— Он не приедет, да? — спросила я медсестру, прижимая сверток с сыном к груди.
— Бывает и такое, милая. Может, задержали на работе, — она отвела взгляд, проверяя что-то в документах.
Я смотрела на крошечное личико Матвея, на его едва заметные бровки, на розовые губы, сложенные бантиком.
Трехдневный сын спал, не подозревая о том, что его отец пропустил все самое важное — первый крик, первое кормление, первую бессонную ночь, когда я шептала ему колыбельные, глотая слезы от боли и счастья.
Телефон молчал. На сообщения Игорь не отвечал уже вторые сутки. Последний раз он написал: «Занят. Перезвоню». И все. Пустота.
Палата заполнилась голосами других женщин. Их забирали мужья — с букетами, с детскими конвертами, с сияющими глазами. А я стояла у окна, вглядываясь в дорогу. Матвей заворочался, запищал, и я прижала его крепче.
— Леночка, милая, мы приехали.
Мама появилась в дверях родильного отделения, за ней — отец с огромным букетом ромашек. Моих любимых.
— Он… — начала я и замолчала, увидев, как отец качает головой.
— Звонили ему, дочка. Не отвечает.
Моя рука задрожала так сильно, что медсестра подхватила Матвея, пока я пыталась надеть пальто. Ноги подкашивались — не от слабости, а от страха, который заполнял сознание. Что-то случилось. Что-то непоправимое.
— Машину припарковал за углом, — сказал отец, принимая внука из рук медсестры. — Какой богатырь! Весь в нашу породу.
В его голосе звенела злоба. Я знала — он злится, он готов разорвать Игоря на части. Но молчит, потому что сейчас не время.
Дорога домой казалась бесконечной. За окном мелькали деревья, дома, люди. Обычная жизнь, в которой теперь ничего не будет обычным.
— Может, с ним что-то случилось? — спросила я, когда машина остановилась у нашего дома.
Мама погладила меня по плечу:
— Все наладится, Леночка. Сейчас главное — малыш.
Старый дом встретил меня знакомым скрипом половиц и запахом маминых пирогов. Здесь прошло мое детство.
Телефон в кармане завибрировал, когда я переступила порог. Мое сердце подскочило — наконец-то! Я отдала Матвея маме и достала телефон.
Сообщение от Игоря. Фотография.
На ней он обнимал женщину. Молодую, с длинными светлыми волосами. На ее руках — завернутый в голубое одеяло младенец. Почти такой же, как наш Матвей.
«Прости. Так будет лучше для всех нас. Не ищи меня, квартиру я продам, она на меня давно куплена, вещи твои пришлю на родительский.»
Вокруг меня будто рухнули стены. Воздух исчез. Я стояла посреди родного дома и не могла вдохнуть.
— Доченька, что случилось? — мамин голос доносился как сквозь вату.
Я протянула ей телефон. Ее лицо исказилось, она передала телефон отцу.
Он взглянул на экран — и его лицо окаменело. Он молча положил телефон на стол, подошел к вешалке и начал надевать куртку.
— Я найду эту сволочь, — процедил он сквозь зубы. — Я заставлю его пожалеть. Он не может просто так…
— Не нужно, папа, — мой голос звучал странно спокойно. — Для нас его больше нет.
Я подошла и взяла Матвея на руки. Мой сын открыл глаза — ясные, чистые. В них не было ни капли от предательства. В них была только жизнь, только будущее.
— Мы справимся, — сказала я, глядя в эти глаза. — Правда, малыш? Мы справимся.
За окном закапал дождь. Но здесь, в окружении родных стен и близких людей, я поняла — это не конец. Это начало новой истории. Нашей с Матвеем истории, в которой нет места тому, кто не захотел в ней участвовать.
***
Деревенское лето разливалось ароматом цветущих яблонь и мёдом. Матвей, опираясь на мои пальцы, делал первые шаги по деревянному полу родительского дома.
Семь месяцев — время, которое превращает боль в воспоминание, а крошечный комочек — в человечка с характером.
— Смотри-ка, твёрдо стоит на ногах! — отец подхватил внука под мышки и поднял к потолку. — Богатырь! Настоящий мужик растёт!
Матвей заливался смехом, болтая в воздухе пухлыми ножками. Его глаза — глубокие, внимательные — изучали мир с жадностью первооткрывателя.
Он ещё не понимал, что его семья — это не мама и папа, а мама, дедушка и бабушка. И это понимание приносило мне странное облегчение.
Бабушка вышивала на крыльце, поглядывая на нас через открытую дверь.
— Сашенька, не подбрасывай так высоко, — улыбалась она. — Испугаешь дитя.
— Какой там испуг! — хохотал отец. — Он у нас бесстрашный. Правда, Матвейка?
Я смотрела на них, и внутри расцветало что-то новое — не счастье ещё, но покой. Словно после долгой бури наконец-то установилась тишина.
Весна сменилась летом, лето — осенью. С каждым месяцем, с каждым годом я всё меньше вспоминала о фотографии на телефоне, которую давно удалила. О человеке, чьё имя перестала произносить вслух.
Мне помогала работа. Сначала я шила детскую одежду на заказ — сидя у окна, пока Матвей спал.
Потом меня пригласили вести уроки рукоделия в деревенской школе. Мне нравилось видеть, как загораются глаза детей, когда из куска ткани рождается что-то новое, красивое. У уже работала в городе учительницей до этого.
Так шли годы, мой сын рос.
Вечерами Матвей и дедушка колдовали на кухне. Отец — шеф-повар в прошлом — передавал внуку все секреты кулинарного мастерства.
— Запомни, соль нужно добавлять так, будто это золото, — говорил он трёхлетнему мальчику, который с серьёзным лицом помешивал ложкой в кастрюле. — Чуть-чуть, но с любовью.
Матвей кивал с важностью шишки, принимающего судьбоносное решение.
Однажды вечером, укладывая сына спать, я услышала вопрос, которого боялась все эти годы:
— Мама, а где мой папа?
Сердце сжалось, но я не позволила себе дрогнуть. Матвей смотрел на меня прямо — без обиды, без печали. Просто с детским любопытством.
— Он ушёл, когда ты родился, — сказала я, гладя его по мягким волосам. — Он выбрал другую дорогу.
— Это потому что я плохой? — спросил Матвей, и моё сердце разбилось заново.
— Нет, малыш. Ты — самое прекрасное, что случилось в моей жизни, — я крепко обняла его. — Твой папа просто… не смог стать настоящим папой. Но у тебя есть дедушка, который любит тебя больше всех на свете. И я. И бабушка.
Матвей помолчал, обдумывая услышанное.
— Значит, у меня просто семья другая, — сказал он наконец. — Как у Петьки из садика. У него тоже нет папы, зато две бабушки.
Я улыбнулась, пряча слезы:
— Да, у всех разные семьи. Но главное, чтобы в семье была любовь.
— У нас её много, — уверенно заявил Матвей, зевая. — Больше, чем звёзд на небе.
Этой ночью я долго сидела на крыльце, вглядываясь в тёмное небо. Матвей был прав — у нас действительно было больше любви, чем звёзд.
Впервые после стольких месяцев я почувствовала, что могу просто жить, не считая каждый вдох, не ожидая, что счастье вот-вот испарится.
Когда я видела, как отец стоит с Матвеем у плиты, терпеливо показывая, как правильно чистить рыбу, внутри разливалось такое тепло, какого не могли подарить никакие другие фрагменты жизни.
Это было что-то большее — тихая сила семьи, корни, которые не вырвать даже самому сильному предательству.
***
— Мам, где мои кроссовки? Новые, с синими полосками?
Голос Матвея — уже ломающийся, переходящий из детского в мужской — разносился по дому. Я улыбнулась, глядя в зеркало.
Шестнадцать лет. Шестнадцать лет с того дня, когда я вернулась домой с новорожденным сыном и разбитым сердцем.
— В прихожей, под скамейкой, — ответила я, застегивая серьги. — А ты не забыл, что сегодня твоя очередь готовить?
Из комнаты Матвея донеслось что-то среднее между стоном и смехом.
— Как я могу забыть? Дед мне всю плешь проест, если ужин будет не по его стандартам!
Я спустилась вниз и замерла, глядя на сына. Когда он успел так вырасти? Плечи как у взрослого мужчины, гитара за спиной, во взгляде — уверенность.
До сих пор не могу привыкнуть к этому чувству: вот он, мой маленький Матвей, и одновременно — совсем другой человек, со своими секретами, мечтами, нотками характера, которых я раньше не замечала.
— Иду на репетицию с ребятами, — Матвей накинул куртку. — Вернусь к пяти, успею приготовить до прихода деда.
— А что в меню? — спросила я, поправляя воротник его куртки.
— Сюрприз, — подмигнул он. — Но намекну: дед будет гордиться.
Когда за Матвеем закрылась дверь, я подошла к окну. Весна. Шестнадцатая в нашей новой жизни. За эти годы наш дом преобразился: новая крыша, пристройка, большая терраса, где мы собирались летними вечерами.
Моя маленькая швейная мастерская превратилась в процветающий бизнес — я шила одежду для всей области, принимала заказы через интернет, а три года назад открыла небольшой магазин в районном центре.
Я больше не была брошенной женщиной с ребенком.
Я была Еленой Александровной — уважаемым предпринимателем, хорошей матерью, любящей дочерью.
Об Игоре я почти не вспоминала. Изредка доходили слухи: развелся с той женщиной, начал пить, работал где-то на стройке, потом сторожем.
Последний раз я слышала о нем года два назад — он пытался связаться с общими знакомыми, спрашивал обо мне и Матвее.
Но никто не дал информации. Мы давно переписали прошлое, вычеркнув из него человека, который когда-то занимал в нем главное место.
К пяти часам дом наполнился ароматом готовящейся еды. Матвей колдовал на кухне, не позволяя мне заглянуть даже одним глазком.
Я слышала, как он напевает, звенит посудой, что-то шкворчит на сковороде.
К шести собралась вся семья. Отец — уже седой, но все такой же крепкий и прямой. Мама — с новой прической, которую сделала специально к годовщине свадьбы.
Они прожили вместе сорок лет и до сих пор держались за руки, когда смотрели телевизор.
— Итак, — торжественно объявил Матвей, выходя из кухни с большой кастрюлей, — представляю вашему вниманию фирменный суп по рецепту Александра Петровича!
Отец прищурился:
— Неужели ты решился?
Матвей кивнул, разливая по тарелкам ароматный суп цвета янтаря.
— Дедушка сказал, что разрешит мне готовить его, только когда я стану мужчиной. Думаю, шестнадцать — самое время.
Мы попробовали. Это был идеальный суп — с маленькими кусочками курицы, нежными овощами, ароматными травами. Таким его готовил мой отец в ресторане, где работал шеф-поваром всю жизнь.
— Ну что ж, — произнес отец, отложив ложку, — поздравляю тебя, Матвей. Ты достойно продолжаешь традицию.
Сын просиял. А я смотрела на него и думала: как хорошо, что тогда, шестнадцать лет назад, я не сломалась. Не побежала искать Игоря, не стала умолять его вернуться.
Мой сын вырос не в притворстве и лжи, не зная, что значит ждать отца, который не придёт. Вместо этого он знал только надёжные руки деда, мамину улыбку и дом, где никто никого не предаёт.
После ужина, когда все уже разбрелись, я накинула шаль и вышла на крыльцо. Звезды высыпали на небо — яркие, живые. Легкий ветерок приносил запах сирени из сада.
Скрипнула дверь. Матвей вышел и сел рядом со мной на ступеньку.
— Замерзнешь, — сказал он, набрасывая мне на плечи свою куртку.
Мы помолчали, глядя в ночное небо.
— Знаешь, мам, — вдруг произнес Матвей, — я иногда думаю о нем. О моем биологическом отце.
Я напряглась, но промолчала.
— Не потому, что мне его не хватает, — продолжил сын. — А потому, что мне его жаль. Он столько потерял. Шестнадцать лет моей жизни.
Шестнадцать лет рядом с тобой. — Матвей повернулся ко мне. — Спасибо, что ты никогда не говорила о нем плохо. И спасибо, что не искала ему замену. Я знаю, у тебя были поклонники. Хотя, я тоже хочу, чтобы ты была счастлива.
Я улыбнулась:
— Были. Но я поняла, что мне достаточно тебя и родителей. Я счастлива так, как есть.
Матвей взял меня за руку:
— Я тоже счастлив, мама. И это твоя заслуга. Ты могла бы озлобиться, могла винить всех вокруг. Но ты просто жила дальше.
И научила меня тому, что предательство — это не конец света. Это просто поворот на другую дорогу.
Я обняла сына, прижалась щекой к его плечу. В этот момент я поняла — он давно перерос меня. Не только физически, но и душевно. Мой мальчик стал мудрее многих взрослых.
— Он не забрал меня из роддома, — прошептала я. — Но я забрала у судьбы самое важное — любовь, веру и настоящую семью.
Матвей крепче обнял меня, и мы еще долго сидели на крыльце, глядя на звезды. Каждая из них была свидетелем нашего пути — от боли к исцелению, от одиночества к полноте жизни.
Жизни без фальши, без сожалений, без оглядки на прошлое.
***
— Мам, твой новый суп — это что-то нереальное! В ресторане такой подавать надо, — Матвей отставил пустую тарелку и потянулся.
Я собирала посуду, пряча улыбку. Десять лет пролетели — не заметила как. Теперь уже не я Матвея, а он нас кормит своими шедеврами, хотя всегда клянётся, что у дедушки всё вкуснее.
— Не придумывай, — я легонько толкнула его локтем. — Сам знаешь, что твой в сто раз лучше. Тот, с фермерскими травами, что ты на конкурсе подавал — вот это было искусство.
— Ага, особенно когда судья с пафосной физиономией спросил про рецепт, а я ответил: «Дед научил, деревенский повар», — рассмеялся Матвей. — У него чуть монокль не выпал.
Наш дом давно не тот, что прежде. Новая крыша, веранда вдвое больше, свежая краска на стенах, и всюду — горшки с пряными травами, которые я выращиваю для своей небольшой фермы. Шитье ушло на второй план.
Когда-то я вернулась сюда с младенцем на руках, не зная, что дальше. А сегодня поставляю органические травы в лучшие рестораны области, включая тот, где мой сын работает шеф-поваром.
Родители постарели, но духом не сдаются. Отец уже не может весь день стоять у плиты, зато учит соседских мальчишек делать «правильные» котлеты. Мама возится с цветами, превратив наш двор в маленький рай.
— Кстати, завтра Настя приезжает, — как бы между делом бросил Матвей, вытирая тарелку полотенцем.
Я чуть не выронила кастрюлю:
— Наконец-то познакомимся с твоей таинственной девушкой? Вы уже сколько — полгода вместе?
— Восемь месяцев, — уши у него покраснели, как в детстве. — Она особенная, мам. Совсем другая.
Что-то в его взгляде заставило моё сердце замереть. Чувство радости смешалось с лёгкой грустью — мой мальчик по-настоящему влюбился.
Настя ворвалась в наш дом, как свежий ветер — с копной светлых волос, с открытой улыбкой и звонким смехом.
Обняла меня без церемоний, расцеловала маму, заговорила с отцом о кулинарии так, будто всю жизнь его знала.
— Теперь понятно, в кого Матвей такой, — она смотрела на моего отца с неподдельным интересом. — Он же постоянно на кухне химичит. Наш кондитер сначала ругалась, потом сама рецепты выпрашивала.
За ужином она помогала накрывать на стол, легко подхватывала разговор, улыбалась так, что в комнате будто становилось светлее.
Вечером мы сидели на веранде. Матвей рассказывал о кулинарных конкурсах, Настя добавляла смешные подробности, родители слушали, и вдруг я поймала себя на странном ощущении.
Тепло разливалось внутри — ровное, спокойное. Не просто покой, а что-то большее. Почти счастье.
Когда все разошлись, мы с Матвеем остались вдвоём. Летняя ночь окутывала нас прохладой и запахом жасмина.
— Ну, как она тебе? — спросил сын, глядя в звёздное небо.
— Настоящая, — я сжала его руку. — Светлая. Она тебе подходит.
Матвей молчал, потом вдруг выпалил:
— Я хочу сделать ей предложение. На следующих выходных. У нас вечеринка в ресторане, я всё уже продумал.
Я не сдержала слёз.
— Ты чего, мам? — он приобнял меня.
— Глупости, — я улыбнулась сквозь слёзы. — От счастья.
Мы сидели молча. Такие моменты не нуждаются в словах.
— Мам, а ты никогда не жалела? — вдруг спросил он тихо. — Что тогда осталась одна. Что не нашла другого мужчину, не создала полную семью?
— Никогда, — я покачала головой. — У нас и так была семья — полная и настоящая. Ты, я, дедушка, бабушка. Мне другого не хотелось.
— Мам, — он помолчал, собираясь с силами. — Когда мы с Настей поженимся, я хочу, чтобы ты стояла ближе всех к нам во время церемонии!
Я прижала его к себе, как маленького, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.
— Это будет самой большой честью в моей жизни.
Под нашими деревьями стояли столы, накрытые льняными скатертями, с букетами полевых цветов в глиняных кувшинах.
Ничего вычурного — только живая зелень, домашние заготовки и любовь в каждой детали. Такую свадьбу и хотели Матвей с Настей.
Я возилась с серьгами перед зеркалом. Пальцы подрагивали. Сегодня я поведу сына к алтарю. Моего мальчика, ставшего мужчиной.
— Лена, ты скоро? Гости собираются, — мама заглянула в комнату, поправляя цветок в волосах.
— Почти готова, — я глубоко вдохнула. — Думаешь, не перепутаю слова?
Мама обняла меня за плечи:
— Дочка, ты вырастила его одна. Уж слова точно осилишь.
Из сада доносились звуки скрипки и гитары.
Я стояла у окна, наблюдая, как рассаживаются гости, как мама Насти поправляет букеты на столах, как отец в новом костюме, который мы еле уговорили его надеть, чинно беседует с соседями.
Стук в дверь прервал мои мысли.
— Да-да, — отозвалась я, думая, что это Матвей или мама.
Дверь открылась. Я застыла. На пороге стоял Игорь — осунувшийся, с сединой в волосах, с потухшим взглядом. Двадцать шесть лет как будто не прошли для меня в эту секунду — я сразу узнала его.
— Зачем ты здесь? — голос не дрогнул, хотя внутри всё перевернулось.
— Я узнал о свадьбе, — он переминался с ноги на ногу. — От общих знакомых. Я… я подумал, что имею право…
— Право? — я не повысила голос, но он будто съёжился. — Какое у тебя право на сына, которого ты не видел ни разу за двадцать шесть лет?
Он провёл рукой по лицу, словно стирая невидимую паутину:
— Я знаю, что поступил как ужасный человек. Я просто хотел его увидеть. Извиниться. Может, даже… — он запнулся.
— Даже что?
— Может, стоять рядом, как отец…
Я рассмеялась — даже себя удивив этим смехом. В нём не было ни горечи, ни злости — только искреннее изумление.
— Ты опоздал на двадцать шесть лет, Игорь. Сегодня рядом с сыном буду стоять только я. Человек, который каждый день был рядом. И мои родители.
В коридоре послышались шаги, и на пороге возник Матвей — в тёмно-синем костюме, с веточкой розмарина в петлице.
Он перевёл взгляд с меня на Игоря, и его лицо застыло. У меня внутри всё оборвалось. Только не сегодня. Только не в этот день.
— Матвей, — тихо сказала я, — ты ничего ему не должен.
— Я знаю, кто вы, — спокойно произнёс мой сын, глядя прямо на Игоря. — Я видел вашу фотографию.
Игорь шагнул к нему:
— Сынок, я знаю, что не имею права… но я хотел бы попросить прощения. И, может, если позволишь, познакомиться с тобой. С твоей невестой.
Матвей смотрел на него без злости — будто изучал незнакомца на улице.
— Вас не было рядом, когда я болел и не спал ночами. Когда пошёл в первый класс. Когда сломал руку и дед вёз меня в больницу через всё село, — тихо сказал он. — Я вас прощаю.
Потому что обида — слишком тяжёлый груз. Но в моей жизни для вас нет места. Особенно сегодня.
Игорь словно постарел ещё на десять лет за эти несколько минут.
— Понимаю, — прошептал он. — Прости. И… будь счастлив.
Он развернулся и вышел, сутулясь.
Матвей обнял меня:
— Всё нормально, мам. Идём?
Я прижалась к нему, чувствуя, как колотится сердце:
— Ты точно в порядке?
Он улыбнулся — как в детстве, когда разбивал коленки, но храбрился:
— Я женюсь на лучшей девчонке на свете. Рядом со мной мама, без которой я бы не стал собой. Как я могу быть не в порядке?
Заиграла музыка. Гости встали. Мы с Матвеем вышли на дорожку, усыпанную лепестками. В конце, под аркой, стояла Настя — в простом светлом платье, с венком из васильков, прекрасная в своём волнении.
Матвей сжал мою руку, и мы пошли. С каждым шагом я чувствовала, как исчезает груз прошлых лет.
Когда-то предательство, казалось, сломало меня. А оно лишь указало другую дорогу — ту, что привела к этому совершенному моменту.
…
Вечером, когда гости танцевали под звёздами, а Матвей кружил Настю в первом семейном танце, я вышла на крыльцо перевести дух. Пахло свежескошенной травой и цветущей липой.
Скрипнула дверь. Матвей вышел и сел рядом.
— А почему ты не с женой? — улыбнулась я.
— Хотел проверить, как ты, — он положил голову мне на плечо. — Люблю тебя, мам.
— И я тебя, родной.
Мы молчали, глядя в небо. Как странно всё устроено. Когда-то моя жизнь рухнула из-за предательства любимого человека.
А сегодня я была по-настоящему счастлива — и не была бы такой, останься он с нами. Мой сын вырос сильным, честным, умеющим любить. Стал бы он таким с отцом, который живёт двойной жизнью?
— Знаешь, — тихо сказал Матвей, словно услышав мои мысли, — я бы ничего не менял. Даже если бы мог вернуться назад. Мы прошли правильным путём, мама.
Я поцеловала его в висок:
— Иди к жене. Она ищет тебя.
Он поднялся и, прежде чем уйти, сказал:
— Спасибо, что выбрала жизнь, а не горе. Ты меня этому научила.
Я ещё долго сидела на крыльце. Звёзды мерцали в тёмном небе — те же, что светили мне, когда я стояла с младенцем на руках, получив фотографию с чужой семьёй.
Мы не выбираем, кто нас предаст. Но мы выбираем, с кем нам строить жизнь. И я выбрала правильно.
