Духота в гостиной стояла такая, что, казалось, даже обои начали отклеиваться от стен. Пятидесятилетие — рубеж серьезный, и мой муж Виталий настоял на «широком жесте», хотя я мечтала о тихом вечере в кругу семьи.
— За мою ненаглядную Галочку! — Виталий, раскрасневшийся, с расстегнутым воротом рубашки, поднял запотевшую рюмку. — За ту, что хранит наш очаг и терпит мой непростой характер уже тридцать лет!
Он говорил красиво, с той самой бархатной интонацией, которой когда-то меня и покорил. Гости — пестрая толпа из родственников, коллег и соседей — одобрительно загудели, чокаясь хрусталем.
Я улыбалась привычной, «парадной» улыбкой, которая давно стала частью моего макияжа. Немного тянула кожу, но держалась крепко.
Только вот взгляд мужа, масляный и блуждающий, смотрел вовсе не на меня. Он скользил по глубокому декольте Жанны, нашей сватьи, сидевшей прямо напротив.
Жанна, мать нашего зятя Сергея, сегодня явно решила затмить именинницу. Леопардовое платье обтягивало ее пышные формы с угрожающим натяжением, словно пытаясь сдержать стихию.
Она перехватила взгляд Виталия, томно повела плечом и поправила высокую прическу.
— Ой, что-то мне дурно, — громко выдохнула она, картинно обмахиваясь бумажной салфеткой. — Кислорода совсем нет. Виталик, будь джентльменом, проводи даму на лоджию? А то я в ваших хоромах заблужусь, да и зажигалку где-то посеяла.
Муж вскочил со стула так резво, будто ему снова двадцать пять, и он услышал стартовый пистолет.
— С огромным удовольствием, Жанночка! — пробасил он, едва не опрокинув салатницу с оливье. — Галь, мы на минутку. Проветримся, обсудим организационные моменты по свадьбе детей.
Я медленно кивнула, не переставая нарезать торт. Внутри меня, где-то в районе солнечного сплетения, разрастался холодный, тяжелый ком.
Они вышли, и я видела, как Виталий с подчеркнутой тщательностью прижал балконную створку. Он хотел полной приватности, отгородиться от шума застолья.
Но он, как всегда, упустил из виду одну маленькую деталь.
Верхняя фрамуга.
Сложный механизм пластикового окна стоял на режиме «микропроветривание», но старая петля ослабла, и щель сверху была шириной в добрых три пальца.
Акустика в нашем дворе-колодце, зажатом между сталинскими пятиэтажками, была феноменальной. Любой шорох внизу превращался на третьем этаже в отчетливый звук, а голос с лоджии, отраженный от бетона, влетал обратно в комнату как через усилитель.
Я встала из-за стола. Движения были плавными, но внутри натянулась стальная струна.
Гости, занятые едой и разговорами, не обращали на меня внимания. Музыкальный центр надрывался хитом девяностых, заглушая все вокруг.
Я подошла к балконной двери и положила ладонь на пластиковую ручку.
Одно короткое, жесткое движение вниз.
Язычок замка с еле слышным щелчком вошел в паз, наглухо блокируя выход. Теперь снаружи дверь открыть было невозможно — ручка там отсутствовала, это была защита от детей.
Я развернулась к музыкальному центру. Палец вдавил кнопку «Stop».
Музыка оборвалась резко, будто кто-то перерезал артерию праздника.
— Друзья, — мой голос прозвучал неожиданно твердо, перекрывая гул голосов. — Тише, пожалуйста. Я хочу сказать тост. Но сначала… давайте послушаем вечернюю тишину. Она сегодня скажет больше, чем я.
Гости замерли. Тетка мужа, Нина Ивановна, застыла с вилкой, на которой дрожал маринованный гриб. Сосед Петр перестал жевать.
В комнате повисло тяжелое, вязкое ожидание. Все смотрели на меня с недоумением, не понимая, зачем я прервала веселье.
Я молча указала рукой на верхнюю часть окна.
Секунды три ничего не происходило, только слышно было, как гудит холодильник на кухне.
А потом в комнату ворвался голос.
Громкий, развязный, усиленный бетонным эхом и абсолютной тишиной в квартире.
— Ну иди ко мне, мой тигр… — голос Жанны сочился патокой. — Ну что ты трясешься? Твоя клуша там гостей развлекает, она же дальше своего носа ничего не видит.
За столом кто-то судорожно вдохнул. Кажется, это была моя лучшая подруга Лена.
Марина, моя дочь, сидевшая рядом с мужем, побледнела мгновенно. Ее лицо стало похожим на маску из белого воска.
— Ох, Жанчик… — бас Виталия звучал глухо, но каждое слово падало в комнату, как камень. — Как же я устал. Ты не представляешь. От ее кислой мины, от ее вечной экономии. Вот у тебя… темперамент! Огонь! Не то что у моей воблы сушеной.
Я стояла, опираясь рукой о спинку стула, и пальцы сжимали дерево так сильно, что перестали чувствовать фактуру лака. Боли не было. Обиды тоже.
Пришло лишь ледяное, кристальное понимание: это конец спектакля, который я играла тридцать лет.
Гости боялись пошевелиться. Люди сидели, словно пригвожденные к стульям. Ситуация была настолько сюрреалистичной и стыдной, что никто не смел нарушить этот кошмарный эфир.
— Когда мы уже в санаторий рванем? — продолжал Виталий, видимо, обнимая сватью. — Я ей сказал, что у меня командировка в Сызрань на две недели. На завод, наладка оборудования. Поверила, дура. Даже чемодан мне собирать начала.
Сергей, зять, сидел, вцепившись в край стола. Желваки на его скулах ходили ходуном, а взгляд метался от окна к плачущей жене.
— В Сызрань? — захихикала Жанна. Звук был противный, булькающий. — Оригинально. Главное, чтобы денег дал. А то твоя Галька каждую копейку считает, жмотина. На свадьбу детям пожалела, а у самой заначка под матрасом.
— Да возьму я ее карту! — самодовольно хмыкнул мой муж. — Я знаю, где она пин-код записала, в синем блокноте. Склерозница старая. Сниму все подчистую, скажем — мошенники взломали, или банк заблокировал. Она в этих технологиях — ноль.
Я обвела взглядом стол.
Петр Иванович смотрел в потолок, делая вид, что изучает люстру. Тетка Нина крестилась мелким крестом под столом.
Дочь Марина медленно опустила руки на колени. Звон ее браслета о край тарелки прозвучал как выстрел в висок.
— А что с квартирой? — жадно спросила Жанна. — Ты обещал решить вопрос. Сережке с Маринкой тесно в двушке.
— Да перепишу я дачу на тебя фиктивно, успокойся. Скажу Гале, что продали, чтобы долги закрыть, якобы я в аварию попал. Галька все схавает, она у меня привыкшая терпеть. У нее хребет мягкий, гнется во все стороны.
«Привыкшая терпеть».
Эти слова повисли в сгустившемся воздухе, как ядовитый дым.
Я посмотрела на свои руки. Спокойные. Никакой дрожи.
Я терпела, когда он забывал встретить меня из роддома. Терпела его «задержки на совещаниях», от которых несло дешевым коньяком. Терпела его вечное недовольство тем, что я мало зарабатываю, пока тащила на себе дом и детей.
Я была фундаментом. Несущей стеной, на которой держалась эта гнилая конструкция под названием «семья».
Но фундамент дал трещину. И сегодня эта конструкция рухнет.
Разговор на балконе перешел в стадию влажных, неприятных звуков поцелуев.
— Фу, — отчетливо и громко произнесла Марина в полной тишине.
Она встала из-за стола. Слезы катились по ее щекам, размазывая тушь, но взгляд был жестким, незнакомым. В нем горела та самая ярость, что передается по женской линии, когда трогают самое дорогое.
— Мама… — прошептала она, делая шаг ко мне.
Я подняла ладонь, останавливая ее. Не надо слов. Сейчас слова были лишними, они бы только все испортили.
На балконе завозились. Видимо, осенняя прохлада начала пробираться под тонкое платье Жанны, или у них закончился запал.
Ручка балконной двери дернулась.
Раз. Другой.
Дверь не поддалась ни на миллиметр.
— Э? — послышалось приглушенное мычание Виталия. — Галь? Открой! Заело что-то!
Он дернул сильнее, наваливаясь плечом. Пластик жалобно скрипнул, но замок держал оборону.
Виталий прижался лицом к стеклу, расплющивая нос, и заглянул внутрь. И тут он увидел картину, достойную финала классической трагедии.
Пятнадцать человек гостей сидели в гробовом молчании и смотрели прямо на него. Никто не жевал. Никто не улыбался. Это был взгляд коллективного судьи, выносящего приговор без права обжалования.
Сергей смотрел на мать с такой смесью отвращения и боли, что мне стало его жаль. Марина не сводила глаз с отца. А я сидела во главе стола и медленно, методично размешивала сахар в давно остывшем чае, не поднимая глаз.
Виталий замер. Его глаза расширились, когда он осознал: они не просто видят. Они слышали каждое слово.
Жанна, ничего не понимая, выглянула из-за его плеча. Увидев лицо своего сына, она вдруг съежилась, постарела лет на десять и начала медленно сползать по стенке вниз, пытаясь спрятаться за кадку с фикусом.
Виталий начал барабанить в стекло ладонью:
— Галя! Галочка! Это шутка! Мы репетировали сценку к юбилею! Розыгрыш! Открой немедленно!
Я встала и подошла к окну. Но не к двери, чтобы открыть ее. Я подошла к той самой фрамуге.
Потянула раму на себя, открывая форточку пошире. Теперь нас разделяло только стекло, но слышимость стала идеальной.
— Виталик, — мой голос был спокойным, деловым, словно я диктовала список покупок. — Ключи от квартиры я сейчас выброшу тебе в форточку. Куртку твою тоже. А в «Сызрань» ты можешь ехать прямо сейчас. Паспорт у тебя в кармане, я проверяла перед стиркой.
— Галина Петровна, — встал Сергей. Его голос дрожал, но в нем звучала решимость. — Не трудитесь. Мама его заберет. Мам! — крикнул он в сторону балкона, даже не глядя на женщину за стеклом. — Собирайся. Я тебя отвезу домой. И этого «тигра» прихвати, раз он тебе так нужен.
— Галя, ты не понимаешь! — заорал Виталий, осознавая масштаб катастрофы. — Это ошибка! Дай мне зайти!
— Ошибкой было терпеть тебя тридцать лет, — ответила я и повернула ручку замка.
Дверь распахнулась. Виталий и Жанна буквально ввалились в комнату, красные то ли от холода, то ли от несмываемого позора.
— Галя… — начал было Виталий, протягивая ко мне руку.
— Карту я заблокировала минуту назад через приложение, — перебила я его, глядя прямо в переносицу. — Синий блокнот сожгла в пепельнице на кухне. Чемодан соберу завтра и выставлю к мусоропроводу, рядом с баками. Заберешь сам.
Гости молча, без единого слова, начали вставать, отодвигая стулья. Они расступались, образуя живой коридор позора от балкона к выходной двери.
Виталий оглянулся. Поддержки искать было негде. Даже его родная тетка отвернулась, делая вид, что поправляет скатерть.
Они шли к выходу, ссутулившись, под звон посуды — это моя дочь Марина со всей силы швырнула в стену вазу, которую когда-то подарила свекровь. Осколки брызнули во все стороны, как салют новой жизни.
Когда за ними захлопнулась входная дверь, в квартире стало удивительно легко дышать. Словно кто-то открыл все окна сразу и выветрил запах старой плесени.
Я села на свое место во главе стола. Поправила прическу, которая все еще была безупречной. Налила себе бокал вина — впервые за вечер для себя, а не для тоста.
— Ну вот, — сказала я, глядя на ошеломленных гостей. — Мусор вынесли сами себя. Воздух стал чище, правда? А теперь — танцы! Включите музыку погромче, друзья.
Я сделала глоток. Вино было терпким, но послевкусие у него оказалось сладким.
Я начинаю новую жизнь, и в ней больше не будет места для терпения.
Эпилог
Прошло полгода. Квартира изменилась до неузнаваемости: я выбросила старый диван, на котором любил лежать Виталий, и переклеила обои в спальне на светлые, жизнерадостные.
Развод прошел быстро, Виталий даже не сопротивлялся — ему было слишком стыдно появляться в суде, где интересы представляла моя дочь. Дачу мы сохранили, записав ее на внука.
Сергей с матерью больше не общается, лишь сухо поздравляет с праздниками по смс.
А я… Я научилась танцевать танго. И знаете, оказалось, что вести в танце совсем не обязательно — главное, твердо стоять на ногах и знать, куда ты хочешь идти.
