Я с грохотом поставила кастрюлю на стол и, выпрямившись, окинула взглядом свои кулинарные творения. Борщ с пампушками, оливье и курица с картошкой. Обычный вторник, а наготовила как на Новый год! Но Витька любит мои разносолы, не зря же я тридцать лет у плиты танцую.
Входная дверь хлопнула так, что чуть ложки со стола не попадали.
— Явился, не запылился, — буркнула я себе под нос, но вслух, конечно, сказала другое: — Мой руки, всё остывает!
Сняла фартук, мельком глянула в зеркало. А что там смотреть-то? Морщинки никуда не делись, а седину я красить перестала ещё в прошлом году. Надоело.
— Уф, еле доехал! — Витька возник на пороге кухни, как привидение — сначала голова в дверном проёме, потом всё остальное. — Пробки жуть какие.
Чмокнул меня в щёку — дежурно так, мимоходом. От него пахнуло табаком. Странно, вроде пять лет уже как бросил.
— Руки помыл? — спросила я, хотя заранее знала ответ.
— Да-да, — соврал он, плюхаясь на своё место.
И тут я заметила: что-то с ним не то. Глаза бегают, пальцы постукивают по столу, галстук теребит. Знаю я все его привычки. Когда нервничает, галстук становится ему врагом народа.
— Давай, рассказывай, — я плюхнула половник в борщ и наполнила его тарелку до краёв.
— А что рассказывать? — он дёрнул плечом. — День как день.
Ел молча, только ложка по тарелке скребла. Раньше мне нравилась наша тишина — уютная, домашняя. А сегодня она казалась натянутой, как старая простыня на большую кровать.
— Вкусно? — не выдержала я наконец.
— М-м-м, — промычал он с набитым ртом. — Очень!
И опять тишина. Только часы на стене тикают, да холодильник гудит.
Витька отодвинул пустую тарелку, вытер рот салфеткой и вдруг выпалил, глядя куда-то мимо меня:
— Я тут подумал… Давай оформим дарственную на квартиру.
У меня чуть вилка из рук не выпала.
— Чего-чего? — переспросила я, думая, что ослышалась.
— Дарственную, — повторил он, и тут я заметила, как желвак на его щеке дёрнулся. — Ну, знаешь, документ такой.
— Я знаю, что такое дарственная, — сказала я медленно. — Не понимаю, зачем она нам сдалась.
Витька наконец посмотрел мне в глаза — слишком прямо, слишком честно. Так смотрят, когда врут и боятся, что тебя раскусят.
— Налоги, — выпалил он. — Сейчас столько изменений… Если оформить дарственную, можно сэкономить. И вообще, это просто формальность. На всякий случай.
За тридцать лет я выучила все его интонации. Когда он радуется, когда злится, когда устал или когда… врёт. Сейчас он точно врал, причём неумело.
— И на кого предлагаешь оформить? — спросила я, наливая чай.
Кружка звякнула о блюдце слишком громко в наступившей тишине.
— На меня, — ответил он, и попытался засмеяться. — Так проще. Я уже консультировался с юристом.
Консультировался? Когда? И главное — почему без меня?
Я смотрела на своего Витьку — седого, с залысинами, с морщинками-лучиками вокруг глаз — и не узнавала. Будто подменили. Или это я тридцать лет не замечала чего-то важного?
— А что не так с тем, как сейчас оформлено? — не отставала я. — Мои родители нам её подарили, мы всегда считали её нашей общей собственностью.
— Ну да, юридически она записана на тебя, — он снова начал теребить галстук. — Но я подумал… ну, мало ли что… лучше иметь всё оформленное правильно.
— И это срочно? — я прищурилась, глядя, как бегают его зрачки.
— Нет-нет! — он замахал руками. — Просто предложил. Подумай. Но лучше не тянуть, конечно.
Он резко поднялся, поцеловал меня в макушку (так делал мой отец, когда я была маленькой) и быстро вышел из кухни.
А я осталась сидеть, тупо глядя в чашку с остывшим чаем. Странно всё это. Очень странно. За все годы Витька ни разу не интересовался документами на квартиру. А тут вдруг — дарственная.
Что-то тут нечисто, ой нечисто. И я обязательно выясню, что именно. Не сейчас, так завтра.
Я со звоном опустила чашку на блюдце. Внутри закипало что-то похожее на обиду. Тридцать лет вместе и вдруг — секреты?
Что ж, раз он играет в загадки, и я могу. Только утром позвоню Маринке — она у нас юрист. Пусть объяснит, что за муха укусила моего Витеньку. И зачем ему вдруг понадобилась эта дарственная…
Неожиданное открытие
— Дарственная? — Маринка чуть не подавилась чаем и уставилась на меня поверх очков. — С дуба рухнул твой благоверный?
В кафе было шумно. За соседним столиком компания девчонок (да-да, именно девчонок — в моём возрасте все до сорока выглядят школьницами) хохотала так, что звенели стаканы. Официант, пробегая мимо, чуть не опрокинул мою чашку.
— Вот и я о том же, — я размешивала сахар, хотя пью без сахара уже лет пятнадцать. Просто руки требовали какого-то занятия. — Никогда о документах не заикался, а тут на тебе!
Маринка сняла очки и потёрла переносицу. Знаю этот жест — сейчас будет серьёзный разговор.
— Оль, ты чего, не понимаешь? Дарственная — это не просто бумажка. Это значит, что ты теряешь все права на квартиру. Отдаёшь. С концами. Навсегда.
— Да ладно тебе, какие концы? — отмахнулась я. — Мы тридцать лет вместе. Куда он денется?
Но внутри что-то ёкнуло. Маринка права — это не мелочь, не формальность. Это серьёзно. Это очень серьёзно.
— Тридцать лет, говоришь? — Маринка подперла щёку рукой. — А кризиса среднего возраста у него случайно нет? Или, может, девочки на стороне? Извини, конечно, но…
— Да ты что! — я даже рассмеялась, но смех вышел каким-то нервным. — Какие девочки? Ему пятьдесят шесть! И вообще… он… он не такой.
— Все мужики такие, — Маринка поджала губы. У неё за плечами два развода, ей виднее. — Особенно те, которые «не такие».
Я молчала, крутя чашку в руках. Девочки на соседнем столике заказали шампанское, и их хохот стал ещё громче. У одной был день рождения — двадцать пять лет. Боже, как давно это было у меня…
— Слушай, тут дело не в возрасте, — Маринка наклонилась ко мне. — Просто я как юрист говорю: никто просто так такие вещи не предлагает. Особенно если это касается единственного жилья. Тут либо большие деньги, либо… — она замялась.
— Либо что? — я подняла на неё глаза.
— Либо он что-то скрывает, Оль. Что-то серьёзное. Долги, проблемы, другая женщина… Не знаю. Но дарственную просто так не оформляют.
Внутри всё сжалось. Другая женщина? Нет, быть не может. Мой Витька? Который храпит по ночам, который не может найти носки в шкафу, который… который вчера пахнул табаком, хотя бросил пять лет назад.
— Дура я, да? — вырвалось у меня.
— Почему сразу дура? — Маринка накрыла мою руку своей. — Просто доверчивая. Проверь его, Оль. Загляни в телефон, посмотри выписки с карт. Если всё чисто — отлично. А если нет…
— Если нет — что? — спросила я, сама боясь ответа.
— Тогда думай, что для тебя важнее — правда или спокойствие.
Весь вечер я не находила себе места. Виктор вернулся поздно, сказал — задержался на работе. От него опять пахло табаком. И ещё чем-то сладковатым… духами?
Он быстро принял душ и уснул, а я лежала рядом, слушая его дыхание, и думала о том, что ещё вчера моя жизнь была простой и понятной. А сейчас… Сейчас я не знала, что ждёт меня за поворотом.
Когда его дыхание стало ровным и глубоким, я осторожно выскользнула из-под одеяла. Телефон Вити лежал на тумбочке. Раньше мне бы и в голову не пришло в нём копаться — у нас не было секретов друг от друга.
Я взяла телефон и на цыпочках вышла на кухню. Там, при свете маленькой лампы над плитой, я впервые в жизни начала шпионить за собственным мужем.
Пароль я знала — день нашей свадьбы. Или это был просто удобный набор цифр?
Звонки, сообщения… Ничего особенного. Рабочие контакты, переписка с сыном, какие-то шутки в мужской компании. Я уже почти успокоилась, когда решила заглянуть в банковское приложение.
И тут сердце пропустило удар. Крупный кредит, о котором я не знала. И переводы… регулярные переводы одной и той же женщине. Ирина С.
Кто такая эта Ирина? Коллега? Родственница? Подруга?
Я зашла в историю платежей. Первый перевод — полгода назад. Как раз когда Витька начал задерживаться на работе.
Последние три месяца — ежемесячно по крупной сумме. И назначение платежа: «На жизнь».
На жизнь. НА ЖИЗНЬ! Я зажала рот ладонью, чтобы не закричать.
А потом зашла в фотографии. И нашла её — рыжую, улыбающуюся, с ямочками на щеках. Им вместе хорошо, это видно по его глазам. Таким счастливым я его давно не видела…
Моя рука с телефоном безвольно опустилась на колени. Вот оно что. Вот почему ему понадобилась дарственная. Он уходит. Он всё решил. А квартира… квартира ему нужна, чтобы было где жить с ней. Или чтобы продать и расплатиться с долгами.
Я не знала, сколько просидела так, в темноте, с чужим телефоном в руках. Минуту? Час? Время остановилось, а вместе с ним — и моя жизнь. Старая жизнь. Потому что в новой мне предстояло решить, что делать дальше.
Витька хотел квартиру? Или это она хотела квартиру?
Что ж, дарственную он получит. Только не такую, как ожидал.
Разоблачение
Знаете, как выглядит женщина, которая не спала всю ночь? Я посмотрела на себя в зеркало утром и еле узнала — опухшие глаза, серое лицо, морщины, которых вчера вроде не было.
— Ты заболела? — спросил Витька за завтраком, даже не поднимая головы от газеты.
А я вдруг подумала: он что, правда не видит? Или ему просто всё равно? Когда он перестал замечать меня — мою боль, мои слёзы, меня саму?
— Не выспалась, — ответила я, передвигая по тарелке остывшую яичницу. — Сегодня к нотариусу сходим?
Вилка замерла на полпути к его рту.
— К нотариусу?
— Ну да, — пожала я плечами. — Дарственную оформлять. Ты же хотел.
На его лице мелькнуло что-то похожее на панику, быстро сменившуюся облегчением.
— А, да, конечно! — он улыбнулся слишком широко. — Ты согласна?
— А почему нет? — я тоже улыбнулась. — Если для тебя это так важно.
— Важно, — поспешно закивал он. — Спасибо, Оленька. Ты… ты всегда меня понимала.
— Да уж, — сказала я, отставляя нетронутую тарелку. — Стараюсь.
Я набрала Маринкин номер, как только за Витькой закрылась дверь.
— Нужна твоя помощь, — сказала я без предисловий. — Срочно. По юридической части.
— Что стряслось? — в её голосе звучала тревога.
— Он мне изменяет, — я выпалила это на одном дыхании, и почему-то стало легче. — У него другая женщина, кредиты и регулярные переводы «на жизнь». И квартиру мою хочет отобрать.
На том конце провода повисла тишина.
— Марин, ты здесь?
— Здесь, — наконец сказала она. — Приезжай в офис. Я знаю, что нужно делать.
Марина встретила меня в своём офисе — маленькой комнатке с видом на стройку и огромными шкафами, забитыми папками. На столе стояли две чашки кофе и лежала стопка документов.
— Ну, выкладывай всё по порядку, — сказала она, закрывая дверь на ключ.
И я рассказала: про дарственную, про телефон, про женщину по имени Ирина С., про переводы, про фотографии. С каждым словом словно выпускала из себя яд, и становилось чуточку легче.
Маринка слушала, не перебивая. Только один раз тихо ругнулась, когда я назвала сумму последнего перевода.
Когда я закончила, она протянула мне бумаги.
— Что это? — спросила я.
— Брачный контракт, — сказала она. — Задним числом мы его, конечно, не оформим. Но вот специальное приложение к дарственной — это то, что тебе нужно.
— И что там?
— Там говорится, что ты даришь ему квартиру, а он обязуется… — она улыбнулась так, что мне даже жаль Витьку стало, — выплатить тебе половину её стоимости в течение трёх дней после подписания.
— А иначе?
— А иначе дарственная аннулируется, и ты подаёшь на развод с разделом имущества. Причём раздел будет неравным, учитывая, что квартира досталась от твоих родителей.
Я смотрела на документы, и в голове стучала только одна мысль: как мы до этого дошли? От «в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас» до юридических ловушек и подставных контрактов?
— Он откажется, — сказала я, поглаживая бумаги.
— Если ему нечего скрывать — откажется, — кивнула Маринка. — А если ему очень нужна эта квартира… Если он уже обещал её кому-то или взял кредит под её залог…
Она не договорила, но я поняла.
— Когда хочешь это провернуть? — спросила Маринка.
— Сегодня вечером, — ответила я. — Чем быстрее, тем лучше.
Витька вернулся с работы пораньше, в руках — букет. Гвоздики. Терпеть их не могу, он знает. Но сегодня это меня даже не задело.
— Решил порадовать свою умницу, — сказал он, целуя меня в щёку. — Ты приняла такое мудрое решение.
«Мудрое для кого?» — хотелось спросить, но я промолчала.
— Проходи, — я кивнула на кухню. — Я уже все документы достала.
На столе лежала папка с бумагами. Витька плюхнулся на стул, потирая руки.
— Замечательно, Оленька, просто замечательно! — он сиял, как начищенный самовар. — Я тут взял образец дарственной, нотариус сказал, что…
— Я сама подготовила документы, — перебила я, усаживаясь напротив. — С помощью юриста.
Его улыбка слегка поблекла.
— Юриста? Зачем тебе юрист?
— А зачем тебе дарственная? — спросила я спокойно.
— Я же объяснял… — начал он, но я покачала головой.
— Нет, Вить. Ты не объяснял. Ты врал. — Я пододвинула к нему папку. — Открой, пожалуйста.
Он нахмурился, но папку открыл. Пробежал глазами первую страницу, вторую… На третьей его лицо изменилось. Он побледнел, покраснел, снова побледнел.
— Что это?! — он вскочил, потрясая бумагами. — Какой ещё брачный контракт? Какие выплаты? Ты что, с ума сошла?!
— Сядь, — сказала я тихо.
— Я не буду…
— Сядь! — отрезала я, и он как-то сразу сник, опустился на стул. — Теперь послушай. Я знаю про Ирину. Знаю про переводы. Знаю про кредит.
— Ты копалась в моём телефоне? — его голос звучал сдавленно, как будто у него перехватило горло.
— А ты хотел отобрать мою квартиру, — парировала я. — Думаю, мы квиты.
Он молчал, разглядывая свои руки. Сильные руки с мозолями от инструментов — Витька всегда любил что-то мастерить. Когда-то эти руки казались мне самыми надёжными в мире.
— Кто она? — спросила я наконец.
— Это не то, что ты думаешь, — начал он.
— А что я думаю, Вить? — я положила перед ним распечатку с суммами переводов. — Что у тебя есть женщина, которой ты платишь за что-то. Регулярно. И крупные суммы. «На жизнь».
— Ольга, послушай…
— Нет, это ты послушай, — я сама не узнавала свой голос — холодный, чужой. — У нас два варианта. Либо ты подписываешь эти бумаги, и мы расстаёмся цивилизованно — ты получаешь свободу, я получаю деньги. Либо я подаю на развод через суд, и тогда ты не получишь ничего.
— Но квартира… — пробормотал он.
— Квартира была подарена моими родителями, — отрезала я. — Ты на неё права не имеешь. Но если подпишешь контракт, я согласна на дарение. С условиями.
— Я не могу заплатить такую сумму за три дня, — он смотрел на бумаги как на ядовитую змею.
— Ничего, я подожду, — сказала я, удивляясь своему спокойствию. — Продашь квартиру, расплатишься с долгами, выплатишь мне мою долю. И будешь свободен. Как птица.
— Ты всё неправильно поняла, — он поднял на меня глаза, полные… чего? Страха? Вины?
— Да? — я приподняла бровь. — Тогда объясни. Только правду, Витя. Хоть раз скажи правду.
Выбор Ольги
Он мялся, теребил край скатерти, то открывал рот, то закрывал. Я никогда не видела Витьку таким — потерянным, загнанным в угол. Даже когда у нас были проблемы с деньгами, даже когда сын в аварию попал. Всегда он был опорой, стержнем. А сейчас передо мной сидел чужой, испуганный человек.
— Это не любовница, — выдавил он наконец.
— А кто? — я скрестила руки на груди. — Сестра, о которой ты забыл упомянуть за тридцать лет брака?
— Это… — он глубоко вздохнул. — Это дочь, Оля.
Мне показалось, что воздух сгустился и застрял в лёгких. Дочь? У нас есть только сын, Мишка, ему двадцать пять. Какая ещё дочь?
— Чья? — мой голос звучал неестественно, словно из-под воды.
— Моя, — он смотрел в стол. — От Ирины.
В голове мелькнула фотография из телефона — рыжая, улыбающаяся. Сколько ей? Тридцать? Тридцать пять?
— И сколько лет ребёнку? — спросила я, холодея.
— Девятнадцать, — он всё ещё не смотрел на меня.
Девятнадцать… Я быстро посчитала. Когда Мишке было шесть… Когда я работала на две ставки, чтобы хватало денег… Когда верила, что муж задерживается на шабашках…
— И давно ты знаешь? — я удивилась, как спокойно прозвучал мой вопрос.
— Почти двадцать лет, — он нервно усмехнулся. — То есть, я знал, что Ира забеременела. Но она уехала, вышла замуж. Я думал, всё… А полгода назад она написала. Сказала, что девочка заканчивает школу, хочет в университет. Но у них нет денег.
— И ты решил помочь, — я кивнула, будто всё понимала.
— Да, — он поднял на меня глаза. — А потом… потом выяснилось, что у неё проблемы с почками. Нужна операция. Дорогая.
— И ты взял кредит.
— Да.
— И решил забрать мою квартиру.
— Нет! То есть… не совсем так, — он потёр лицо ладонями. — Я хотел продать нашу квартиру, купить поменьше, а разницу отдать на лечение. Но банк не даёт кредит под залог общей собственности. Нужно было оформить на кого-то одного.
— И ты выбрал себя, — констатировала я.
— Я боялся тебе рассказать, — он сгорбился, казалось, постарел за эти минуты лет на десять. — Знал, что ты возненавидишь меня.
— За измену? Или за ложь длиной в двадцать лет?
— За всё, — он поднял на меня глаза. — Я всё испортил, да?
Я молча смотрела в окно. За ним была обычная весна — яркая, шумная, с галдящими детьми и цветущими вишнями. Всё как всегда. Только внутри меня что-то сломалось, разбилось вдребезги. И собрать уже не получится.
— Она похожа на тебя? — спросила я вдруг.
— Да, — он слабо улыбнулся. — Очень. Такая же упрямая.
Я закрыла глаза. В голове крутились обрывки мыслей, воспоминаний. Наша свадьба. Рождение Мишки. Первый его день в школе. Дни рождения, Новые годы, отпуска… И всё это время была другая девочка. Его кровь, его ребёнок. А я даже не знала.
— Как её зовут? — мой голос звучал глухо.
— Алиса, — ответил он, и в этом имени было столько тепла, что мне захотелось ударить его. Или закричать. Или заплакать. Но вместо этого я просто кивнула.
— Покажи фото.
Он замешкался, но достал телефон. Несколько движений пальцем — и вот она, на экране. Тоненькая, с веснушками на бледном лице. Мишкины глаза, Витькин нос, чужая улыбка. И капельница в руке.
— Онкология? — спросила я, сама удивляясь своему спокойствию.
— Нет, почки, — он убрал телефон. — Хроническая почечная недостаточность. Нужна трансплантация. И дорогостоящая терапия.
— И сколько нужно денег?
— Много. Очень много, — он опустил голову. — Поэтому я и хотел продать квартиру.
— А мне сказать не пробовал? — я не узнавала свой голос — ледяной, чужой.
— Боялся.
— Меня? — я горько усмехнулась. — За тридцать лет я дала тебе повод бояться меня?
— Себя, — он покачал головой. — Своей трусости. Своей подлости.
Мы замолчали. За окном смеялись дети, а мы сидели в тишине и смотрели на разрушенную жизнь — свою и чужую.
— Ты её любишь? — спросила я, сама не зная, о ком спрашиваю — об Ирине или об Алисе.
— Это мой ребёнок, — просто ответил он.
И я поняла, что он говорит об Алисе. И что это единственный возможный ответ.
Я встала, подошла к окну. Думала, что ненавижу его. Что хочу, чтобы он страдал, как заставил страдать меня. Но почему-то внутри была только усталость. И где-то глубоко — жалость. К нему. К себе. К девочке, которая ничего не знала о войне, которую вела за её жизнь.
— Хорошо, — сказала я наконец.
— Что — хорошо? — он поднял на меня растерянный взгляд.
— Продадим квартиру, — я смотрела прямо на него. — Купим две поменьше — тебе и мне. Остальное пойдёт на лечение. И на документы.
— Какие… документы?
— На развод.
Он вздрогнул, будто я ударила его. Но не возразил.
— Оля, я…
— Нет, — я подняла руку. — Я помогу твоей дочери. Потому что она ребёнок и ни в чём не виновата. Но между нами всё кончено, Витя. Ты предал меня. Не сейчас, а двадцать лет назад. И каждый день после этого, когда врал мне в глаза.
Он кивнул, не пытаясь возражать. Знал, что я права.
— Ты… ты хороший человек, Оля, — сказал он тихо.
— Нет, — я покачала головой. — Я не хороший человек. Я просто человек, Витя. Который пытается поступать правильно. Даже когда очень больно.
Я развернулась и пошла к двери. Не к входной — к двери нашей спальни. Мне нужно было побыть одной, свыкнуться с новой реальностью. С новой собой.
— Ты куда? — спросил он растерянно.
— Собирать вещи, — ответила я, не оборачиваясь. — А ты займись документами на квартиру. И позвони Алисе. Скажи, что операция будет. Я обещаю.
Я закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Только сейчас почувствовала, как дрожат руки. И как больно дышать.
Но я не жалела о своём решении. Потому что где-то за тридевять земель была девочка, которая боролась за жизнь и не знала, что её отец — трус и обманщик. И что у неё есть сводный брат. И что есть я — чужая женщина, которая почему-то решила ей помочь.
Я подошла к окну. Небо уже темнело, в соседних домах зажигались окна. Люди возвращались с работы, ужинали, смотрели телевизор. Жили обычной жизнью.
А я стояла и смотрела на звёзды, которые уже начинали проступать на небе. И думала, что завтра будет новый день. И новая я. Без Вити, без этой квартиры, без прошлых иллюзий. Но, возможно, с чем-то более важным — с самоуважением.
И с мыслью, что где-то далеко меня, не зная, благословляет девушка с Витькиными глазами. И это почему-то грело сердце.
