Я нарезала лук, и глаза предательски слезились. Может, дело было вовсе не в луке, а в том напряжении, что копилось между нами последние месяцы? Но признаваться в этом не хотелось даже самой себе.
Алексей сидел за столом, ковыряясь в телефоне. Вечер, как обычно. Ничего нового. Двадцать лет брака научили меня не ждать фейерверков каждый день, но сегодня что-то витало в воздухе, какое-то незримое напряжение.
Я бросила лук на сковородку. Масло зашипело, наполняя кухню резким запахом. За окном уже стемнело – осень наступала настойчиво, забирая день за днём, час за часом.
– Мамке всё хуже, знаешь? – будто невзначай сказал Алексей, не поднимая взгляда от экрана.
Я обернулась, вытирая руки о фартук. Что-то в его тоне насторожило меня.
– Да? А что случилось-то?
– Ну, возраст… – он неопределённо повёл плечом. – Давление скачет. А тут ещё эта её квартира. Тесная, старая, сама знаешь.
Я помешала лук, чтобы не пригорел. Свекровь никогда не жаловалась на свою однушку. Наоборот, всегда с гордостью рассказывала, как удачно ей досталась квартира от завода еще в советские времена.
– Она же всегда говорила, что ей там удобно, – заметила я осторожно.
– Да, но ей нужна забота, – Алексей наконец оторвался от телефона и посмотрел на меня. – А у нас двушка, места хватает…
Что-то внутри сжалось. За двадцать лет я выучила все его интонации. Так он говорил, когда хотел попросить о чём-то, но не решался напрямую.
– Ты предлагаешь, чтобы она переехала к нам? – я замерла с ложкой в руке, внимательно глядя на мужа.
– Ну… – он сделал паузу, словно прикидывая, как лучше преподнести свою мысль. – Или мы можем оформить дарственную, чтобы она могла спокойно жить здесь.
На секунду мне показалось, что я ослышалась. Ложка выпала из руки и с грохотом ударилась о плиту.
– Что?!
Шум кухни – гул холодильника, бульканье супа, тиканье часов – внезапно стал нестерпимо громким. Я машинально подняла ложку и положила на столешницу.
– Ну, твоя квартира всё равно пустует, – сказал Алексей так, будто речь шла о какой-то мелочи. – Ты же живёшь здесь, со мной. А мама могла бы жить там спокойно, без мыслей, что когда-нибудь придётся съезжать.
Я уставилась на него, не веря своим ушам.
– Моя квартира? Которая от родителей осталась? Ты хочешь, чтобы я отдала её твоей матери?
– Не отдала, а оформила дарственную, – поправил он, и это прозвучало так снисходительно, что меня передёрнуло. – Это же не чужой человек, Оль. Это моя мать, твоя свекровь. Мы семья, должны заботиться друг о друге.
С каждым его словом внутри нарастал холодок. Квартира, о которой шла речь, досталась мне от родителей. Папа вкалывал на заводе, мама работала медсестрой. Копили, недоедали, всё ради того, чтобы обеспечить мне жильё. А теперь вот так просто…
– Алексей, ты что, серьёзно сейчас? – я старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. – Я не могу просто взять и… подарить квартиру. Это наследство от моих родителей.
– Которым ты не пользуешься, – он слегка пожал плечами. – Она стоит пустая.
– Я её сдаю! – возразила я. – Это дополнительный доход для нас.
– Пятнадцать тысяч в месяц – не такой уж и доход, – фыркнул он.
Что-то в его голосе, в выражении глаз заставило меня насторожиться. Неожиданная догадка холодом прошлась по спине: он уже всё решил. Он не спрашивал – он ставил меня перед фактом.
– Мне нужно подумать, – только и смогла вымолвить я, отворачиваясь к плите.
Алексей кивнул с таким видом, будто уже одержал победу.
– Конечно, думай. Но сама понимаешь, мама не молодеет. Ей нужна стабильность.
Я механически помешивала суп, но в голове крутилась только одна мысль: как давно он это задумал? И почему именно сейчас, когда мы только-только расплатились с кредитом за машину? Мелькнула неприятная догадка, но я отогнала её. Нет, не может быть. Не после стольких лет брака.
Суп закипел, пена побежала через край. Прямо как мои эмоции. Которые я пока сдерживала, но надолго ли меня хватит?
Правда за чашкой чая
Два дня я ходила как в тумане. Утром готовила завтрак, провожала Алексея на работу, делала домашние дела… И всё это на автопилоте, пока внутри грызло червячком сомнение: что-то здесь не так.
В среду не выдержала. Алексей едва за порог, а я уже переодевалась, чтобы идти к Татьяне Петровне — соседке с третьего этажа, закадычной подруге свекрови. Уж она-то должна знать, что происходит.
Поднялась на третий и нерешительно потопталась у двери. Может, зря я это всё? Может, просто накручиваю себя? Но рука сама потянулась к звонку.
Звонок дребезжаще отозвался где-то в глубине квартиры. Я услышала шаркающие шаги, и дверь приоткрылась на цепочку.
— Кто там? А, Оленька! — лицо Татьяны Петровны просияло. — Вот не ждала! Проходи, детка, проходи.
В прихожей было темно и пахло жареной рыбой. К этому примешивался запах какого-то приторного парфюма — из тех, что мама называла «советскими духами» и морщилась, проходя мимо женщин, которые ими пользовались.
— Чайку? — засуетилась соседка.
— Да, спасибо.
Я прошла на кухню и села за стол, накрытый клеёнкой с побледневшим от времени узором из вишен. Татьяна Петровна засуетилась около плиты, загремела чашками.
— Редко заходишь, Оль. Всё работа-дом-работа, да?
— Да как-то… закрутилась, — я попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривоватой.
— Понимаю, понимаю, — закивала она, — вот и я всё одна да одна. Дети в Твери, внуков вижу по скайпу, прости господи. А раньше-то как было? Все вместе, дружно… Ох, времена!
Я рассеянно кивала, подбирая слова.
— Татьяна Петровна, — решила я не ходить вокруг да около, — а вы с Марией Сергеевной часто видитесь?
— Да каждый божий день! — всплеснула руками соседка. — То она ко мне забежит, то я к ней. То пирожков принесёт, то просто потрещать. Одной-то скучно, сама понимаешь.
Я замерла. Так вот оно что. История про то, что свекрови «всё хуже» — чистая выдумка?
— А как у неё здоровье? — осторожно спросила я.
— Да как у всех в нашем возрасте, — Татьяна Петровна отмахнулась, разливая чай. — То давление, то колени, то поясница… Но так-то бодрячком! На прошлой неделе вообще на дачу к Нюрке своей ездила, вишню там собирали на варенье. Прикинь, в семьдесят пять — и полдня с банками!
Меня словно ледяной водой окатили. Алексей солгал. Солгал вот так запросто, не моргнув глазом.
— А я переживала… — начала я, сжимая горячую чашку, — Алексей сказал, что ей совсем плохо.
Татьяна Петровна удивлённо вскинула брови.
— Да с чего вдруг? Мария в свои годы дай бог каждому! Да и не жалуется она никогда, ты же знаешь.
Знаю. В этом вся Мария Сергеевна — настоящая советская женщина, которая скорее язык проглотит, чем признается в слабости. Так что же тогда…
— Олечка, а ты что, правда собираешься маме Алексея квартиру дарить? — вдруг спросила Татьяна Петровна с лукавым прищуром.
Сердце пропустило удар.
— В каком смысле?
— Ну, Мария Сергеевна всем уже рассказывает… — соседка подалась вперёд, понизив голос до доверительного шёпота. — Говорит, сын обещал ей твою квартиру. Мол, дело решённое, и ты не против.
Я так сжала чашку, что испугалась — сейчас треснет. Всё внутри словно окаменело.
— Обещал? — выдавила я из себя.
— Ну да, — соседка смотрела на меня с жадным любопытством. — Говорит, ты не откажешь. Вы же семья, а она не чужой человек.
На мгновение перед глазами всё поплыло. Те же слова, почти слово в слово, что и Алексей два дня назад. Они всё спланировали. Решили. За моей спиной!
— Она прямо вся светится! — продолжала Татьяна Петровна, не замечая моего состояния. — Говорит, наконец-то будет своя квартира, а не муниципальная. Никаких тебе забот с ремонтом, всё новенькое. И район хороший, и метро рядом.
— У неё есть квартира, — выдавила я.
— Так она ж неприватизированная, — ахнула соседка. — Мало ли что власти выкинут. А тут своя, законная. Да ещё и отремонтированная! Я тоже так хочу, чтоб дети порадовали. Но где ж им…
В глазах потемнело. Отремонтированная? Да я три года копила на ремонт этой квартиры! Каждую копейку откладывала, от себя отрывала. А теперь запросто отдать?
Я не помню, как закончила этот разговор. Помню только, что бормотала что-то, кивала, а в голове стучало: «Они всё решили. Без меня. Как будто я пустое место».
По лестнице спускалась на негнущихся ногах. На улице была весна, солнце сияло, но меня колотило, как в лихорадке.
Он предал меня. Мой муж, с которым мы прожили двадцать лет, вырастили двоих детей, пережили болезни и потери. Предал вот так просто, буднично, словно это мелочь, словно я ничего не значу.
Домой я вернулась другой. Не той задёрганной домохозяйкой, что вышла утром — растерянной, сомневающейся. Нет, эта женщина знала, что делать дальше.
Интересно, а чего они ждали? Что я безропотно соглашусь? Что я настолько размазня? Что можно распоряжаться моим имуществом, моей жизнью, даже не поставив меня в известность?
Если так, то они очень, очень сильно просчитались.
Разговор начистоту
Остаток дня я провела как в лихорадке. Злые слезы душили, но я не позволяла им пролиться. Нет, сейчас не время. Боль предательства постепенно сменялась холодной яростью, а та — решимостью.
К вечеру план созрел. Я достала из шкафа все документы: свидетельство о праве собственности на квартиру, завещание родителей, выписки из домовой книги. Расстелила на кухонном столе, аккуратно разложила по стопкам. Затем приготовила ужин — не разогрела, а именно приготовила, с нуля. Мелко нашинковала капусту для борща, натерла морковь, обжарила лук. Руки работали, а голова была удивительно ясной.
В голове сама собой сложилась строчка из детской считалки: «А теперь твоя очередь водить». Да, Лёша, теперь твой ход. Посмотрим, какие карты ты выложишь.
К восьми вечера всё было готово. Борщ томился на медленном огне, на столе стояли две тарелки, приборы. Документы лежали аккуратной стопкой посередине.
В восемь пятнадцать в замке повернулся ключ. Я выпрямила спину и сложила руки на столе.
— Оля, я дома! — крикнул Алексей из прихожей.
Я промолчала. Слышала, как он разувается, вешает куртку. Его шаги прошелестели по коридору, и вот он уже стоит на пороге кухни. Вижу, как взгляд скользит по моему лицу, по накрытому столу, по стопке бумаг.
— Ужинать будешь? — спросила я будничным тоном.
— Да, сейчас. — Он подошел к раковине, демонстративно долго мыл руки. — У тебя всё в порядке?
Вместо ответа я взяла верхний документ и протянула ему.
— Хорошо, Алексей. Я согласна.
— Что? — Он уставился на меня, не понимая.
— Оформляем дарственную. Но на условиях равенства. Ты подписываешь на меня свою дачу, а я на твою маму — квартиру.
В кухне воцарилась мертвая тишина. Только тикали часы и слабо гудел холодильник. Я видела, как на его лице сменяются эмоции: недоумение, шок, раздражение.
— Оля, ну… Это не одно и то же, — он запнулся, явно не ожидав такого поворота.
— Правда? — Я смотрела на него с искренним любопытством. — Ты же сам говорил: «мы семья, должны заботиться друг о друге».
Он открыл рот, но сразу не нашелся, что сказать. Я не торопила его. Размешивала борщ, чувствуя, как странное спокойствие наполняет меня. Скрытая камера, что ли? Я будто со стороны наблюдала эту сцену.
— Понимаешь, дача — это совсем другое, — наконец выдавил он. — Её отец строил, своими руками. Это… как семейная реликвия.
— А квартира — это память о моей жизни, о моих усилиях, — спокойно ответила я. — Мои родители копили на неё всю жизнь. Мама отказывала себе во всем, чтобы сделать первый взнос. Это тоже семейная реликвия, только моей семьи.
Алексей поджал губы — нервный тик, который появлялся, когда он злился, но не мог это показать.
— Ты не понимаешь, — он покачал головой, — мама стареет, ей нужна…
— Стабильность? — я перебила его с улыбкой. — Знаешь, что интересно, Лёш? То, что твоя мама, которой якобы «всё хуже», находит силы ездить на дачу собирать вишню. И что она уже сообщила всем соседям, что получит мою квартиру. И всё это до того, как я сказала своё «да».
Его передернуло, словно я ударила его. Он открыл рот, закрыл, снова открыл.
— Ты разговаривала с соседями?
— С Татьяной Петровной, — кивнула я. — Знаешь, люди за чаем такое порой рассказывают… Например, что твоя мать совсем не так плоха здоровьем, как ты тут распинался. И что вы с ней уже всё решили. За моей спиной.
— Ты… ты преувеличиваешь, — он явно пытался взять себя в руки. — Никто ничего…
— Что? — я повысила голос впервые за весь разговор. — «Никто ничего»? Вы уже обсудили, как будете делить мою квартиру. Ту, что я получила от родителей. Ту, в которой сделала ремонт на свои кровные. Ту, которую сейчас сдаю, чтобы оплачивать твои кредиты!
Я захлебнулась словами. Вот так всегда — стоит дать волю эмоциям, и уже не остановиться.
— Не начинай истерику, — поморщился он. — Ты всё выворачиваешь наизнанку.
— Правда? — я сделала глубокий вдох. — Тогда ответь. Ты правда думал, что я соглашусь вот так запросто отдать квартиру твоей матери? Женщине, которая за двадцать лет так и не приняла меня? Которая при каждом удобном случае напоминает, что я «не пара» её сыну?
— Она приняла тебя, — огрызнулся он. — И вообще, ты раздуваешь из мухи слона. Это просто недвижимость. Просто квартира. Ты ею не пользуешься.
— «Просто квартира»? — я покачала головой, глядя на него, как на чужого. — Тогда почему ты не хочешь отдать свою дачу? Она же тоже «просто недвижимость»?
Мы смотрели друг на друга через стол, как через баррикаду. И в этот момент я увидела его — действительно увидела, без розовых очков, без иллюзий. Увидела человека, для которого я была… кем? Прислугой? Источником дохода? Точно не равным партнером.
— Знаешь что, это бессмысленный разговор, — процедил он. — Мы вернемся к нему, когда ты успокоишься и начнешь мыслить рационально.
Ну конечно. Классический прием — объявить меня истеричкой, чтобы не отвечать по существу.
— Дай-ка я угадаю, — внезапно сказала я. — Вы с мамой уже всё обсудили, да? Она небось уже шторы присматривает? Или обои? А может, и мебель новую планирует? За мой счет, разумеется.
Он дернулся, и я поняла, что попала в точку.
— Ты невыносима, — выдохнул он.
— Зато ты очень даже выносим, да? — горько усмехнулась я. — Можно скормить жене любую ложь, заставить отдать последнее, и всё сойдет с рук, потому что «мы же семья»?
Он резко отодвинул стул и встал.
— Я не собираюсь это выслушивать.
— Лёш, — я вдруг почувствовала страшную усталость, — ты правда считаешь меня настолько глупой? Что я не замечу, как за моей спиной делят мое имущество?
Он на секунду замер, а потом, не говоря ни слова, вышел из кухни. Через минуту хлопнула дверь спальни.
Я осталась сидеть за столом. Борщ остывал, распространяя кисловатый запах. Во рту пересохло, но идти за водой не было сил.
Странно, но внутри не было ни боли, ни обиды. Только холодное, пронзительное понимание: моя жизнь никогда не будет прежней. И, может быть, это к лучшему.
Моё решение
Всю ночь я не сомкнула глаз. К утру голова гудела, но решение созрело. Собрала документы на квартиру, накинула плащ — и в город. Дождь барабанил по крыше остановки, пока я ждала автобус. Вокруг спешили хмурые люди, прячась под зонтами. Мне казалось, я одна среди них знаю, куда иду.
Юридическая контора притаилась на третьем этаже серого офисного здания. Ничего особенного — стойка администратора, пара кожаных диванов, запах кофе и бумаг.
— Вам назначено? — девушка за стойкой смерила меня оценивающим взглядом.
— Нет. Но это срочно.
Она недовольно поджала губы, но всё же сняла трубку телефона.
— Александр Викторович, тут женщина без записи… По поводу недвижимости… Хорошо.
Юрист оказался моложе, чем я представляла — русый, подтянутый, с внимательными глазами за стеклами очков.
— Присаживайтесь. Чем могу помочь?
Я выложила всё как есть, без лишних эмоций. Просто факты: квартира от родителей, муж за спиной договорился с матерью о дарственной, соседка проболталась.
— Не хочу отдавать, — закончила я. — Это память о родителях. Но и скандалить не хочу. Что можно сделать?
Он помолчал, постукивая ручкой по столу.
— Завещание, — наконец сказал. — Оно вступит в силу только после вашей смерти. До тех пор квартира полностью ваша, можете распоряжаться как хотите. А вот дарственная… Это окончательное решение, обратного пути нет.
Мы оформили бумаги за час. Я указала в завещании своих детей — поровну каждому. Ни мужа, ни свекрови.
— Берегите себя, — сказал юрист на прощание, и в его взгляде я прочла понимание. Сколько еще таких как я сидело в этом кресле? Женщин, которые внезапно поняли, что их жизнь — карточный домик?
Домой я шла пешком, наплевав на дождь. В голове было пусто и звонко, как в барабане. Двадцать лет брака. Двадцать лет я думала, что рядом близкий человек. А оказалось — чужой, готовый распоряжаться моим имуществом, моей памятью.
Телефон завибрировал в кармане.
— Ты где? — голос Алексея звучал раздраженно.
— Иду домой.
— Нам надо поговорить.
— Конечно.
Он ждал на кухне. Две чашки кофе, тарелка с бутербродами — жалкая попытка примирения.
— Оля, ты всё не так поняла…
— Я всё поняла правильно, — перебила его и села напротив.
— Я заезжал к маме. Она расстроена, говорит, ты себе что-то напридумывала.
Я хмыкнула. Они даже не скрывают, что обсуждают меня.
— Это просто предложение, — продолжил он. — Мама одинока, в возрасте. А твоя квартира пустует.
— Она не пустует, я её сдаю.
— За копейки, — фыркнул он.
— За пятнадцать тысяч, Лёш. Которые идут на твой кредит за машину.
Он дёрнул плечом. Я достала из сумки документы и положила на стол.
— Что это?
— Завещание. Я оформила квартиру на детей. В равных долях.
Он просмотрел бумаги. Щека дёрнулась — верный признак ярости.
— Значит, за моей спиной решила? — процедил сквозь зубы.
И тут я не выдержала — расхохоталась.
— Ты серьёзно? Ты обсуждал с матерью, как поделите мою квартиру, рассказывал всем соседям, что дело решённое, — и теперь возмущаешься, что я что-то сделала без твоего ведома?
Он вскочил, опрокинув чашку. Кофе растекся по столу тёмной лужей.
— Делай что хочешь! — бросил он и вылетел из кухни.
А я сидела и смотрела, как кофе медленно капает на пол. Тик-так. Тик-так. Как секунды моей прежней жизни, которая только что закончилась.
«Если он готов отдать мою квартиру своей матери, значит, он никогда не считал её моей. А значит, и меня не считал чем-то своим, важным.»
Я встала, взяла тряпку и принялась вытирать лужу. И почему-то впервые за долгое время почувствовала странное облегчение.
Это не конец, поняла я. Это начало.
