Я чувствовала что-то неладное ещё с утра. Может, сердце подсказывало. Сергей звонил три раза, всё повторял про какие-то встречи. Голос какой-то чужой, будто сам с собой разговаривает. Я накрыла на стол, даже его любимую картошку с грибами приготовила, а сама всё к окну подходила. Не сиделось на месте.
Хлопнула дверь — десятый час. В прихожей стукнули ботинки о порог.
— Серёжа? Ужинать будешь? — крикнула я, а сама уже вижу: что-то случилось.
Он застыл посреди коридора — белый как полотно, на шее пятна красные расползлись. Пиджак скинул прямо на банкетку, даже не повесил. А Серёжа у меня аккуратист, каждую вещь на место кладёт, даже носки в стирку относит сам.
— Галя…
Руки у него дрожат. Это меня и напугало по-настоящему. Сергей никогда не нервничает, даже когда начальство орёт — он спокойный, уверенный. А тут — дрожь.
— Что стряслось-то? — я чайник поставила, а сама присела напротив.
Он долго молчал. Вертел в руках солонку, поставил, снова взял. А потом как-то сразу — будто с обрыва прыгнул:
— Денег нет, Галь. Все деньги… — он голову опустил, плечи ссутулились. — Прогорели мы. Все прогорели.
У меня внутри что-то оборвалось. Ледяная волна по спине — от затылка до пяток.
— Как это — прогорели? Ты ж говорил… — я даже договорить не смогла. Неделю назад Серёжа про премию рассказывал, глаза горели: «Мы с тобой, Галька, теперь заживём!» И тут — нет денег.
Серёжа руку мою взял — пальцы ледяные, влажные.
— Галь, не буду врать… ситуация поганая. Совсем поганая. — Он на секунду замолчал, а потом вдруг глянул прямо в глаза: — А твои-то родители могут выручить? Ну, сама знаешь…
Я отодвинулась. Мурашки по коже.
— Причём тут мои родители?
— Они ж свои! — Серёжа оживился, в глазах мелькнуло что-то незнакомое. — У них есть, я знаю. Ты сама говорила — миллион почти. А мне много не надо, временно совсем, понимаешь?
Внутри что-то противилось, сопротивлялось. Родители копили всю жизнь. Мама в две смены вкалывала, отец подработки брал. Никогда лишней копейки не тратили.
— Серёжа, это… это их деньги. Они всю жизнь откладывали. На старость, на лекарства, на… — я не нашла, что добавить.
— Да какая разница? — он нетерпеливо отмахнулся. — Ты же их дочь! Единственная, между прочим. Кому они эти деньги копят, если не для тебя? Для соседей, что ли?
Знакомые нотки в голосе. Тот самый тон, когда спорить бесполезно. Он даже не повышает голос, но будто стену вокруг себя строит — не пробьёшься.
— Это другое, — я отвернулась. — Это не для баловства. Не дай Бог, заболеют…
— Да все мы заболеем когда-нибудь, — перебил он. — Сегодня живём. И мы семья. Ты, я, твои родители — одна семья. Разве не так?
Крыть было нечем. Конечно, семья. Конечно, свои.
— Сколько? — спросила я еле слышно.
— Пятьсот тысяч.
Я вздрогнула, в глазах потемнело.
— Что?! Ты с ума сошёл? Это треть всего, что у них есть!
— А что, у них отвалится? — Серёжа вдруг усмехнулся. — Лежат эти деньги мёртвым грузом. Кто из нас последний раз к врачу ходил? Мы! Кому на лекарства чаще нужно? Нам! Галь, ну не глупи. Поговори с ними.
Я промолчала. В горле стоял комок. Будто что-то не так, будто переступаю через что-то важное… Но Серёжа смотрел так умоляюще. И я верила ему. Верила, что всё вернёт. Что это временно.
Три дня он не отставал. За завтраком, перед сном, по телефону с работы…
— Галь, ну что ты как неродная? Думаешь, твоим родителям жалко? Для кого они копят?
— Галь, это вопрос доверия. Они тебе не доверяют?
— Галь, ты хочешь, чтобы мы потеряли квартиру? В съёмную переедем? Тебе это надо?
На четвёртый день я сдалась. Набрала мамин номер поздно вечером, когда они обычно уже готовились ко сну.
— Мам, ты не спишь? — голос дрогнул.
— Не сплю, доченька. Что-то случилось?
— Мамуль, нам помощь нужна, — я старалась говорить твёрдо, но получалось жалко. — Временно совсем. Сергей вернёт, обещаю. Он… у него ситуация там…
Мама молчала. Долго. Я слышала, как она тяжело дышит в трубку. Потом:
— Ты уверена, Галя?
Я посмотрела на Серёжу. Он стоял рядом, кивал мне, одними губами говорил: «Скажи — да, скажи — да».
И я сказала.
— Да, мама. Уверена.
Только потом, ночью, когда Серёжа уже храпел рядом, меня накрыло оглушающим страхом. Что я наделала? Правильно ли поступила? Но было поздно. Семейный счёт, с которого мы никогда не снимали больших сумм, завтра опустеет на пятьсот тысяч.
А я всё думала о маминых руках. Сухих, в трещинках, с выступающими венами. «Мои рабочие руки», — смеялась она. Этими руками она зарабатывала те самые деньги, которые так легко выпросил мой муж.
Разбитое обещание
Прошло полгода. Незаметно лето уступило место осени, потом подкралась зима, а от обещаний Сергея не осталось и следа.
Всё чаще я просыпалась по ночам с гложущим чувством вины. Мысли о родителях кружили в голове, не давая покоя. Как позвонить маме? Что сказать? С каждым днём я откладывала неприятный разговор, а внутри росла тревога.
В четверг после работы я забежала в магазин. У нас закончился хлеб, молоко и эти дурацкие хлопья, которые Серёжа любит на завтрак. Уже на кассе увидела в телефоне пропущенный — от мамы. Сердце ёкнуло.
Дома Сергей уже развалился на диване. На журнальном столике стояла открытая бутылка пива, мерцал телевизор. Я разложила продукты и присела на краешек кресла.
— Мама звонила, — сказала тихо. — Я не ответила.
Он даже не повернул головы. Отхлебнул пива, сделал звук погромче.
— Ну и правильно. Чего отвечать?
— Сереж… — я собрала всю решимость. — Мне кажется, нам пора начать возвращать деньги.
Он медленно перевёл на меня взгляд. Тягучий, ленивый, как у сытого кота.
— Какие деньги?
Я опешила. Как будто ведром ледяной воды окатили.
— Что значит «какие»? Те, что мы… что ты занял у моих родителей.
— А-а-а, — протянул он, снова отвернувшись к телевизору. — Эти деньги.
— Да, эти! Ты обещал вернуть. Прошло уже полгода, мои родители ни разу не напомнили, но…
Он резко поставил бутылку на стол.
— А с чего я буду возвращать? Откуда деньги-то?
— Но ты же говорил…
— Галь, ты как маленькая, честное слово, — он вздохнул с нескрываемым раздражением. — Какие сейчас возвраты? Ты видишь, что в стране творится? Цены взлетели, зарплаты стоят. Родители твои не умирают с голоду, переживут.
Внутри что-то оборвалось. Вот так просто? «Переживут»?
— Я не понимаю, — прошептала я. — Ты же обещал…
— Обещал, обещал, — он поморщился. — Обстоятельства изменились, окей? Будут деньги — вернём. Не будут — значит, не судьба.
Сергей снова уткнулся в телевизор, а я так и сидела, оглушённая. Что-то изменилось в нем. Или это я его раньше не знала?
В следующие недели я стала замечать то, чего не видела прежде. Сережа не экономил. Совсем. Новый телефон — «старый глючит»; дорогие часы — «по скидке взял»; ужин с друзьями в ресторане — «ты же понимаешь, это для работы».
А мои звонки родителям становились всё короче и реже.
В пятницу вечером мы собирались в кино. Я ждала его в прихожей, когда услышала звонок. Он разговаривал на кухне.
— Да забей ты на неё… Ну, поворчит и успокоится. Деньги уже потрачены, что теперь? Вообще, считай, что выиграл в лотерею.
Я замерла. Он говорил обо мне? О наших деньгах? О чём?
Сергей вышел из кухни, сунул телефон в карман.
— Ты готова? Такси внизу, — он как ни в чём не бывало накинул куртку.
— С кем ты разговаривал?
— С Виталиком, — он пожал плечами. — А что?
— Ничего, — я натянуто улыбнулась. — Идём.
Весь вечер я была сама не своя. В кинотеатре не следила за сюжетом, не смеялась, когда все смеялись. В голове крутились обрывки его разговора.
Дома я не выдержала:
— Серёж, а ты точно собираешься возвращать деньги родителям? Или…
— Опять ты за своё! — он закатил глаза. — Ну сколько можно?
— Я просто хочу знать!
— Знать она хочет, — он фыркнул. — Чего тут знать? Будут деньги — вернём. Нет — значит, нет.
Той ночью я не могла уснуть. Лежала, слушая его размеренное дыхание, и впервые почувствовала себя чужой в собственной постели.
Телефон тускло светился на тумбочке. Я взяла его, открыла переписку с мамой.
«Как у вас дела, доченька?» — спрашивала она неделю назад.
«Всё хорошо, мама».
Три слова. Такая короткая ложь. Но что я могла ответить?
«Мамочка, твой зять прогулял ваши деньги и возвращать не собирается».
«Мама, я предала твоё доверие».
«Мама, прости, я была дурой».
Слёзы потекли по щекам. Я беззвучно плакала, прикрывая рот ладонью, чтобы не разбудить мужа. Хотя, если честно, мне было уже всё равно.
Утром я позвонила на работу, сказала, что заболела. Сергей ушёл рано, даже не позавтракав. Я сидела на кухне, перебирая счета. Квитанция за свет, за газ, за квартиру…
И тут взгляд упал на бумажку под магнитом на холодильнике. Чек из какого-то магазина электроники на 57 тысяч. Игровая приставка. Купленная три дня назад.
У меня потемнело в глазах.
Родительские деньги. Их сбережения. То, что они копили годами, отказывая себе во всём.
В этот момент зазвонил телефон. Папа.
Я чуть не нажала «сбросить», но что-то остановило. Сколько можно бегать?
— Алло, — голос звучал хрипло, будто не мой.
— Галя, доченька, — папа говорил тише обычного. — Как у вас дела?
— Нормально, — привычная ложь далась легко.
— Галя… — пауза. — Нам бы поговорить о деньгах.
Меня будто окатило ледяной водой.
— О каких? — глупый вопрос, я и сама это понимала.
— О тех, что вы заняли. Прошло уже полгода, мы не торопили… Но маме нужно к врачу. Дорогое обследование. Может, хоть часть вернёте?
Я прикрыла глаза. Всего шесть месяцев назад я обещала им, что всё будет хорошо. Что Сергей человек слова. Что деньги вернутся к ним с процентами.
— Пап, я… — голос предательски дрогнул. — Я поговорю с Сергеем.
— Конечно, доченька, — в его голосе была такая надежда, что мне стало физически больно. — Мы понимаем, времена сейчас непростые.
Я не выдержала. Извинилась, сказала, что перезвоню. Закрыла дверь в ванной и села на пол, прислонившись к холодной стене. Слёзы лились и лились, а я даже не пыталась их сдержать.
Стыд и страх сдавили горло. Как я могла быть такой слепой? Как могла так подвести родителей?
И что теперь делать?
На краю пропасти
Звонок раздался в самый неподходящий момент. Стрелки часов показывали начало одиннадцатого, за окном поливал сентябрьский дождь. Я только вышла из душа, волосы завернуты в полотенце, на плечах халат. Сергей ещё не вернулся с «корпоратива». Третьего за неделю.
— Да, папа? — я старалась, чтобы голос звучал бодро.
Повисла пауза. Я слышала его дыхание — тяжёлое, прерывистое.
— Галя… — что-то в его голосе заставило меня опуститься на край кровати. — Ты можешь говорить?
Сердце забилось где-то в горле.
— Да, пап. Что случилось?
— Мама… — он запнулся, и мне показалось, что я слышу, как он сглатывает слёзы. — Мама в больнице, Галюш.
Мир вокруг остановился. Я почувствовала, как немеют кончики пальцев.
— Что с ней? — спросила я шёпотом.
— Сердце. Кардиограмма плохая, врач говорит, нужна операция. Срочно.
Он замолчал. Секунда, две… В этом молчании были невысказанные слова, которые я понимала без пояснений.
— Пап, я…
— Дочка, — его голос дрогнул, — нам очень нужны деньги. Хотя бы часть тех, что вы… Пойми, я бы никогда не попросил, но это мама…
Мне стало трудно дышать. Горячие слёзы потекли по щекам.
— Сколько нужно?
— Вся сумма… Операция дорогая, и ещё реабилитация потом.
Пятьсот тысяч. Тех самых, что мы взяли и… что Серёжа спустил. Не осталось ни копейки.
— Я поговорю с Сергеем, — прошептала я, уже зная, что услышу в ответ. — Постараюсь что-нибудь придумать.
Мы попрощались. Я сидела в темноте, обхватив колени руками. В голове крутились дурацкие мысли. «Если бы мы не взяли эти деньги…», «Если бы мама раньше обратилась к врачу…», «Если бы я была смелее…»
Хлопнула входная дверь. Раздались шаркающие шаги — Сергей разувался, что-то напевая под нос. От него за версту несло алкоголем.
— Галька, ты спишь? — он заглянул в спальню, включил свет.
Я прищурилась от резкого света. Мокрые волосы распустились по плечам, глаза, наверное, были красными от слёз.
— Что случилось? — он удивлённо посмотрел на меня. — Кто-то умер?
Эта фраза резанула по сердцу.
— Мама в больнице, — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Ей нужна операция.
— М-да? — он пожал плечами, стягивая галстук. — Печально. А что с ней?
Меня поразило его равнодушие. Будто речь шла о малознакомом человеке.
— Сердце, — ответила я, чувствуя, как внутри нарастает что-то тёмное и тяжёлое. — Папа просит вернуть деньги. Хотя бы часть.
Сергей замер на секунду. Потом медленно повернулся ко мне:
— Серьёзно? Опять эта тема?
— Моя мать при смерти! — вырвалось у меня. — Моя мать, которая дала тебе свои сбережения на чёрный день!
— Слушай, я не подписывался на эти драмы, — он устало опустился на край кровати. — Я тебе сколько раз говорил — нет денег. Всё!
— А на приставку были? — я кивнула в сторону гостиной, где стояла его новая игрушка. — На часы? На твои вечные «корпоративы» с друзьями?
Он посмотрел на меня странным, оценивающим взглядом:
— Ты истеришь, Галь. Ляг спать, утром поговорим.
— Нет! — я вскочила. — Мы поговорим сейчас! Мама нуждается в операции, а ты…
— Это твоя проблема, не моя, — он перебил меня неожиданно холодным тоном. — Твои родители, твои проблемы.
Я не верила своим ушам. Это мой муж? Человек, которому я доверяла больше, чем себе?
— Ты не понимаешь… — выдавила я. — Если не сделать операцию, она может…
— Все мы когда-нибудь умрём, — философски заметил он, начиная расстёгивать рубашку. — Слушай, давай завтра. Я устал, набрался, голова трещит.
Он прошёл в ванную и закрыл дверь. Я слышала, как шумит вода.
Всё вокруг казалось нереальным. Как в дурном сне — ты кричишь, но никто не слышит. Ты бежишь, но остаёшься на месте.
Я на цыпочках прошла в гостиную, достала телефон. Банковское приложение показывало жалкие три тысячи на карте. Зарплата будет через неделю.
Пальцы сами набрали мамин номер. Гудки, гудки… Автоответчик. Конечно, уже поздно.
Я сползла по стенке на пол, обхватила голову руками. Что я наделала? Как могла втянуть родителей в эту историю? Как могла быть такой слепой?
Из ванной вышел Сергей — распаренный, в одном полотенце на бёдрах. Увидел меня на полу, вздохнул:
— Ты всё ещё страдаешь? Галь, ну что я могу сделать? Деньги не растут на деревьях.
— А где они? — спросила я глухо. — Те пятьсот тысяч. Куда ты их дел?
Он поморщился, как от зубной боли:
— Ну вот, опять двадцать пять. Да потратил я их, окей? На ремонт машины, на долги, на жизнь, в конце концов. Ты думаешь, легко семью содержать в наше время?
Я смотрела на него и не узнавала. Чужой человек. С чужим, жестоким лицом.
— Мне нужно позвонить отцу, — я поднялась на ватных ногах.
— Зачем? — он подозрительно прищурился.
— Сказать, что денег не будет. Что его жена может умереть, потому что её зять — бессовестная сволочь.
Я не узнала свой голос. Сергей тоже, кажется, опешил.
— Ну, знаешь ли, — процедил он сквозь зубы, — следи за языком, жена.
— А то что? — я смотрела на него в упор. — Ударишь меня? Давай, это будет логичным продолжением всего этого кошмара.
Мы стояли друг напротив друга — я в халате с мокрыми волосами, он — в одном полотенце. Два чужих человека.
— Я лягу в гостиной, — наконец сказала я. — Не могу находиться с тобой в одной комнате.
Утром я впервые позвонила на работу и взяла отгул. Села за кухонный стол и начала писать. План действий. Чёткий, как в школьной тетрадке.
1. Позвонить в банк, узнать про кредит.
2. Позвонить подруге, попросить в долг.
3. Узнать стоимость операции точно.
Я больше не могла молчать. Не могла прятаться. Слишком много было поставлено на карту. Рука потянулась к телефону. В голове крутилась единственная мысль: «Мама, прости, я всё исправлю».
Точка невозврата
Я обзвонила всех, кого знала. Лена дала пятьдесят, Марина — тридцать. Кто-то десятку, кто-то пятнашку. От Виктора Петровича, коллеги, который давно оказывал мне знаки внимания, взяла двести — под расписку и проценты. Он смотрел с жалостью, но деньги дал. Итого триста с небольшим. Не хватало ещё двести.
Вечером ждала Сергея на кухне, сжимая в руке расписку. Он пришёл ровно в восемь, трезвый и, кажется, в хорошем настроении.
— Привет, — он бросил ключи на тумбочку. — Что на ужин?
Я поднялась ему навстречу.
— Нам нужно вернуть деньги родителям. Сейчас. Завтра я еду к маме в больницу.
Он замер, не снимая куртку до конца. Медленно выпрямился.
— Опять начинаешь?
— Не начинаю, а заканчиваю, — я подошла ближе. — Я собрала триста тысяч. Остальные двести найди сам.
Он рассмеялся — громко, издевательски.
— Я должен? Я тебе ничего не должен, милая.
Странное дело, но я больше не боялась. Ни его злости, ни насмешек — ничего.
— Именно ты должен, — голос звучал спокойно. — Потому что ты потратил их деньги. Ты обещал вернуть.
— Где я тебе возьму двести тысяч? С неба достану?
— Продай приставку. Часы. Отмени путёвку в Сочи, которую забронировал на свой день рождения.
Его глаза сузились.
— Ты что, следишь за мной?
— Просто открыла глаза. И увидела, кто рядом.
Он шагнул ко мне — резко, угрожающе. От него пахло одеколоном и какой-то звериной злостью.
— Ты забываешься, Галь. Остынь, иди проспись.
— Это твоя проблема, не моя, — повторила я его слова. Попала в цель — он даже отшатнулся.
— Какого чёрта?
— У мамы операция на сердце. Если не вернём деньги, ей придётся ждать квоту. А ждать она может не успеть. Понимаешь? Она может умереть.
Его лицо почти не изменилось. Лёгкое раздражение, усталость… но ни капли сочувствия.
— Трагедия, — он пожал плечами. — Печально. Но я здесь при чём?
— Ты взял её деньги. Потратил. И теперь она умирает.
— Я не просил её болеть, — он почти выплюнул эти слова. — Не впутывай меня в свои драмы.
— Значит, отказываешься?
— Я отказываюсь брать на себя твои проблемы! — он повысил голос. — Я пашу как проклятый, плачу за квартиру, за твои тряпки! А ты ещё претензии предъявляешь?
Я смотрела на этого человека с которым прожила пять лет, и не узнавала его. Или, вернее, только теперь узнала по-настоящему.
— Либо затыкаешься и ведёшь себя нормально, либо…
— Либо что? — я спокойно смотрела ему в глаза.
Он осёкся. Что-то увидел такое в моём взгляде.
— Давай так, — сбавил тон. — Я постараюсь что-нибудь придумать. Чуть позже, окей? Только перестань истерить.
— Поздно, — покачала головой. — Я уже всё решила. Завтра я отдаю родителям триста. Остальное беру с нашего общего счёта.
Он застыл.
— С общего счёта?
— Да. Там как раз около двухсот пятидесяти.
Он издал странный звук — между смешком и рыком.
— Ты в своём уме? Это мои деньги! Я их заработал!
— Это наши деньги, — напомнила я. — Общий счёт, помнишь? Ты вкладываешь больше, я — меньше. Но счёт общий.
— И что, ты просто так заберёшь их? — глаза опасно блеснули.
— Да. Потому что это правильно. Это долг, который нужно вернуть.
— А ты не подумала, что я могу не позволить?
Что-то во мне надломилось. Стало очень спокойно и пусто, будто смотришь на всё со стороны.
— Можешь попробовать, — пожала плечами. — Но тогда я расскажу твоему начальству, куда делись деньги с корпоративного счёта. Ты ведь думал, что я не знаю?
Его лицо побелело. Кадык дёрнулся.
— Ты не посмеешь.
— Год назад — нет. Сейчас — да. Или ты правда думаешь, что моя любовь к тебе сильнее, чем к родителям?
Мы стояли и смотрели друг на друга как враги. Он опустил глаза первым.
— Дура, — процедил сквозь зубы. — Ты ещё пожалеешь.
— Возможно, — кивнула. — Но мама будет жива.
Он резко развернулся, схватил ключи и выскочил из квартиры. Дверь хлопнула так, что задрожали стёкла.
А я опустилась на пол прямо в прихожей и разрыдалась. От страха. От одиночества. От понимания, что моя жизнь уже никогда не будет прежней.
Но странное дело — с каждой слезой становилось легче. Будто что-то тёмное выходило из меня, что-то, что душило все эти месяцы.
Когда слёз не осталось, я поднялась. Открыла банковское приложение и сделала перевод. Двести двадцать тысяч на папин счёт.
Набрала его номер.
— Папа, это я. Завтра буду у вас с деньгами. Всей суммой.
Новое начало
Мама поправлялась медленно, но верно. Три месяца пролетели как в тумане. Каждый день я ездила в больницу, потом к родителям домой. Жизнь будто расставила всё по своим местам.
Я вернулась в нашу с Сергеем квартиру только раз — забрать свои вещи и документы. Автоответчик был забит его пьяными сообщениями. От угроз до жалоб: «Галь, ну давай поговорим… Я не хотел, чтобы так вышло».
Не позвонила. Не перезвонила.
Папа выделил мне мою старую детскую. Всё там осталось прежним — те же обои с мишками, тот же стол у окна, фотографии на стене. Время будто застыло.
— Поживёшь пока у нас, — сказал отец, похлопав меня по плечу. — Дальше видно будет.
Устроилась в местную школу учителем русского. На замену декретнице. Зарплата — слёзы, но мне хватало. Главное — я могла помогать родителям. Ехать в Москву, начинать всё сначала… Я не была готова. Не сейчас.
В тот декабрьский вечер я сидела на кухне, проверяя тетради. За окном кружил снег, мама возилась с пирогом. Тихо потрескивали дрова в печи. Покой.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел.
— Ты кого-то ждёшь? — удивилась мама, вытирая руки о фартук.
Я покачала головой. Отец в комнате заворочался, просыпаясь:
— Кого там нелёгкая принесла?
На пороге стоял Сергей. Не пьяный — это я определила сразу. В расстёгнутом пальто, с красными от мороза щеками и растерянным взглядом.
— Привет, — пробормотал он. — Можно поговорить?
— Давай, — я не пригласила его внутрь. Накинула куртку и вышла на крыльцо, притворив дверь. Мороз обжёг лицо.
— Как нашёл? — спросила, засунув руки в карманы.
— Адрес из твоих документов, — он пожал плечами. — Галь, прости меня.
Я молчала. Он говорил неловко, как будто по бумажке.
— Я был… одержимым, что ли. Деньги, статус — всё это казалось таким важным. Важнее тебя, важнее твоих родителей.
Снег падал на его тёмные волосы, таял на ресницах.
— Я был чудовищем, — он развёл руками. — А ты сделала то, что должна была. То, что правильно.
— Ты проделал такой путь, чтобы сказать мне это? — спросила я.
— Я продал машину, — вдруг выпалил он. — И приставку. И часы. И вот…
Он вытащил из кармана конверт, протянул мне. Я не взяла.
— Что это?
— Деньги. Те, что я… потратил. Даже больше — пятьсот пятьдесят. Как проценты, понимаешь?
— Серёжа, — покачала головой, — ты думаешь, дело в деньгах?
— Нет, конечно! Дело в том, как я поступил. Но хочу хоть что-то исправить. Начать сначала.
— Нельзя начать сначала, — сказала я тихо. — Нельзя сделать вид, что ничего не было.
— Я не об этом, — он сглотнул. — Я о нас. Мы можем попробовать ещё раз.
Три месяца назад эти слова растопили бы моё сердце. Но теперь…
— Нет, Серёж, — покачала головой. — Не можем.
— Почему? — обиженно спросил он. — Я же признал ошибку! Я исправился!
— Потому что я больше не люблю тебя, — это прозвучало просто, как разговор о погоде. — И ты, думаю, тоже не любишь меня. Не по-настоящему.
Он открыл рот, но промолчал. Мы стояли на крыльце старого дома, и снег падал между нами, как занавес.
— Значит, всё? — спросил он наконец.
— Да, — я кивнула. — Но спасибо за этот жест. Правда.
— Я могу оставить деньги твоим родителям? Для лекарств, реабилитации…
Я подумала секунду:
— Можешь. Не для меня, не для наших отношений. А потому что так правильно.
Он протянул конверт. Наши пальцы на мгновение соприкоснулись.
— Прости меня, Галя.
— Я давно простила, — ответила я. — Иначе не смогла бы жить дальше.
Он кивнул, поднял воротник:
— Счастья тебе.
— И тебе.
Он развернулся и пошёл к машине у калитки. Я смотрела вслед и не чувствовала ни боли, ни сожаления. Только спокойную уверенность, что всё идёт своим путём.
Когда его машина скрылась в снежной мгле, я ещё постояла на крыльце. С неба падали крупные хлопья, оседали на волосах. Было тихо — так тихо, как бывает только зимой в маленьких городках.
Из дома потянуло запахом яблок и корицы. Там, в тепле, меня ждали родители. Там был мой настоящий дом.
— Кто приходил, доченька? — спросила мама, когда я вернулась.
Я улыбнулась:
— Прошлое, мама. Прошлое приходило попрощаться.
