохранение? Я смотрела на плачущую девочку на стене. Это ее он назвал «активом»?
Холодная, липкая догадка начала обретать форму в моей голове. Эти люди на стенах… они не были его клиентами или друзьями. Они были его коллекцией. Коллекцией сломанных судеб.
И в этот момент я поняла. Все сорок лет я жила не с загадочным и скрытным человеком. Я жила с чудовищем.
— Мама, что это? Это нужно передать в полицию! — Павел шагнул в комнату, его голос дрожал. Он брезгливо оглядывал папки.
Я не слышала его. Мои пальцы вцепились в бордовую папку. «Вероника С.». Я начала лихорадочно перебирать листы.
Финансовые выписки, распечатки телефонных звонков, ксерокопии личных писем. Маршруты передвижений, расписанные по минутам.
Это было досье. Полное, всеобъемлющее, унизительное.
Я вытащила одну из черных папок наугад. Номер 117. Внутри — то же самое. Жизнь какого-то мужчины, препарированная и разложенная по полочкам.
Его долги, его любовницы, его страхи, выведенные в отдельную графу «уязвимости».
— Кто он был? — прошептала я, обращаясь скорее к стенам, чем к сыну. — Коллектор? Шантажист?
— Он не мог… — начал Павел, но его голос звучал неуверенно. Он тоже смотрел на стену с фотографиями. — Может, он был частным детективом? Помогал людям…
— Помогал? — я истерически рассмеялась. — Посмотри на эти лица, Паша! Они выглядят так, будто им помогли? Он ломал их! Он собирал на них грязь, а потом вешал их сломанные жизни себе на стену, как трофеи!
Я швырнула папку на пол. Листы разлетелись веером. Павел бросился их собирать, словно пытался собрать воедино рухнувшую репутацию отца.
— Мы не знаем всей правды, мама. Нельзя делать выводы. Он был моим отцом. Он был твоим мужем!
— Вот именно! Я спала с ним в одной постели! Я готовила ему завтраки, пока он в соседней комнате решал, чью жизнь разрушить следующей!
Мой взгляд метался по стеллажам. Сотни папок. Сотни судеб. Я начала выдергивать их одну за другой, вчитываясь в первые строки.
«Объект „Игорь П.“… зависимость… склонен к неконтролируемой агрессии». «Объект „Елена К.“… скрывает внебрачного ребенка… основной рычаг давления».
Рычаг давления. Это слово повторялось снова и снова.
Павел пытался меня остановить, уговаривал, почти умолял.
— Мама, прекрати. Ты себя изводишь. Давай уйдем отсюда, вызовем юриста, полицию… они разберутся.
Но я не могла остановиться. Это было похоже на падение в бездну. Я должна была долететь до дна, чтобы понять ее глубину.
И я его нашла. Дно.
Папка под номером 204. Она ничем не отличалась от других. Черная, с тисненым номером. Но когда я открыла ее, у меня перехватило дыхание.
На первой странице была фотография. Совсем свежая. На ней был Павел. Мой сын. Он сидел в кафе, смеялся, а напротив него сидела девушка, которую я видела впервые.
А под фотографией — тот же безжалостный, клинический отчет. «Объект „Павел Д.“… установлен контакт с „Алисой В.“… объект проявляет повышенную эмоциональную привязанность… ситуация под контролем».
Ситуация. Под. Контролем.
Я медленно подняла глаза на сына. Он все еще стоял с разлетевшимися листами в руках, с мольбой глядя на меня.
Он защищал монстра. Монстра, который вел досье на собственного сына.
В самом низу страницы я заметила приписку, сделанную рукой Дмитрия. «Требуется корректировка. Привязанность может стать угрозой для основного плана».
Основного плана. Какого еще, к черту, плана?
Я протянула папку Павлу. Молча.
Он взял ее, непонимающе нахмурился. А потом его взгляд упал на фотографию.
Я видела, как кровь отхлынула от его лица. Как понимание, уродливое и страшное, затопило его глаза.
Он смотрел то на папку, то на меня, и в его взгляде больше не было жалости. Только холодный, всепоглощающий ужас.
Павел выронил папку.
Он смотрел на фотографию девушки, Алисы, и я видела, как в его голове проносится каждый разговор, каждая встреча. Все это было ложью. Спектаклем.
— Но зачем? — его голос был едва слышен.
— Я не знаю, Паша. Но она — часть его «плана».
Он поднял на меня глаза. Ужас в них сменился чем-то другим. Твердым. Холодным. Отцовским.
— Что мы будем делать?
Этот вопрос изменил все. Не «что ты будешь делать?», а «что мы будем делать?».
— Полиция отпадает, — сказала я твердо. Шок уступал место ледяному расчету.
— Если твой отец был частью чего-то большего, простое заявление утонет в бумагах. Эти папки исчезнут, а нас с тобой… нас просто не станет.
Мы закрыли взломанную дверь изнутри на щеколду. Так, посреди этого архива сломанных жизней, мы начали нашу войну.
— Мы ищем связи, — скомандовала я. — Имена, названия компаний, адреса, даты. Все, что повторяется. Павел, ты хорошо разбираешься в компьютерах. В сейфе отца есть ноутбук. Взломай его. Ищи цифровые следы.
Часы превращались в дни. Комната наполнилась запахом старой бумаги и напряжением. Мы находили все больше и больше. Дмитрий не просто ломал людей. Он делал это по заказу.
Заказчиком часто выступала благотворительная организация «Оплот». Они приходили на руины, которые создавал мой муж, и предлагали «помощь». Новое жилье, работа, деньги.
Взамен просили лояльность. Информацию. Иногда — участие в «небольшом деле».
— Они вербовали их, — сказал Павел, не отрываясь от экрана ноутбука. — Отец ломал, а «Оплот» подбирал осколки. Но это не все. Смотри.
Он развернул ноутбук.
— В каждом деле есть скрытый файл. Зашифрованный. Отец использовал один и тот же ключ шифрования — дата твоего рождения, мама.
Мое сердце пропустило удар.
Внутри этих файлов была вторая бухгалтерия. Дмитрий скрупулезно документировал не только то, как он ломал человека, но и то, как он тайно ему помогал.
Небольшие анонимные переводы денег семьям.
Юридические консультации через подставных лиц. Намеки, где искать новую работу. Он создавал для них лазейки, о которых не знал «Оплот». Он вел двойную игру.
Ответ на главный вопрос мы нашли в папке «Вероника С.». Она была ключевым свидетелем по делу против главы корпорации «Феникс-Инвест», Вольского.
После «работы» Дмитрия она отказалась от показаний. Но в зашифрованном файле мы нашли копии ее настоящих показаний и доказательств, которые она передала Дмитрию.
А также его приписку: «Актив передан в „Оплот“. Дубликаты ушли на хранение. Ждать сигнала».
— Он не просто ломал их, — прошептал Павел. — Он превращал их в спящих агентов. Он давал им повод ненавидеть Вольского и «Оплот», а потом давал и спасательный круг, привязывая к себе.
— Но зачем? Какая конечная цель?
— Уничтожить их, — сказала я. Эта мысль теперь казалась единственно верной. — Он готовил переворот.
Мой план был рискованным. Я решила использовать наследие Дмитрия против его создателей.
Павел нашел то, что нужно — список ключевых фигур в окружении Вольского, завербованных «Оплотом».
Начальник охраны, личный помощник и главный бухгалтер.
Я не стала отправлять им письма. Это было бы слишком просто. Я позвонила. Помощнику я представилась сотрудницей банка и сообщила о «подозрительной активности» на счетах, назвав суммы и даты переводов от «Оплота».
Бухгалтеру — «налоговым инспектором», задав вопросы о «благотворительных» взносах от «Феникс-Инвест».
Начальнику охраны я не сказала ничего. Я просто включила ему запись.
Короткий фрагмент плача его дочери, который Дмитрий записал много лет назад, когда ломал его семью. А потом повесила трубку.
Я не угрожала. Я просто дала им понять, что архив их создателя теперь в других руках. И приложила к каждому звонку «приглашение» на аукцион «Оплота».
В день аукциона я впервые за много дней надела платье. Павел смотрел на меня с тревогой.
— Мам, это безумие. Они могут…
— Они могут все, сынок. Поэтому мы должны ударить первыми.
Я приехала на аукцион одна. Вольский сиял на сцене. Зал аплодировал. Я сидела за дальним столиком и просто ждала.
Первым дрогнул начальник охраны. Он подошел к микрофону и тихо сказал: «Просим всех сохранять спокойствие и проследовать к выходу.
Поступил анонимный звонок о заложенной бомбе». Паника, даже самая маленькая, — вещь заразная.
Пока гости толкались в дверях, на огромном экране за спиной Вольского сменился слайд.
Вместо логотипа «Оплота» появилось фото — плачущая Вероника С. с дочерью. А под ним — копии банковских переводов от «Феникс-Инвест» в «Оплот». Это была работа помощника.
А потом был финальный удар. Когда Вольский, багровый от ярости, пытался что-то кричать, на сцену вышел его главный бухгалтер.
Он молча положил перед ним папку с отчетами и сказал в микрофон: «Я думаю, прокуратуре это будет интересно.
Как и то, что господин Вольский собирался сегодня вечером покинуть страну. Билеты прилагаются».
Я ушла прежде, чем начался хаос.
Вернувшись домой, я нашла то, что искала. В дне ящика стола Дмитрия был тайник. А в нем — еще одна папка.
На ней было написано мое имя. Внутри лежал не отчет. Там было письмо.
«Аня, — писал он. — Если ты это читаешь, значит, меня больше нет, и ты сделала то, на что у меня не хватило духа. Ты вскрыла дверь.
Сорок лет назад, за неделю до нашей свадьбы, мой младший брат совершил ошибку. Глупую, мальчишескую.
Но ее оказалось достаточно, чтобы люди, которые позже создали „Оплот“, взяли его в оборот.
Они поставили меня перед выбором: либо я работаю на них, либо брат садится в тюрьму на всю жизнь.
Я выбрал брата. Я запер эту дверь, чтобы отделить ту жизнь от тебя. Я стал монстром, чтобы ты могла жить с обычным человеком.
Двадцать лет я был просто исполнителем. А потом они пришли за Павлом. Они хотели с детства готовить его себе на смену.
И тогда я понял, что должен бороться. Я начал строить свою армию. В каждом деле я оставлял зашифрованный файл, ключ к которому — дата твоего рождения.
Мой единственный свет в этой тьме.
Я знал, что однажды они уберут и меня.
Этот кабинет — мое наследие. Мое проклятие. И мое оружие. Я не мог передать его Павлу, они бы не оставили его в покое.
Но ты… ты всегда была в тени. Незаметная. И самая сильная из нас.
Я не прошу у тебя прощения. Я прошу закончить начатое. Все эти люди на стенах — они не жертвы. Они — бойцы. И теперь ты их командир. Я действительно жил с чудовищем.
Но это чудовище я создал, чтобы защитить тебя».
Я дочитала письмо и долго смотрела на стену. На испуганные, сломленные, умоляющие лица. Но теперь я видела в них нечто иное. Надежду.
Я подошла к столу, взяла телефон и набрала номер. Номер того самого адвоката, чье имя я нашла в одной из папок.
— Говорит Анна Дмитриевна, — сказала я в трубку, и мой голос был спокоен и тверд. У нас много работы.
