Галина Петровна проснулась в свой день рождения с тяжёлым предчувствием. За окном моросил октябрьский дождь, серые облака нависали над пятиэтажками, и в этой промозглости было что-то символичное. Она долго лежала, глядя в потолок, и думала: зачем она согласилась отмечать? Зачем позволила детям устроить застолье?
— Мам, ты что, против? — удивилась месяц назад Ирина, старшая дочь. — Это же твой праздник! Мы так редко собираемся все вместе.
Вот именно — редко. И, может быть, в этом есть свой резон.
Но отказать было невозможно. Ирина уже загорелась идеей, Андрей, сын, пробурчал что-то одобрительное, а младшая Катя даже обрадовалась — значит, будет повод похвастаться новой квартирой, которую они с мужем только что купили в ипотеку. Так что Галина Петровна согласилась, хотя сердце щемило тревогой.
К обеду квартира наполнилась голосами, запахом духов и мокрых курток. Первой приехала Ирина с мужем Олегом и двумя детьми — четырнадцатилетним Максимом и десятилетней Дашей. Ирина сразу прошла на кухню, критически оглядела накрытый стол и начала переставлять тарелки.
— Мам, ты почему салат оливье в этой салатнице? Она же вся в трещинах. У меня есть красивая керамическая, я бы привезла.
— Ира, всё нормально, — устало сказала Галина Петровна. — Мы из этой салатницы тридцать лет едим.
— Ну да, это и видно, — Ирина поджала губы. — Вообще, мама, я не понимаю, почему ты не хочешь брать от нас новую посуду. Олег хорошо зарабатывает, мы можем тебе помочь.
Галина Петровна промолчала. Помочь. Как будто она нищенка какая-то. Как будто её пенсия не позволяет купить тарелку, если захочется.
Андрей явился через полчаса — один. Жена Света осталась дома с мигренью, что никого не удивило. За пять лет Света научилась мастерски избегать семейных встреч, и Галина Петровна её за это даже немного уважала.
— Где Светка? — сразу спросила Ирина.
— Голова болит, — коротко ответил Андрей, снимая куртку.
— Конечно, голова. Как всегда. На мамин юбилей не смогла приехать, — Ирина громко шепнула мужу, но все услышали.
Андрей сжал челюсти, но промолчал. Достал из пакета бутылку коньяка и протянул матери.
— С праздником, мам.
— Спасибо, Андрюш.
Она обняла сына, почувствовала, как он напряжён, как зажаты его плечи. Тридцать восемь лет, а до сих пор как школьник, который боится получить двойку. Работает программистом, хорошо зарабатывает, вроде всё в порядке, но в глазах — усталость и какая-то обречённость.
Катя с мужем Дмитрием приехали последними, шумные, оживлённые. Катя — младшая, любимица, тридцать два года, до сих пор с этим блеском в глазах, будто жизнь — это сплошное приключение. Дмитрий, высокий и улыбчивый, сразу начал всех обнимать, шутить, рассказывать анекдоты.
— Мама, с юбилеем! Вы вообще не выглядите на шестьдесят пять!
— Это потому что мама себя не жалеет, постоянно в движении, — сказала Ирина с каким-то укором. — Мам, ну сколько можно вкалывать на этой работе? Выходи на пенсию нормально, отдыхай.
Галина Петровна работала в магазине — четыре часа в день, чтобы была прибавка к пенсии. Ирине это казалось унизительным.
— Мне нравится, — сказала Галина Петровна. — Коллектив хороший, посетители здороваются.
— Какие посетители, мам, они же тебя за человека не считают! Ты для них обслуживающий персонал!
— Ир, успокойся, — вмешался Олег. — Не твоё дело.
— Как это не моё? Это моя мать! Мне стыдно, что она…
— Может, сядем за стол? — громко предложил Дмитрий. — Столько вкусного приготовлено!
Расселись. Галина Петровна — во главе стола, по бокам дети, зятья, внуки. Максим уткнулся в телефон, Даша капризно ковыряла вилкой салат. Налили по рюмке, Дмитрий произнёс тост — слишком громкий, слишком весёлый. Все выпили, закусили, и началось.
Поначалу всё было мирно. Ирина рассказывала про работу — она была заместителем директора в частной школе, и это была её любимая тема. Катя перебивала, делясь новостями о квартире, о ремонте, о новой машине. Андрей молчал, методично ел, отвечая односложно на вопросы.
— Андрюх, а ты чего такой грустный? — спросил Дмитрий. — Выпей, расслабься!
— Я за рулём, — буркнул Андрей.
— Ну одну рюмочку можно. Не будь занудой.
— Он не зануда, — неожиданно встряла Ирина. — Он просто ответственный. В отличие от некоторых.
— Это ты про меня? — Дмитрий приподнял бровь, но улыбка не сошла с лица.
— Ну, если тебе кажется, что про тебя, значит, есть повод задуматься, — Ирина отпила вина.
Катя мгновенно напряглась:
— Ир, у тебя какие-то претензии?
— Никаких. Просто факты. Ты купила квартиру в ипотеку, которую будешь выплачивать лет двадцать. При этом работаешь непонятно кем, а Дима…
— А Дима что? — вскинулся Дмитрий, и улыбка наконец исчезла.
— А Дима меняет работу каждый год. То одно не нравится, то другое. Стабильности никакой.
— Ир! — одёрнул жену Олег.
— Что Ир? Правду говорю! А потом они придут к маме за деньгами, когда платить нечем будет!
— Мы ни разу не просили у мамы денег! — Катя побледнела.
— Ещё не просили. Потому что ипотеку только взяли.
Галина Петровна положила вилку. Руки напряглись.
— Девочки, давайте не будем…
— Мам, ты не понимаешь! — Ирина развернулась к ней. — Я переживаю за Катю! Она всегда была безответственная, а теперь ещё и в такие долги влезла!
— Я безответственная? — Катя вскочила. — Это ты с мужем покупаешь детям по три репетитора и потом жалуешься, что денег не хватает! Это ты каждый год отдыхаешь в Турции, а потом говоришь, что у мамы зарплата маленькая!
— Мы на своё отдыхаем! И детям даём нормальное образование, а ты такое дать сможешь?
— У нас детей пока нет!
— Вот и правильно! Зачем вам дети, если вы сами как дети!
Дмитрий резко встал, отодвинув стул. Он больше не улыбался:
— Знаешь что, Ирина, с самого начала ты смотришь на нас свысока. Мы тебе не нравимся, потому что не соответствуем твоим стандартам. Твой Олег в галстуке ходит, машина у вас престижная, школа частная. А мы — простые люди. Я — инженер. Катя — маркетолог. Прости, что не бизнесмены.
— Дим, не надо, — попыталась остановить его Катя, но он махнул рукой.
— Нет, пусть услышит. Мы счастливы. Нам хватает. Мы не живём в долг, у нас нормальная ипотека с нормальными платежами. А то, что мы не хвастаемся каждый день своими достижениями, не значит, что мы хуже.
Олег медленно вытер рот салфеткой:
— Я бы не стал так говорить. Мы никогда не говорили, что вы хуже. Ирина просто волнуется. Она старшая, она привыкла заботиться.
— Заботиться? — хмыкнул Дмитрий. — Это называется — заботиться? Указывать, критиковать, поучать?
Ирина побагровела:
— Я хочу, чтобы моя сестра жила нормально! Чтобы она не бедствовала! Чтобы ей не приходилось…
— Что? Что мне не приходилось? — Катя смотрела на сестру с болью. — Работать? Жить на свои деньги? Я не бедствую, Ир. Я живу. Просто по-другому. Не так, как ты хочешь.
Андрей налил себе воды, выпил. Посмотрел на мать. Она сидела неподвижно, сжав руки на коленях, и в её глазах он увидел то, что видел там всегда — усталость. Бесконечную усталость.
— Может, хватит? — тихо сказал он. — У мамы день рождения.
— Ага, — Ирина повернулась к нему. — Ты заговорил. А где твоя жена, Андрей? Почему она никогда не приезжает?
— Ир, я сказал, у неё голова болит.
— Голова болит, желудок болит, спина болит. Всегда что-то болит. Или она просто не хочет с нами общаться?
— Ирина! — Галина Петровна повысила голос. — Перестань.
— Что перестань? Мам, ты же видишь, что у них там не всё в порядке! Андрюша ходит как привидение, Света постоянно дома сидит, они как чужие люди! Может, пора уже признать, что…
— Что? — Андрей встал. Лицо его было бледным. — Договаривай.
— Что у вас проблемы в браке. Что вы несчастливы.
Повисла тишина. Даже Максим оторвался от телефона. Андрей стоял, глядя на сестру, и что-то в нём словно переломилось.
— Знаешь, Ирка, ты права. У нас проблемы. Света на антидепрессантах третий год. Я сплю по четыре часа, потому что работаю на двух проектах, чтобы платить за её лечение. Мы пытаемся завести ребёнка четыре года, а не получается. Ты это хотела услышать? Вот. Слушай.
Ирина открыла рот, но Андрей продолжил, и голос его был ровным, страшно ровным:
— И да, мы несчастливы. Но мы пытаемся. Пытаемся каждый день. И знаешь, что хуже всего? Что я не могу об этом поговорить с семьёй. Потому что каждый раз, когда мы собираемся, начинается вот это. Вот это судилище. Кто правильнее живёт. Кто успешнее. Кто лучше. А я просто устал.
Он сел обратно, опустил голову. Галина Петровна протянула руку, коснулась его плеча, но он не пошевелился.
— Андрюш, — прошептала она. — Сынок, почему ты не сказал?
— Потому что ты и так устала, мам. Папа умер, ты работаешь. Зачем тебе ещё мои проблемы?
Катя заплакала. Бесшумно, смахивая слёзы ладонями. Дмитрий обнял её. Ирина смотрела в тарелку, и губы её дрожали.
— Я… я не знала, — пробормотала она. — Андрюш, прости.
Но остановиться она уже не могла. Шлюз прорвало, и слова полились сами:
— Просто мне кажется, что я одна за всех переживаю. Одна думаю о маме, о семье. Я звоню ей каждый день, я узнаю, как дела, я помогаю деньгами…
— Ты помогаешь деньгами? — перебила Катя. — Когда?
— Постоянно! Я ей передаю, на продукты, на лекарства…
— Ирина, — спокойно сказала Галина Петровна. — Ты передала мне деньги один раз, в прошлом году, когда я в больницу легла. Пять тысяч. Я их до сих пор, кстати, не потратила.
Ирина вспыхнула:
— Ну, я покупаю тебе подарки, вожу к врачам…
— Ты возила меня к врачу два раза. И оба раза жаловалась, что я отнимаю у тебя время.
— Мам!
— Что мам? Я плохая мать, потому что говорю правду? Ира, ты хороший человек. Но ты всегда хотела быть главной. Самой правильной. Самой заботливой. И ты не замечаешь, что рядом — живые люди. Со своими проблемами. Со своими потребностями.
— А Катька? — Ирина вцепилась в последнюю соломинку. — Она вообще только о себе думает!
— Катя приезжает ко мне каждое воскресенье, — устало продолжила Галина Петровна. — Готовит обед. Мы вместе смотрим сериалы. Просто сидим и разговариваем. Она не читает мне мораль. Не указывает, как жить. Просто приезжает.
— Но… но я же звоню!
— Ты звонишь и спрашиваешь, поела ли я, выпила ли таблетки, не забыла ли закрыть дверь. Как будто я маленькая. Как будто я слабоумная.
Ирина смотрела на мать расширенными глазами. Олег коснулся её руки, но она отдёрнула ладонь.
— Значит, я плохая дочь. Правильно я понимаю?
— Ты не плохая. Но ты давишь. На меня. На Катю. На Андрея. Ты хочешь всё контролировать. Всех учить.
— А кто должен? Кто должен был держать эту семью, когда папа умер? Я! Мне было тридцать три, мам! Андрюше — двадцать восемь, Катьке — двадцать семь! Взрослые люди! Но кто организовал похороны? Кто решал все вопросы? Кто поддерживал тебя, когда ты не могла с кровати встать?
— Я помню, Ир, — тихо сказала Галина Петровна. — И я благодарна. Но это было семь лет назад. Ты не можешь держаться за это всю жизнь.
— Я не держусь! Я просто… я хочу, чтобы всё было хорошо! Чтобы мы были нормальной семьёй!
— А мы не нормальные? — спросил Дмитрий. — Потому что не подходим под твои стандарты?
— Да не в стандартах дело! — Ирина вскинулась. — Мама всё ещё работает в шестьдесят пять лет! Андрей в депрессии! Катя по уши в долгах! А ты, Дима, меняешь рабочие места, как перчатки! И никто ничего не хочет менять!
— А что менять-то? — Андрей поднял голову. — Ты хочешь, чтобы мама бросила работу и сидела дома, умирая от скуки? Чтобы я развёлся со Светой, потому что ей плохо? Чтобы Катя отказалась от своей квартиры, своей жизни?
— Я хочу, чтобы вы были счастливы!
— Счастливы по-твоему! — крикнула Катя. — Чтобы мы жили, как ты! Работали, как ты! Растили детей, как ты! Но мы — другие!
Даша заплакала. Тихо, уткнувшись лицом в мамину руку. Максим встал и вышел на балкон. Олег обнял жену за плечи, но Ирина освободилась:
— Хорошо. Хорошо! Значит, я всё делаю неправильно! Значит, я плохая сестра и плохая дочь! Тогда зачем я вообще здесь?
— Ирина, успокойся, — Галина Петровна встала. — Пожалуйста.
— Не надо меня успокаивать! Мне просто обидно! Обидно, что я стараюсь, переживаю, а вы все…
— Все мы тебя не ценим, да? — Андрей налил себе коньяку. Руки дрожали. — Слушай, Ирка, а ты попробуй не стараться. Попробуй просто жить. Мы не твой проект. Не твои подчинённые. Мы личности.
— Но кто-то же должен заботиться!
— Мы все заботимся, — сказала Катя. — Каждый по-своему. Ты — звонишь и контролируешь. Я — приезжаю и готовлю. Андрей — помогает с ремонтом. Дима чинит маме компьютер. Олег возит на дачу. Мы все заботимся. Просто ты не видишь ничего, кроме своего носа.
Ирина открыла рот, но слов не нашлось. Села. Налила себе вина. Выпила залпом. Когда подняла голову, глаза были мокрыми:
— Я думала, что правильно делаю.
— Ты делала, как умела, — Галина Петровна села рядом. — Но теперь нужно отпустить. Нужно позволить нам жить.
Повисла тишина. Тяжёлая, липкая. На столе остывали блюда, пузырилось недопитое шампанское. День рождения превратился в поле боя, и никто не знал, как собрать осколки.
Олег откашлялся:
— Может, десерт?
Никто не ответил. Андрей допил коньяк. Катя вытирала глаза салфеткой. Дмитрий смотрел в окно. Даша всхлипывала. Максим ковырялся в тарелке.
И тут Ирина сказала:
— Знаете, а может, дело не только во мне. Может, у нас вообще проблемы в семье. Может, мы все неправильно друг к другу относимся.
— Возможно, — кивнул Андрей. — Только кто должен это исправлять?
— Все, — сказала Катя. — Наверное.
Галина Петровна слушала их и чувствовала, как всё внутри каменеет. Она думала: вот они, мои дети. Выросли, у каждого своя жизнь, свои проблемы. А они до сих пор не могут разобраться, не могут просто быть вместе, не ранив друг друга. Как будто между ними стены, а не годы любви и поддержки.
— Мам, ты чего молчишь? — спросила Ирина. — Скажи что-нибудь.
Галина Петровна посмотрела на неё. Потом на Андрея. На Катю. На зятьёв. На внуков. И вдруг поняла, что устала. Устала быть арбитром. Устала сглаживать углы. Устала делать вид, что всё хорошо.
— Я устала, — сказала она просто.
— От чего, мам?
— От всего. От того, что вы не можете собраться, чтобы не поссориться. От того, что каждая встреча — это напряжение. От того, что вы взрослые люди, а ведёте себя как дети.
Ирина побледнела:
— Мам, но мы же пытаемся…
— Не надо пытаться. Просто живите. Если не можете быть вместе спокойно — не будьте. Я не хочу больше этих праздников. Не хочу застолий, на которых вы рвёте друг друга. Не хочу притворяться, что мы дружная семья.
— Но мы дружная! — запротестовала Катя.
— Нет. Мы разные. И это нормально. Но вы не принимаете друг друга. Ты, Ира, хочешь всех переделать. Ты, Катя, обижаешься на каждое слово. Ты, Андрей, закрываешься и молчишь. А я посередине, и мне больно.
— Мам, ну что ты говоришь, — Ирина попыталась обнять её, но Галина Петровна отстранилась.
— Я серьёзно. Вы приехали на мой юбилей. Я готовила полдня. Накрыла стол. Хотела, чтобы было хорошо. А вы за час успели перессориться. Успели вытащить все претензии из загашников. Успели обидеть друг друга. И меня. Зачем?
Никто не ответил.
— Вы хоть понимаете, как это выглядит со стороны? Вы успешные, образованные, взрослые люди. Но не можете просто посидеть, поговорить, посмеяться. Вам обязательно нужно что-то выяснять.
— Но мы же семья, — пробормотала Катя. — Родные должны быть честными друг с другом.
— Честность — это не жестокость. Честность — это когда говоришь правду, чтобы помочь. А вы говорите правду, чтобы ранить.
Андрей опустил голову. Ирина закусила губу. Катя снова заплакала.
— Прости нас, мам, — прошептала она.
— Я прощаю. Но этого мало. Вы должны простить друг друга. И научиться слушать. По-настоящему слушать, а не ждать своей очереди, чтобы высказаться.
Олег встал:
— Галина Петровна, может, действительно начнём сначала? Все немного перегнули. Эмоции. Усталость. Давайте успокоимся, выпьем чаю, поговорим нормально.
Но Галина Петровна покачала головой. Что-то внутри неё окончательно надломилось. Она посмотрела на этих людей — своих детей, которых родила, вырастила, выучила — и поняла, что не может больше. Не может собирать их вместе, надеясь, что в этот раз будет иначе. Не будет. Потому что они не хотят меняться. Не хотят слышать друг друга.
— Моё терпение лопнуло, — сказала она тихо, но очень отчётливо. — Вон отсюда. Все.
Повисла звенящая тишина.
— Мам, ты чего? — Ирина вскочила.
— Я сказала — вон. Уходите. Забирайте свои подарки, свои упрёки, свои претензии и уходите. Я не хочу вас здесь видеть.
— Мама, мы же не хотели… — начала Катя.
— Не хотели, но сделали. Каждый раз делаете. И каждый раз я терплю, потому что вы мои дети. Но сегодня мой день рождения. И я имею право решать, как его провести. А я хочу провести его одна.
Андрей встал. Молча надел куртку. Посмотрел на мать долгим взглядом, в котором было всё — вина, боль, понимание. Кивнул и вышел.
Катя рыдала в голос. Дмитрий обнимал её, что-то шептал. Потом тоже повёл к выходу. Она обернулась на пороге:
— Мам, прости. Прости нас. Мы исправимся.
— Исправляйтесь не для меня. Для себя.
Остались Ирина с семьёй. Олег одевал детей. Даша плакала, Максим молчал, глядя в пол. Ирина стояла посреди комнаты и смотрела на мать.
— Ты правда нас выгоняешь?
— Правда.
— В твой день рождения?
— В мой день рождения.
— Но… но мы же семья.
— Именно поэтому я вас и выгоняю. Чтобы вы поняли, что семья — это не право ранить друг друга, это не право судить. Это не право требовать. Семья — это любовь. А вы сегодня показали всё что угодно, только не любовь.
Ирина открыла рот, но слов не нашлось. Она стояла, и по щекам её текли слёзы — крупные, горькие. Потом резко развернулась и вышла. Хлопнула дверь. Потом ещё одна — входная. Потом послышались шаги на лестнице, голоса, хлопанье дверей машин, звук заводящихся моторов.
Тишина.
Галина Петровна стояла посреди комнаты и смотрела на накрытый стол. Салат оливье в старой салатнице. Холодец, который она варила с вечера. Пирог, который пекла утром. Рюмки, бокалы, тарелки с недоеденной едой. Стулья, придвинутые и отодвинутые. След от пролитого вина на скатерти.
Она подошла к столу, села. Налила себе чаю из заварника, который давно остыл. Выпила. Горький, несладкий, холодный.
А потом заплакала.
Плакала долго, яростно, как не плакала с тех пор, как умер муж. Плакала от обиды, от боли, от одиночества. От того, что её дети, которых она так любит, не могут любить друг друга. От того, что праздник превратился в кошмар. От того, что она выгнала их, своих детей, в свой день рождения.
Но больше всего — от того, что поступила правильно.
Она знала это всем нутром. Если бы промолчала, стерпела, сгладила — в следующий раз было бы то же самое. И через раз. И всегда. Они бы так и продолжали ранить друг друга, прикрываясь семейными узами. А она бы продолжала притворяться, что всё хорошо.
Нет. Хватит.
Она вытерла глаза, встала. Начала убирать со стола. Методично, спокойно. Сложила остатки в контейнеры, убрала в холодильник. Вымыла посуду. Сняла скатерть, отправила в стирку. Расставила стулья.
Когда всё было убрано, она достала телефон. Три пропущенных от Кати. Два — от Ирины. Одно сообщение от Андрея: «Прости, мам. Я всё понял.»
Она не стала отвечать. Легла на диван, укрылась пледом. За окном сгущались сумерки, дождь стучал по стеклу. Ей было шестьдесят пять. Она была одна. И впервые за много лет чувствовала себя спокойно, ведь она, как никто другой, имела право на отдых.
