Елена проснулась от того, что Андрей уже был одет и застёгивал рубашку перед зеркалом. Половина седьмого. Раньше он никогда не вставал в такую рань — на работу к девяти, путь двадцать минут на машине. Она приподнялась на локте, наблюдая за его отражением.
— Ты куда так рано?
— На работу, — коротко ответил он, не оборачиваясь. — Много дел накопилось.
Она хотела спросить ещё что-то, но он уже вышел из спальни, и через минуту хлопнула входная дверь. Елена откинулась на подушку, глядя в потолок. Вот уже третью неделю он уходил рано и возвращался поздно. Говорил, что завал на работе, что проект важный, что премия будет хорошая. А дома становился молчаливым, как будто экономил слова.
Из детской донеслось сопение — Маша ещё спала. Три года — возраст, когда ребёнок то ангел, то маленький бесёнок. Елена улыбнулась, вспомнив вчерашний вечер: Маша рисовала на обоях фломастерами, пока она готовила ужин. Андрей даже не отреагировал, когда она рассказала об этом. Просто кивнул и уткнулся в телефон.
Квартира свекрови была хорошая — трёшка в спальном районе, не центр, но и не окраина. Светлана Петровна переехала в домик за городом два года назад, сразу после рождения Маши. Сказала, что хочет тишины и своего огорода, а молодым семьям нужно пространство. Благородно получилось, Елена до сих пор была благодарна. Хотя иногда ловила себя на мысли, что это не их жильё, что они здесь временно. Но куда деваться? На съёмную квартиру денег не было, на ипотеку тоже — её зарплаты учительницы математики хватало только на продукты и одежду для Маши. Андрей зарабатывал больше, он был инженером в строительной компании, но все деньги уходили на машину, на какие-то его нужды, на общие расходы.
Елена встала, накинула халат и пошла на кухню ставить чайник. За окном серел ноябрьский рассвет — мокрый асфальт, голые деревья, редкие прохожие, спешащие на работу. Обычное утро. Но что-то в нём было, тревожное, словно запах озона перед грозой.
В пятницу Андрей пришёл домой в половине одиннадцатого. Елена уже уложила Машу и сидела на кухне с чашкой остывшего чая, листая ленту в телефоне. Услышала, как он разулся в прихожей, как прошёл в ванную, как долго лилась вода. Когда он появился на пороге кухни, она подняла глаза.
— Поздно сегодня.
— Угу, — он открыл холодильник, достал бутылку воды, отпил прямо из горлышка. Раньше она бы сделала замечание — у них были чашки, но сейчас промолчала. — Слушай, я устал. Пойду лягу.
— Андрей, — она встала, преграждая ему путь. — Мы поговорить можем?
— О чём?
— О том, что происходит. Ты стал какой-то… другой. Отстранённый. Как будто ты здесь, но на самом деле нет.
Он потёр лицо ладонями, и она заметила синяки под глазами, новые морщинки у рта.
— Лен, я просто устаю. Работа выматывает.
— Только работа?
Пауза затянулась. Он смотрел куда-то в сторону, на календарь на холодильнике, на цветок в горшке на подоконнике — куда угодно, только не на неё.
— Да, только работа. Спокойной ночи.
Он ушёл в спальню, а Елена осталась стоять посреди кухни, чувствуя, как что-то внутри неё надламывается. Она знала — это не просто усталость. Она видела, как он смотрел на Машу в последнее время: отсутствующим взглядом, без прежней нежности. Как вздрагивал, когда дочка подбегала к нему с криками «Папа, папа!». Как напрягался, когда Елена просила помочь с купанием или укладыванием.
Что-то сломалось. Вопрос был — когда именно и можно ли это починить.
Суббота началась с детских криков. Маша проснулась в шесть утра и требовала внимания. Елена поднялась, накормила дочку завтраком, включила мультики. Андрей спал до одиннадцати, потом вышел на кухню мрачный, налил себе кофе и уселся с ноутбуком.
— Ты сегодня работаешь? — осторожно спросила Елена.
— Надо доделать кое-что.
— Может, погуляем потом? Втроём? Погода нормальная, ветра нет, Маша просится на улицу.
— Посмотрим.
Она видела, как напряглись его плечи, как он вжал голову в плечи, как будто защищаясь.
— Андрей, не «посмотрим». Это твоя дочь. Ей нужен отец, а не человек, который ночует в квартире.
Он резко захлопнул ноутбук.
— Лена, не начинай. Пожалуйста.
— Что не начинай? Я хочу понять, что происходит! Ты не разговариваешь, ты избегаешь нас, ты…
— Я что? Я обеспечиваю семью, я работаю, я плачу за всё!
— Но ты не живёшь с нами! Ты присутствуешь физически, а эмоционально тебя нет!
Маша вышла из комнаты, испуганно глядя на родителей.
— Мама, почему ты кричишь?
Елена присела, обняла дочку.
— Всё хорошо, солнышко. Мама просто разговаривала громко. Иди, досмотри мультик.
Когда Маша ушла, Елена повернулась к Андрею. Он стоял у окна, спиной к ней, и она видела, как напряжена его спина.
— Нам нужно поговорить. Серьёзно. Не сейчас, когда Маша рядом, но сегодня. Вечером. Договорились?
Он кивнул, не оборачиваясь.
Вечером Маша наконец заснула после долгих уговоров и трёх сказок. Елена вышла из детской и увидела, что Андрей сидит на диване в гостиной, положив голову на руки. Она села рядом, оставив между ними пространство.
— Я готова слушать.
Он долго молчал. Потом поднял голову, посмотрел на неё, и в его глазах было что-то похожее на отчаяние.
— Я не знаю, как это сказать.
— Просто скажи. Правду.
— Я… Лен, мне плохо. Мне тяжело. Каждый день я просыпаюсь и понимаю, что должен идти на работу, должен зарабатывать, должен быть отцом, мужем, должен, должен, должен. А я не хочу. Я устал.
— Мы все устаём. У меня тоже работа, дочь, дом…
— Это не то. — Он перебил её резко, почти грубо. — Я устал не физически. Я устал от этой жизни. От того, что я в ней себя не узнаю. Я женился в двадцать шесть, потом у нас родилась Маша, и я вдруг понял, что я не жил. Что вся моя жизнь — это обязательства. Что я не путешествовал, не пробовал что-то новое, не был свободным. Никогда.
Елена чувствовала, как холодеет внутри.
— То есть мы с Машей… что? Мешаем тебе жить?
Он закрыл лицо руками.
— Я не так хотел сказать.
— Но ты так думаешь.
— Да! — Он вскочил, зашагал по комнате. — Да, чёрт возьми! Я думаю, что мог бы жить по-другому! Что мог бы быть кем-то другим, не загнанной лошадью, которая тянет воз! Что мог бы тратить деньги на себя, а не на подгузники и детское питание! Что мог бы спать, когда хочу, ходить куда хочу, быть с кем хочу!
Последняя фраза прозвучала как пощёчина.
— С кем хочу? — тихо переспросила Елена. — У тебя кто-то есть?
— Нет! Нет, никого нет. Но я хочу, чтобы была возможность. Понимаешь? Я хочу выбор. А у меня его нет. Потому что у меня семья. Потому что у меня ребёнок. Потому что… — он замолчал, глядя на неё. — Потому что вы с дочерью для меня обуза.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и окончательные. Елена почувствовала, как перехватило горло, как глаза защипало от слёз.
— Обуза, — повторила она. — Мы — обуза.
— Я не хотел так говорить.
— Но ты так чувствуешь.
Он опустился на диван, положил руки на колени. Выглядел опустошённым.
— Да. Так я чувствую. И это отвратительно, и я себя ненавижу за это, но я не могу иначе. Каждый день мне тяжелее дышать в этих стенах. Тяжелее смотреть на Машу и понимать, что я должен ей улыбаться, играть с ней, быть хорошим отцом, а внутри у меня пустота. Что я должен обнимать тебя, говорить, что люблю, но я не чувствую ничего. Только усталость и желание сбежать.
Елена вытерла слёзы тыльной стороной ладони.
— Тогда уходи. Если мы обуза — уходи. Маша переживёт. Я переживу.
— Я не могу уйти.
— Почему?
— Потому что я не мерзавец! — Он повысил голос, потом сбавил обороты, говоря тише, но жёстче. — Потому что я понимаю, что ты останешься одна с ребёнком, без жилья, на твою нищенскую зарплату. Потому что квартира — мамина, и если я уйду, ты что будешь делать? Снимать однушку на окраине? Тащить Машу по съёмным углам? Я не могу так поступить. Но и жить так дальше я не могу. Вот и сижу теперь в этом тупике.
— То есть ты остаёшься из жалости?
— Из чувства долга.
— Это одно и то же.
— Нет, Лен. Это не одно и то же.
Они сидели молча. За окном выл ветер, где-то на улице сигналила машина. В детской возилась во сне Маша, бормоча что-то непонятное.
— Что ты предлагаешь? — спросила наконец Елена. — Жить вот так? В одной квартире, как чужие люди?
— Я не знаю. Я не знаю, что делать. Мне нужна моя жизнь. Но я не знаю, как её получить, не разрушив вашу.
— Очень благородно.
— Не надо сарказма.
— А что надо? Аплодисменты? Спасибо, что ты такой ответственный, что остаёшься с обузой?
Он встал.
— Я пойду в гостиную. Не могу сейчас спать с тобой в одной комнате.
Она смотрела, как он уходит, и чувствовала, как рушится всё, что они строили семь лет. Не с грохотом, не со скандалом. Тихо, почти беззвучно, как падает в воду камень.
Следующие дни были похожи на существование в параллельных измерениях. Они виделись за завтраком, обменивались минимумом слов, расходились по своим делам. Андрей спал в гостевой, приходил поздно, уходил рано. Маша спрашивала, почему папа не играет с ней, и Елена отвечала, что папа устал. Что папа много работает. Ложь во спасение, но от этого не легче.
Елена думала, что делать дальше. Позвонить маме, попроситься пожить у неё? Но у мамы однушка, и ей самой едва хватает пенсии. Искать работу с зарплатой побольше? Но где она, учительница математики в обычной школе, найдёт такую работу? Оформить алименты, если Андрей уйдёт? Но даже алименты не решат проблему жилья.
Она крутилась в этих мыслях, как белка в колесе, и с каждым днём чувствовала себя всё более загнанной в угол. А хуже всего было то, что она понимала Андрея. Не оправдывала, но понимала. Потому что иногда, в особенно тяжёлые дни, когда Маша капризничала без остановки, когда уроки нужно было проверять до полуночи, когда денег не хватало до зарплаты — она тоже думала: «А какой была бы моя жизнь без всего этого?». Думала и ненавидела себя за эти мысли.
В среду вечером позвонила Светлана Петровна, свекровь. Елена взяла трубку, стараясь говорить бодро.
— Здравствуйте, Светлана Петровна!
— Леночка, привет. Как вы там? Давно не виделись, я соскучилась по Машеньке.
— Всё хорошо. Маша растёт, озорничает. Хотите с ней поговорить?
— Конечно! Но сначала скажи, как Андрей? Я ему звоню — сбрасывает. Сообщения не отвечает. Что-то случилось?
Елена замерла. Что говорить? Правду? Или поддержать видимость благополучия?
— У него много работы сейчас. Проект важный. Устаёт очень.
— Понятно, — в голосе свекрови послышалась нотка сомнения. — Лен, ты мне скажи честно: всё в порядке у вас с Андреем? Просто я мать, я чувствую, когда с сыном что-то не так.
Елена прикрыла глаза. Нельзя было врать этой женщине. Она была справедливой, строгой, но доброй. Она не лезла в их жизнь, не учила, как жить, не вставала между сыном и невесткой. Она заслужила правды.
— Светлана Петровна, можно я приеду к вам? Нам нужно поговорить.
Пауза.
— Приезжай. Завтра утром. Машу с собой бери.
Домик Светланы Петровны стоял на окраине посёлка, окружённый участком с грядками и теплицей. Зимой здесь было пусто и тихо — снег, голые яблони, дым из трубы. Елена вышла из автобуса, взяла Машу за руку и пошла по знакомой дорожке.
Светлана Петровна встретила их на крыльце, обняла внучку, поцеловала в макушку.
— Заходите, заходите. Чай горячий, пирожки напекла.
Маша побежала в дом, уже зная, где лежат игрушки. Елена разулась, прошла на кухню. Светлана Петровна разливала чай по чашкам, не глядя на невестку.
— Рассказывай.
И Елена рассказала. Всё. Как Андрей изменился, как отдалился, как признался, что семья для него обуза. Как сказал, что остаётся из ответственности, но жить так не может. Как они теперь существуют в одной квартире, но по сути уже чужие. Говорила и плакала, и Светлана Петровна молча протянула ей платок.
Когда Елена закончила, повисла тишина. Светлана Петровна смотрела в окно, на заснеженный сад, и лицо её было каменным.
— Обуза, — повторила она наконец. — Семья — обуза.
— Он не хотел так сказать, он…
— Не защищай его, Лен. Я сына вырастила, знаю его лучше, чем ты. Знаю, что он эгоист. Думала, семья его образумит, научит думать не только о себе. Ошибалась, видимо.
— Я не знаю, что делать, — тихо сказала Елена. — Мне некуда идти. У меня нет денег на съём. Я понимаю, что квартира ваша, и если вы…
— Стой, — свекровь резко подняла руку. — Ты думаешь, я выгоню тебя с Машей? За что? За то, что мой сын оказался безответственным идиотом?
— Но это ваша квартира, ваш сын…
— Моя квартира, мой сын, моя ответственность. — Светлана Петровна встала, налила себе ещё чаю. — Мне шестьдесят три года, Лен. Я одна подняла Андрея, после того как его отец ушёл к другой. Я работала на двух работах, чтобы сыну хватало. Думала, что воспитала его правильным человеком. А он вырос в того, кто считает собственного ребёнка обузой. Позор.
Она отпила чай, поставила чашку с лёгким стуком.
— Вот что я скажу. Квартира останется за тобой и Машей. Я оформлю всё как надо. А Андрей… пусть строит свою жизнь, раз ему семья мешает. Одному оно у него получится лучше.
Елена замерла.
— Вы хотите его выгнать?
— Я хочу, чтобы он понял цену своим словам. Хочет свободы? Пожалуйста. Будет свободен. Снимет себе квартиру, заплатит алименты, будет делать, что хочет. Вот только сам. Без моей квартиры, без подушки безопасности.
— Но он ваш сын…
— Именно поэтому я так поступаю. Может, это единственный способ вырастить его наконец. — Она посмотрела на Елену жёстко, но не без сочувствия. — Ты хорошая мать, хорошая жена. Ты не заслужила такого отношения. А Маша не заслужила отца, который видит в ней обузу. Так что не надо его защищать.
Елена чувствовала комок в горле.
— Спасибо, — выдавила она. — Я не знаю, как ещё сказать…
— Не надо благодарить. Просто живите. Расти Машу. Будет тяжело — звони, приезжай. Я помогу, чем смогу. А Андрею пора учиться отвечать за свои решения.
В выходные Светлана Петровна приехала в город. Елена открыла дверь и увидела свекровь на пороге, в зимнем пальто и с решительным выражением лица. Андрей вышел из гостевой комнаты, удивлённо глядя на мать.
— Мам? Что ты здесь делаешь?
— Поговорить приехала. Собирай вещи.
Он нахмурился.
— Что?
— Собирай вещи, я сказала. Съедешь сегодня.
— Ты о чём?
Светлана Петровна сняла пальто, прошла в гостиную, села в кресло. Елена стояла в стороне, держа на руках Машу.
— Лена мне всё рассказала. Про то, что семья тебе обуза. Что ты хочешь свою жизнь. Что тебе тяжело. Так вот, сынок, я тебе эту жизнь и дам. Квартира остаётся Лене и Маше. Ты съезжаешь. Будешь платить алименты, видеться с дочерью по договорённости и строить ту самую жизнь, о которой мечтаешь. Свободную.
Лицо Андрея побелело.
— Мам, ты не понимаешь…
— Я отлично понимаю. Ты устал. Тебе тяжело. Ты не жил для себя. Но знаешь что? Когда ты родился, мне тоже было тяжело. Твой отец ушёл, когда тебе было пять лет. Я осталась одна. Я не спала ночами, работала до изнеможения. И знаешь, что я не делала? Я не называла тебя обузой. Я не мечтала о свободе от тебя. Потому что ты был моим сыном. Моей ответственностью. Моей любовью.
— Это другое…
— Не другое! — Она повысила голос, и Маша испуганно прижалась к Елене. — Ты взрослый мужчина, отец, муж. Ты сам выбрал эту жизнь. Никто тебя не заставлял жениться, никто не заставлял заводить ребёнка. Ты сам принял эти решения. И теперь ты должен за них отвечать. Но не так. Не из чувства долга. Если ты не хочешь быть здесь — уходи. Честно. Не мучай ни себя, ни их.
Андрей опустился на диван, положив голову на руки.
— Ты не имеешь права выгонять меня.
— Имею. Квартира моя, я имею полное право решать, кто в ней живёт. И я решила: здесь будут жить Лена и Маша. А ты найдёшь себе другое место. Работа у тебя хорошая, зарплата приличная. Справишься.
— Мам, я не хотел, чтобы так получилось…
— Но получилось. Ты сказал, что тебе нужна своя жизнь. Так получай. Только знай: эта жизнь будет без моей поддержки. Без подушки безопасности. Ты хотел взрослой, самостоятельной жизни? Пожалуйста. Будь взрослым. Будь самостоятельным. Без мамы.
Она встала, надела пальто.
— Даю тебе неделю собрать вещи и съехать. Если через неделю ты всё ещё здесь — я сменю замки. Это не обсуждается. — Она подошла к Елене, поцеловала Машу в щёку. — Всё будет хорошо, девочки. Я вам обещаю.
Когда дверь за ней закрылась, Андрей поднял голову. Лицо его было бледным, глаза — растерянными.
— Лен, скажи ей…
— Что я должна ей сказать?
— Что я не думал, что так…
— Что так что? Что будут последствия?
Андрей сидел на диване, сжав кулаки.
— Я не хотел так.
— Но так получилось.
Андрей съехал через четыре дня. Снял однушку, забрал вещи, оставив минимум слов. Елена помогала ему собираться — молча складывала рубашки, упаковывала посуду. Маша не понимала, почему папа уезжает, и плакала, цепляясь за его ногу. Он гладил её по голове, не глядя в глаза.
— Я буду приезжать, зайка. Обещаю.
— Почему ты уезжаешь?
Он не знал, что ответить. В итоге промолчал.
Когда он ушёл, Елена закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Тихая квартира, детский плач из комнаты, пустота там, где раньше была семья.
Она чувствовала странную смесь облегчения и горя. Облегчения — потому что не надо больше притворяться, не надо ходить по лезвию ножа, боясь сказать что-то не то. Горя — потому что семь лет жизни закончились фразой «вы с дочерью для меня обуза».
Маша выбежала из комнаты, красноносая и заплаканная.
— Мама, а папа вернётся?
Елена присела, обняла дочку.
— Не знаю, солнышко. Не знаю. Но мы будем вместе. Всегда.
