Тамара Игоревна уронила вилку. Уронила громко, со стуком, который заставил вздрогнуть и меня, и шестилетнего Мишку. Вилка отскочила от ламината и звякнула о ножку стола.
— Ох, руки совсем не слушаются, — пожаловалась она, глядя на меня с укоризной, будто это я виновата в ее неловкости.
— Я подниму, мама, — спокойно ответила я, вставая из-за стола.
Я уже привыкла к этим маленьким спектаклям. За те полгода, что муж был на вахте, а свекровь жила у нас, я выучила все ее приемы.
Каждый вздох, каждый жалобный взгляд был частью большой игры, финал которой должен был состояться совсем скоро.
— Не надо, Анечка, я сама. А то еще скажешь, что я тебя заставляю, — она с кряхтением наклонилась, поднимая вилку.
Мишка посмотрел на бабушку, потом на меня. Дети чувствуют напряжение лучше любых барометров. Я ему едва заметно улыбнулась, давая понять, что все в порядке.
Вечером, уложив сына спать, я прошла в свою комнату. Мое убежище. Мой командный пункт. Я включила ноутбук и открыла нужную папку.
На экране появилось изображение гостиной, снятое с необычного ракурса — со стороны книжной полки.
Крошечная камера, встроенная в один из сувенирных глобусов, стала моими глазами и ушами.
Я купила ее через неделю после того, как Тамара Игоревна въехала к нам со своими чемоданами и твердым намерением превратить мою жизнь в руины.
Первые недели были адом. Она критиковала все: мою готовку, мою уборку, то, как я воспитываю сына.
Любая попытка защититься встречала поток слез и жалоб по телефону подругам на «черствую невестку». Я поняла, что спорить бесполезно. Против ее театрального таланта у меня не было шансов.
И тогда я решила сменить тактику. Я стала идеальной. Спокойной, заботливой, непробиваемой. И установила камеру.
Я перемотала запись на вчерашний вечер. Вот Тамара Игоревна одна в гостиной. Она думает, что ее никто не видит. Она достает из своей сумки небольшую косметичку. Но в ней не пудра и не помада.
На экране я наблюдала, как свекровь, сосредоточенно нахмурив брови, смешивает на палитре тени — темно-синие, фиолетовые, с добавлением желтого и зеленого.
Затем аккуратно, легкими движениями, начинает наносить их себе на предплечье.
Она работала как настоящий художник. Мазок за мазком на ее коже расцветал уродливый, правдоподобный синяк. Она любовалась своей работой, поворачивая руку так и этак, добавляя последние штрихи.
Я смотрела на это с ледяным спокойствием. Шесть месяцев записей. Шесть месяцев подготовки к финальному акту. Она еще не знала, что главный режиссер в этом доме — я.
Утром она вышла к завтраку с особенно страдальческим лицом, придерживая ушибленную руку.
— Мам, вам помочь? — спросила я, ставя на стол тарелку с кашей для Миши.
— Нет, деточка, ничего. Я потерплю, — она вздохнула и посмотрела на меня долгим, многозначительным взглядом.
— Главное, чтобы у вас с Андрюшей все хорошо было. Он ведь скоро вернется. Должен же он знать, как мы тут жили.
Она еще не знала, что он узнает. Узнает все. До мельчайших подробностей. Я сохранила файл под номером «178» и закрыла ноутбук. Премьера была близка.
Возвращение Андрея, назначенное через две недели, стало спусковым крючком. Игра Тамары Игоревны приобрела новый, отчаянный размах. Синяки стали появляться чаще, становились ярче.
Теперь они «украшали» не только руки — один, особенно безобразный, багровел на шее, и она демонстративно прикрывала его шелковым платком.
Она начала привлекать публику. Однажды к нам зашла соседка снизу, тетя Валя, якобы за солью.
— Тамарочка Игоревна, что это с вами? — ахнула она, увидев свекровь, которая как раз «случайно» поправляла платок.
— Ох, Валюша, упала неудачно, — сокрушенно вздохнула свекровь, бросив на меня мимолетный, но полный яда взгляд. — Старость не радость, координация уже не та.
Тетя Валя переводила взгляд с ее шеи на мое непроницаемое лицо. Я чувствовала, как в ее голове рождаются подозрения.
Я лишь вежливо улыбнулась и протянула ей солонку. Спектакль набирал обороты, и я была готова к антракту.
Через пару дней она позвонила своей сестре. Разговор был громким, полным драматических пауз и сдавленных рыданий, рассчитанных на то, что я все услышу.
— Людочка, я не могу сейчас… Она здесь… Да, конечно, она очень «заботливая»…
Я стояла на кухне и резала овощи. Каждый удар ножа о доску отдавался в моей голове.
Я знала, что камера в гостиной пишет звук, но мне нужно было больше. Мне нужен был неопровержимый финал.
Ее генеральный план раскрылся случайно. Однажды вечером я услышала, как она с кем-то шепчется по телефону. Я подошла к двери ее комнаты.
— …да, прямо к его приезду. Чтобы он своими глазами видел. Я вызову скорую, поеду в травмпункт, зафиксирую побои, там у меня подруга, она проверять подробно не будет. Скажу, что она меня с лестницы толкнула…
Кровь застыла в жилах. Вот он, ее козырь. Официальная бумага, медицинское заключение. Против этого мои видеозаписи могли показаться искусной подделкой.
Нужно было действовать на опережение. Той же ночью я установила вторую камеру — крошечный объектив в корпусе зарядного устройства, который я воткнула в розетку в коридоре.
Прямо напротив той самой маленькой лесенки в две ступеньки, где она и собиралась устроить свое падение. Это был риск. Но игра стоила свеч.
Звонок от Андрея прозвучал как гонг, возвещающий о начале финального раунда.
— Анюта, сюрприз! У меня рейс перенесли, буду уже завтра утром! Встречай к десяти!
Желудок скрутило в тугой узел. Слишком рано. Я не успела подготовиться.
Лицо Тамары Игоревны просияло. Она посмотрела на меня, и в ее глазах горел неприкрытый триумф. «Твое время вышло», — безмолвно говорила она.
Этой ночью я не спала. Сидела перед ноутбуком, глядя на трансляцию с двух камер. Около трех часов ночи я увидела, как дверь ее комнаты приоткрылась. Она проскользнула в ванную.
Камера в гостиной зафиксировала, как она наносит себе на висок новый, ужасающе реалистичный синяк. Затем, на цыпочках, она двинулась в коридор.
Она встала спиной к моей новой камере, прямо перед ступеньками. Замерла, набирая в грудь побольше воздуха.
А затем, издав сдавленный вскрик, она картинно бросилась назад, кубарем скатившись с двух ступенек. Она упала на пол и зарыдала — громко, надрывно, с подвываниями.
Представление началось. И у меня был билет в первый ряд.
Я выскочила из комнаты, изображая панику.
— Мама, что случилось?! — я бросилась к ней, но остановилась в шаге, не прикасаясь.
— Не подходи! — взвизгнула она, отползая. — Ты меня убить хотела!
Я достала телефон. Ее глаза сверкнули победно. Она думала, я звоню Андрею.
— Алло, скорая? Женщина упала с лестницы. Да, в сознании, но жалуется на сильную боль.
Я продиктовала адрес и спокойно положила трубку. Лицо Тамары Игоревны вытянулось. Этого она не ожидала. Она хотела дождаться сына, чтобы разыграть драму перед ним.
Пока мы ждали врачей, я разбудила Мишку, быстро одела его и отвела к соседке, попросив присмотреть за ним пару часов. Я не хотела, чтобы он видел этот цирк.
Скорая приехала быстро. Дверь в квартиру я не закрыла. И как раз в тот момент, когда санитары укладывали стонущую свекровь на носилки, на пороге появился Андрей.
С чемоданом в руке, усталый после дороги и совершенно ошеломленный.
— Мама? Аня, что здесь происходит?!
И тут Тамара Игоревна выдала свою коронную фразу. Вцепившись в руку сына, она зарыдала, показывая на меня пальцем.
— Андрюшенька, сынок! Моя невестка меня бьет, вот синяки! — она откинула платок, демонстрируя фиолетовое пятно на шее. — Она меня с лестницы столкнула! Хотела, чтобы я умерла до твоего приезда!
Андрей посмотрел на меня. В его глазах была буря: шок, недоверие, боль. Он знал меня, но перед ним была его рыдающая, «избитая» мать.
— Аня?
Я молча взяла его за руку и повела в гостиную. Санитары замерли в дверях, наблюдая за сценой.
— Одну минуту, — сказала я им. — Думаю, вам тоже будет интересно.
Я подключила ноутбук к большому телевизору. Нажала на «play».
Первые кадры: Тамара Игоревна, одна в комнате, увлеченно рисует себе синяк на руке. Следующий фрагмент: она наносит грим на шею.
Еще один: ее громкий разговор с сестрой, где она жалуется на «заботливую» невестку. Андрей смотрел на экран, его лицо каменело.
А потом пошла кульминация. Запись с двух камер. Она сама наносит себе синяки и бьется об разные предметы, чтобы сегодня все было натурально. Вот крадется к лестнице.
Вот она набирает воздух и… картинно падает назад. Вторая камера, установленная в коридоре, показала это падение крупным планом. Никого рядом не было.
Тамара Игоревна, лежащая на носилках в коридоре, замолчала. Ее рыдания прекратились. На экране была она — лживая, коварная, пойманная с поличным.
Андрей медленно повернулся к матери. В его взгляде не было ярости. Только ледяное, выжигающее презрение.
— Вставай, мама. Спектакль окончен.
Санитары, переглянувшись, молча развернули носилки и вышли. Тамара Игоревна села, ее лицо было белым как полотно.
— Андрюша, это не то, что ты думаешь… она меня заставила!
— Заставила полгода рисовать синяки? — тихо спросил он. — Я вызову тебе такси. Поедешь к тете Люде. Твой ремонт, я думаю, можно считать законченным. Навсегда.
Он подошел ко мне и крепко обнял. Я уткнулась ему в плечо, и все напряжение последних месяцев наконец отпустило меня.
Я победила. Без криков, без скандалов. Тихо, методично и неопровержимо.
