Конверт из лаборатории казался невесомым, но давил на кухонный стол с силой гранитной плиты.
Я смотрела на него, не решаясь вскрыть. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я была матерью. Любящей, заботливой, настоящей.
А теперь ответ на вопрос, кто я на самом деле, лежал в этом тонком бумажном прямоугольнике.
Все началось с пыли и решения избавиться от старого хлама. Письменный стол мужа, громоздкий и темный, давно просился на дачу.
Разбирая ящики, под кипой пожелтевших счетов и гарантийных талонов, мои пальцы наткнулись на неровность. Фальшивое дно.
А под ним — небольшая, плотно закрытая шкатулка из темного дерева.
Внутри лежал альбом. Не наш семейный, с пухлым Лешкой на качелях и мной с глупой улыбкой. Другой. Обтянутый гладкой кожей, без единой надписи.
На первой же странице — Катя, жена его покойного брата. Она смеялась, запрокинув голову, и летнее солнце путалось в ее светлых волосах.
Стас стоял рядом, но смотрел не в камеру, а на нее. И этот взгляд я, его жена, видела впервые. В нем была отчаянная, голодная нежность, которую он никогда не обращал на меня.
Я листала страницу за страницей, и воздух в комнате становился плотным, вязким. Вот они вдвоем у реки, вот он украдкой поправляет ей выбившуюся прядь.
Подписи, сделанные его знакомым, уверенным почерком, были короткими и хлесткими, как удары. «День, когда я был счастлив». «Ее смех». «Моя Катя».
Не «Катя и Андрей». Не «наша семья». Моя.
Я вспомнила тот день после аварии. Пустой, стеклянный взгляд Стаса. Его монотонный, не терпящий возражений голос, пробившийся сквозь вату моего собственного горя.
— Мы заберем Лешку. Он будет нашим сыном.
Я не спорила. Горе оглушало. Казалось, это единственно правильное, благородное решение — спасти осиротевшего пятилетнего мальчика, окружить его любовью.
Нашей общей любовью. Я думала, мы делим одно горе на двоих. Оказалось, каждый из нас оплакивал свое.
Я закрыла альбом. Руки не дрожали. Внутри все омертвело, превратилось в холодный, острый кристалл. Предательство не кричало, оно действовало методично, отравляя прошлое.
Вечером Стас вернулся с работы. Привычный ритуал: поцелуй в щеку, сумка на стул, шаг на кухню.
— Что-то Лешка не звонит. Совсем закрутился со своей сессией.
— Звонил, — ровно ответила я, помешивая рагу. Запах специй внезапно показался удушливым. — Сказал, что сдал сопромат.
Он удовлетворенно кивнул, наливая себе воды.
— Молодец, весь в меня. Упорный.
Я посмотрела на его затылок. Раньше я видела в нем родного человека. Сейчас — чужого мужчину, который пятнадцать лет водил меня по лабиринту своей лжи.
Упорный. О да.
Ночью, когда он уснул, я тихо прошла в комнату Леши, пустующую на время каникул.
Взяла его расческу с комода, вытащила несколько волосков. Потом вернулась в нашу спальню и достала из стакана зубную щетку мужа. Два маленьких пакетика. Две судьбы.
Утром я отвезла их в лабораторию. Девушка на ресепшене профессионально улыбнулась:
— Результат будет готов через три дня. Вам прислать на почту?
— Нет, — я покачала головой. — Я хочу получить его лично в руки.
И вот он передо мной. Я подцепила край конверта ногтем. Бумага поддалась слишком легко.
Я вытащила сложенный вдвое лист. Пальцы двигались как деревянные. Строчки с цифрами и терминами плыли перед глазами, но я искала только одно заключение. Вот оно, в самом низу, выделено жирным.
Вероятность отцовства: 99,9%
Мир не рухнул. Небо не упало на землю. Я просто сидела за кухонным столом, и ровный гул холодильника казался единственным звуком во вселенной.
Я аккуратно сложила лист, убрала его обратно в конверт и спрятала в ту самую шкатулку с альбомом. На место преступления.
Следующие дни превратились в странный, тягучий спектакль. Я стала идеальной женой. Улыбалась, готовила его любимые блюда, спрашивала, как прошел день. Я наблюдала. И вспоминала.
Всплыл из памяти разговор десятилетней давности. Мы снова вернулись от репродуктолога. Снова вердикт: «Вы оба абсолютно здоровы. Это психологическое». Я плакала в машине, а Стас гладил меня по руке и говорил: «Ну что ты, Анечка.
Не получится, так не получится. Главное, у нас есть Лешка. Он наш сын». Тогда его слова казались поддержкой. Сейчас я видела в них чудовищный, расчетливый эгоизм.
Он не хотел другого ребенка. Зачем, если его собственный сын уже был с ним?
Я смотрела, как он разговаривает по телефону с Лешкой. Как хмурит брови точно так же, как наш сын.
Как смеется, откидывая голову назад. Раньше я видела в этом фамильное сходство братьев.
Теперь я видела первоисточник. Каждая черточка, каждый жест Леши, которые я считала унаследованными от покойного дяди, теперь кричали мне о другом.
— Ты чего такая задумчивая в последнее время? — спросил Стас как-то вечером, когда мы смотрели фильм. Он попытался обнять меня.
Я не отстранилась, но и не ответила на объятие. Мое тело стало чужим.
— Просто устала. Погода, наверное.
— Да, что-то все расклеились, — легко согласился он. — Лешка тоже жаловался, что голова болит. Я ему говорю: «Это все твои компьютеры». А он мне: «Пап, ну ты как из прошлого века».
«Пап». Это слово резануло слух. Леша всегда звал его отцом. С пяти лет. И я радовалась этому, гордилась, что мы смогли заменить ему родителей. Какая же я была идиотка.
Самым мучительным было лицемерие Стаса. Он часто вспоминал брата.
— Андрюха бы гордился Лешкой, — говорил он с тяжелым вздохом, глядя на фотографию, где они вдвоем. — Он так мечтал о сыне. Хорошо, что мы смогли… для него… сохранить частичку.
Он говорил это, глядя мне прямо в глаза. И в его взгляде не было ни капли сомнения. Он сам верил в свою ложь. Или был настолько гениальным актером. Это сводило с ума.
Я чувствовала себя запертой в комнате с кривыми зеркалами, где каждое отражение — уродливая насмешка.
Я перестала спать в нашей кровати. Перебралась в гостиную на диван, ссылаясь на бессонницу и нежелание ему мешать. Он не настаивал. Приносил мне плед, целовал в лоб. «Отдохни, родная». Эта забота была хуже пощечины.
Однажды вечером Леша неожиданно приехал.
— Сюрприз! Соскучился, решил заскочить.
Он обнял меня, потом отца. Бросил сумку в коридоре и прошел на кухню.
— Мам, а есть что-нибудь поесть? Умираю с голоду.
Я смотрела на него — высокого, уверенного в себе молодого мужчину. И видела в нем Стаса. И Катю. Их обоих. От меня в нем не было ничего. Ни единой черточки. Я была просто функцией. Инкубатором для чужого счастья, построенного на руинах моей жизни.
Стас сиял. Он хлопал сына по плечу, расспрашивал про учебу. Они говорили на одном языке, смеялись над одними шутками. Я сидела с ними за одним столом и чувствовала себя невидимкой.
Когда Леша уехал, Стас подошел ко мне, все еще улыбаясь.
— Какой же он у нас классный парень вырос. Наша гордость.
И в этот момент я поняла, что больше не могу. Спектакль окончен.
Я посмотрела на него долгим, холодным взглядом.
— Нам нужно поговорить, Стас.
Он удивленно поднял брови. Улыбка медленно сползла с его лица.
— Что-то случилось?
Я молча пошла в спальню и вернулась со шкатулкой. Поставила ее на кухонный стол между нами.
Он смотрел на шкатулку, и его лицо на мгновение окаменело. Всего на секунду, но я успела это заметить. Потом он снова надел маску недоумения.
— Что это? Откуда ты ее взяла?
— Из твоего стола, — мой голос звучал ровно, без эмоций. Я была хирургом, который готовится к сложной операции. — Там было двойное дно. Очень предусмотрительно.
Он нервно кашлянул.
— Ань, это просто старые вещи. Какой-то хлам. Давай не будем…
— Давай будем, — я оборвала его. — Давай посмотрим на этот «хлам» вместе.
Я открыла крышку. Сверху лежал альбом. Я подвинула его к нему.
— Открой.
Он колебался. Его взгляд бегал от шкатулки к моему лицу. Он искал во мне привычную мягкость, готовность поверить, отступить. Не нашел.
Медленно он открыл альбом. На его лице отразилось что-то похожее на боль.
— Это память об Андрее, — глухо сказал он. — И о ней. Они были семьей.
— Семьей? — я усмехнулась. — По-моему, здесь только одна семья. И она состоит из тебя и Кати. Судя по подписям. «Моя Катя». Не слишком ли для памяти о жене брата?
Он захлопнул альбом с такой силой, что стол дрогнул.
— Прекрати! Что ты себе напридумывала? Ты копаешься в моем прошлом, в моем горе! Тебе не стыдно?
— Стыдно? — я повысила голос. — Мне было стыдно, когда я пятнадцать лет верила в твою скорбь по брату!
Когда я годами ходила по врачам, надеясь родить тебе ребенка, а ты утешал меня, зная, что твой сын уже здесь, со мной, за одним столом!
Он отшатнулся, как от удара.
— Он и есть мой племянник! — выкрикнул он. Его лицо побагровело. — Леша — сын Андрея!
— Правда? — я спокойно достала из шкатулки конверт. Положила его поверх альбома. — Тогда что это?
Он уставился на логотип лаборатории. И я увидела, как из него уходит воздух. Как рушится его мир. Он молчал, глядя на конверт, как на смертный приговор.
— Я сделала тест ДНК, Стас, — сказала я тихо, но каждое слово падало в образовавшуюся пустоту, как камень. — Твой и Лешин.
Он поднял на меня глаза. В них больше не было гнева. Только загнанный, животный страх.
— Зачем? — прошептал он.
— Зачем? — я рассмеялась. Смех был сухим, похожим на треск ломающейся ветки. — Я пятнадцать лет была декорацией в твоем спектакле.
Играла роль любящей тети, а потом и матери для твоего бастарда! Я отдала ему всю свою жизнь! А ты спрашиваешь «зачем»?
— Не говори так, — он вскочил, опрокинув стул. — Не смей так говорить о нем! Он ни в чем не виноват!
— О, конечно. Виноват только ты. Ты, твой брат и твоя драгоценная Катя. Вы разыграли эту партию на троих, а меня оставили с чужим ребенком и разбитой жизнью. Скажи мне, Стас. Андрей знал? Он знал, что растит твоего сына?
Он опустил голову. Это молчание было громче любого признания.
— Знал, — выдохнула я. — Боже, какая мерзость.
Я отошла к окну. Нужно было глотнуть воздуха, но казалось, что и он пропитался этой ложью.
— Я хочу знать все, — сказала я, не оборачиваясь. — Всю правду. Без ужимок и благородных страданий. Как все было на самом деле. Иначе я прямо сейчас звоню Леше. И отправляю ему копию этого теста.
Это был удар ниже пояса. Я это знала. И он знал. Его сын. Его гордость. Узнает, что вся его жизнь — обман.
Стас медленно поднял стул. Сел. Он выглядел постаревшим на двадцать лет.
— Не надо… Лешу… не трогай, — прохрипел он. — Я все расскажу.
Он говорил долго. Его голос был глухим и безжизненным. Он не пытался себя оправдать, просто выкладывал факты.
Он любил Катю еще до того, как она познакомилась с Андреем. Любил отчаянно и молча. А потом брат привел ее в дом и сказал: «Это моя невеста». И он промолчал. Уступил.
А через несколько лет выяснилось, что Андрей не может иметь детей. Это был его секрет, его боль.
Катя была одержима идеей материнства. И тогда они втроем приняли это решение. Безумное, эгоистичное. Стас станет биологическим отцом, а Андрей вырастит ребенка как своего.
— Я сделал это ради брата, — прошептал он, глядя в стол. — И ради нее. Я думал, это… благородно.
— Благородно? — я горько усмехнулась. — Обманывать меня было благородно? Жениться на мне, чтобы создать прикрытие?
— Я полюбил тебя, Аня. Честно. Потом. Ты была доброй, настоящей… Я не хотел… я думал, прошлое похоронено. Когда они погибли, я испугался. Испугался, что все вскроется.
Что я потеряю и Лешу, и тебя. Проще было продолжать лгать. А шкатулка… это единственное, что у меня было от той жизни.
Я не мог выбросить. Как наркоман не может выбросить последнюю дозу.
Его исповедь не принесла облегчения. Она лишь добавила новые, уродливые детали в общую картину предательства.
Я ушла в ту ночь. Собрала небольшую сумку и уехала к подруге. Первые дни были наполнены звенящей пустотой. Я думала о разводе. Представляла, как делю квартиру, как объясняю все Леше.
И на последнем пункте все рушилось. Что я ему скажу? «Здравствуй, сынок. Тот, кого ты считал отцом, на самом деле твой дядя.
А твой настоящий отец — это другой твой дядя, который врал тебе всю жизнь. А я, твоя мама, просто статист в этой грязной истории».
Я не могла этого сделать. Моя любовь к этому мальчику, моему мальчику, была единственным, что оставалось настоящим.
Я вырастила его. Я утешала его, когда он болел, проверяла уроки, гордилась его победами. Биология не могла этого отменить.
Через неделю я вернулась. Стас сидел на кухне. Он похудел, осунулся. Вскочил, когда я вошла.
— Аня…
— Сядь, — сказала я. Мой голос был спокойным. За эту неделю я выплакала всю ярость. Осталась только холодная, тяжелая решимость.
Я села напротив. Положила на стол ключи.
— Я остаюсь. Но не ради тебя. А ради Леши.
Он смотрел на меня с надеждой. Я ее убила.
— Нашей прежней жизни больше нет. Забудь о ней. Мы будем жить как соседи. Как партнеры в этом общем деле — воспитании нашего сына. Ты будешь отцом, я — матерью. Но между нами все кончено.
— Я все исправлю, — горячо зашептал он. — Я докажу…
— Ты ничего не докажешь, — оборвала я его. — Ты просто будешь жить с тем, что сделал. Каждый день. Глядя на меня. Глядя на Лешу. Это и будет твое наказание.
А альбом и этот тест, — я кивнула на шкатулку, — останутся у меня. Как напоминание. О том, что правда всегда выходит наружу.
И о том, что теперь я знаю все. А ты будешь жить в моем доме на моих условиях.
Он медленно кивнул. В его глазах стояли слезы. Но я не чувствовала жалости.
Мы остались вместе. Для всех мы по-прежнему были идеальной семьей. Но только мы двое знали, что наш уютный дом превратился в мавзолей, где похоронена наша любовь и доверие.
Я не простила его. Я просто выбрала меньшее из зол. Я выбрала сына. А он… он получил то, что заслужил.
Жизнь рядом с женщиной, которая знает его самую страшную тайну и никогда не даст ему о ней забыть.
