Алина застыла у окна с кружкой остывшего чая в руках, глядя на мартовские сумерки, что медленно затапливали двор. Дочка Настя спала в детской, раскинув руки, как всегда, поперёк кровати. В квартире стояла та особенная тишина, которую Алина раньше называла «пустотой», а теперь не знала, как назвать.
Три года назад она ждала Серёжу с работы каждый вечер, прислушивалась к лифту, к шагам в подъезде. Готовила его любимые котлеты, гладила рубашки, укладывала Настю пораньше, чтобы они могли посидеть вдвоём, поговорить. Только разговоры не складывались. Серёжа приходил усталый, молча ел, потом плюхался на диван с телефоном или уходил к телевизору. Футбол. Новости. Ещё футбол.
— Лин, не шуми, пожалуйста, — бросал он, если она пылесосила после восьми. — У меня голова раскалывается.
— Лин, выключи свет, я не могу уснуть, — говорил, когда она пыталась почитать перед сном.
— Лин, дай мне хоть один вечер побыть в тишине, — просил, когда она предлагала погулять втроём в парке.
Она понимала: работа у него нервная, ответственная. Он менеджер по закупкам в крупной торговой фирме, постоянно на телефоне, постоянно решает какие-то проблемы, ездит по складам, общается с поставщиками. Конечно, устаёт. Она не работает, сидит дома с ребёнком — разве может сравниться её усталость с его?
По выходным Серёжа уходил в гараж, где стоял отцовский «Жигуль», которого они собирались когда-нибудь продать, но руки не доходили. Серёжа возился с мотором, что-то подкручивал, красил, шлифовал, часами пропадал там. Или звал друзей, и они пили пиво, смотрели матчи на старом телевизоре, который Серёжа специально туда притащил.
— Мне нужно своё пространство, — объяснял он, когда Алина робко спрашивала, почему он не хочет провести субботу с ней и дочкой. — Я же не требую от тебя отчёта за каждую минуту.
И она замолкала, чувствуя себя придирчивой и неправой.
Настя росла тихим ребёнком. В два с половиной года она уже понимала, что папу лучше не беспокоить. Когда Серёжа был дома, девочка играла тише, не кричала, не бегала. Алина видела, как дочка замирает, когда отец повышает голос из-за пролитого сока или разбросанных игрушек.
— Ты её балуешь, — говорил Серёжа. — Вырастет капризной.
Алина старалась. Старалась быть тихой, удобной, понимающей. Она искренне верила, что это временно, что когда Серёжа получит повышение или когда Настя подрастёт и пойдёт в садик, всё наладится. Они снова будут счастливы, как в первый год, когда он носил её на руках и называл своим солнышком.
В начале марта Серёжа пришёл с работы раньше обычного. Алина сразу насторожилась — он выглядел возбуждённым, в глазах блестело что-то новое.
— Слушай, у меня новость, — сказал он, даже не разуваясь. — Нас, короче, выбрали. Меня выбрали. Фирма открывает филиал в Сочи, нужно там всё наладить с нуля — закупки, склад, логистику. Месяц, может, полтора. Хорошие командировочные платят.
— Сочи? — переспросила Алина, чувствуя, как внутри разливается тревога. — На месяц?
— Ну да. Лин, это же круто! Карьерный рост, понимаешь? Если я там справлюсь, могут директором филиала поставить. Представляешь?
Она посмотрела на его воодушевлённое лицо и поняла, что он уже всё решил. Её мнение не требовалось.
— Когда ты уезжаешь?
— Послезавтра. Билеты уже купили.
Той ночью Алина не спала. Лежала рядом с уже спящим Серёжей и думала, как будет жить целый месяц одна с Настей. Справится ли? Ей было страшно. Они с дочкой так привыкли жить по Серёжиному расписанию, подстраиваться под его настроение. А теперь вдруг останутся вдвоём.
Серёжа уехал в пятницу утром. Обнял её быстро, чмокнул Настю в макушку.
— Ну всё, девчонки, держитесь тут. Буду звонить.
И дверь захлопнулась.
Первый вечер Алина металась по квартире, не зная, чем себя занять. Настя ужинала, размазывая кашу по столу, и Алина не делала ей замечаний — некому было возмущаться беспорядком. После ужина они сидели на полу в гостиной и строили башню из кубиков. Настя хохотала, когда башня рушилась. Голос у неё был такой громкий, радостный.
— Ещё, мама, ещё!
Алина вдруг поймала себя на мысли, что не помнит, когда дочка последний раз так смеялась. Наверное, когда папы не было дома.
Перед сном она взяла с полки старую вышивку, которую не трогала больше года. Серёжа не любил, когда она вышивала в постели — свет мешал ему спать. Раньше она уходила в кухню, но к одиннадцати уже так уставала, что просто убирала пяльцы в шкаф. Теперь же Алина включила ночник, устроилась на подушках и продела нитку в иголку. Пальцы будто вспомнили движения сами. Крестик за крестиком на канве появлялся узор — старинный дом с резными наличниками.
Засыпала она легко, без привычной тревоги, что разбудит Серёжу неосторожным движением.
Неделя пролетела быстро. Серёжа звонил каждый вечер, коротко рассказывал про дела.
— Там бардак полный, всё с нуля поднимать приходится. Устаю как собака.
— Ты там ешь нормально? Отдыхаешь? — спрашивала Алина.
— Ага, нормально. Ну, ты как?
— Мы тоже нормально. Настя передаёт привет.
— Передай ей тоже. Всё, мне звонят, потом перезвоню.
И не перезванивал.
Алина обнаружила, что без Серёжи в квартире стало как-то просторнее, что ли. Раньше она постоянно убирала за ним — грязные носки у дивана, пепельница на балконе, пивные банки у телевизора, чашки и тарелки по всей кухне. Теперь же раковина пустела сразу после ужина. Мусорное ведро наполнялось медленнее. В ванной на полках наконец нашлось место для её кремов и шампуней.
Вечерами они с Настей смотрели старые советские фильмы — «Карнавальную ночь», «Весну», «Мэри Поппинс». Алина забыла, когда последний раз видела эти картины. При Серёже на телевизоре всегда шли новости или футбол.
— Мама, какая красивая тётя поёт! — восклицала Настя, показывая на экран пальчиком.
— Это Любовь Орлова, солнышко. Давно-давно она снималась.
Они ели попкорн прямо на диване. Раньше Серёжа запрещал им есть вне кухни — крошки, говорил, разводите. Теперь же Алина думала: подумаешь, крошки, пропылесошу.
К концу второй недели Алина заметила, что соскучилась не по Серёже, а по идее Серёжи. По тому, каким он был в самом начале, когда они встречались. Внимательным, заботливым, интересующимся её жизнью. Но тот Серёжа исчез давно, ещё до рождения Насти. А тот, кто приходил с работы последние два года, только раздражал, требовал тишины и оставался холодным даже в редкие минуты близости.
Она открыла его страницу в соцсетях — просто так, от скуки. И увидела фотографии. Много фотографий. Серёжа на фоне моря. Серёжа в ресторане. Серёжа в компании коллег на корпоративе. И рядом с ним на каждом снимке — одна и та же женщина. Светловолосая, с яркой улыбкой, в модных платьях. Подписи под фото были нарочито невинные: «Команда отдыхает», «После трудового дня», «Сочинские закаты».
Алина долго смотрела на эти фотографии. Серёжа на них выглядел счастливым. Расслабленным. Таким, каким она его почти не помнила.
На третьей неделе он перестал звонить каждый день. Пропадал по два-три дня, потом писал короткое сообщение: «Извини, работы много, созвонимся завтра».
Алина не обижалась. Она обнаружила странную вещь — ей не хватало мужа меньше, чем она ожидала. Она не скучала по нему так, как думала, что будет скучать. Вместо этого она чувствовала какое-то освобождение. Как будто сбросила тяжёлый рюкзак, который носила так долго, что забыла, каково это — ходить налегке.
Настя расцвела. Она стала громче смеяться, больше говорить, бегать по квартире. По утрам они могли валяться в кровати дольше обычного — не надо было готовить завтрак мужу к семи утра. Днём они гуляли в парке, кормили голубей, качались на качелях. Алина научилась печь шарлотку по бабушкиному рецепту — раньше не решалась, Серёжа не любил, когда пахло выпечкой.
Подруга Катька зашла в гости в субботу, удивлённо осмотрелась.
— Вау, у тебя тут как в журнале! Когда успела так обустроить?
— Да время появилось, — улыбнулась Алина.
— А ты чего такая… сияющая? Влюбилась, что ли?
Алина засмеялась:
— Может быть. В себя!
Катька присела рядом, взяла её за руку:
— Лин, я серьёзно. Ты изменилась. Лицо другое, глаза другие. Как будто помолодела.
— Серёжи нет месяц, — призналась Алина. — И мне… хорошо. Мне с дочкой хорошо. Я каждый вечер вышиваю, мы фильмы смотрим, пироги печём. Я высыпаюсь. Я не хожу на цыпочках по собственной квартире.
— А он когда возвращается?
— На следующей неделе. Приедет на выходные.
Катька помолчала, потом осторожно спросила:
— А ты хочешь, чтобы он вернулся?
Алина не ответила сразу. Она посмотрела в сторону, где Настя лепила из пластилина какую-то фигурку, высунув от усердия язычок.
— Не знаю, — тихо сказала она. — Честно не знаю.
На четвёртой неделе Серёжа написал, что в пятницу вечером будет дома. Алина почувствовала не радость, а тревогу. Она вдруг поняла, что не хочет его возвращения. Не хочет снова жить в режиме тишины, удобства, постоянного ожидания его настроения.
Вечером того же дня она снова открыла его страницу. Новые фотографии. Серёжа и та же светловолосая женщина, теперь уже вдвоём, без коллег. На закате. Их руки почти соприкасаются. Подпись: «Южные вечера».
Алина закрыла телефон. Села на диван и тихо заплакала. Не от ревности — от облегчения. Она поняла, что он тоже нашёл там что-то своё. Что-то, что делало его счастливым. И что их брак, по сути, закончился давно. Они просто не решались это признать.
В пятницу вечером Серёжа позвонил в дверь — ключи, видимо, забыл взять. Алина открыла. Он стоял на пороге загорелый, в новой куртке, с чемоданом. Выглядел отдохнувшим, посвежевшим.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответила она.
Настя выбежала в коридор, но остановилась в нерешительности.
— Папа! — неуверенно позвала она.
Серёжа присел, раскрыл объятия:
— Иди сюда, моя девочка!
Настя подошла, позволила себя обнять, но Алина видела — дочка напряглась, как будто забыла, как это, когда папа дома.
Они поужинали. Серёжа рассказывал про Сочи, про работу, про море. Говорил много, оживлённо. Алина слушала и думала о том, что он ни разу не спросил, как у них дела. Что изменилось дома. Как Настя. Говорил только о себе.
После ужина, когда Настя уснула, они сидели на кухне за чаем. Повисла неловкая пауза. Серёжа крутил чашку в руках.
— Лин, нам надо поговорить.
— Знаю, — спокойно сказала она. — Я видела фотографии.
Он вздрогнул, поднял на неё глаза:
— Какие фотографии?
— В твоих соцсетях. Вы с ней на всех снимках вместе. Марина, кажется, её зовут?
Серёжа побледнел, потом кивнул:
— Да. Марина. Она работает в том же филиале. Мы… Лин, я не хотел, чтобы так вышло. Но там… всё как-то само собой. Она понимает меня, знаешь? Мы с ней разговариваем обо всём. Она интересуется моей работой, спрашивает, как дела. И…
Он замолчал, не находя слов.
Алина вдруг почувствовала удивительное спокойствие. Слёзы навернулись сами собой — не от боли, а от того, что наконец-то всё стало ясно.
— Что? — не понял Серёжа.
Алина посмотрела на него сквозь слёзы:
— Серёж, я всё знаю. И знаешь что? Мне не больно. Мне… легко. Мне хорошо было без тебя этот месяц. Мне и Насте. Мы смеялись, играли, смотрели кино. Я вышивала по вечерам, пекла пироги. Я спала спокойно. Я не ходила на цыпочках, боясь тебя потревожить. Я не убирала за тобой пивные банки. Я просто жила. И это было счастье, понимаешь?
Серёжа молчал, глядя в стол.
— Нам надо расстаться, — продолжила Алина, и слёзы текли по её щекам, но голос был твёрдым. — Давай сделаем это по-хорошему, без скандалов, без претензий. Нам обоим будет лучше. Тебе там, на юге, с Мариной, которая разделяет твою работу. Мне здесь, с дочкой, в тишине и покое. Мы же не любим друг друга, Серёж. Мы привыкли. А это не одно и то же.
Она увидела, как напряжение спало с его лица. Он выдохнул, и в его взгляде появилось неприкрытое облегчение.
— Я думал, ты закатишь скандал, — признался он. — Я не знал, как тебе сказать. У нас с Мариной действительно всё серьёзно. Она хочет, чтобы я остался в Сочи насовсем. Мне предложили должность директора филиала.
— Поздравляю, — искренне сказала Алина. — Это же то, о чём ты мечтал.
Они помолчали.
— А Настя? — спросил Серёжа.
— Настя будет со мной. Но летом, если хочешь, она может приезжать к тебе. На море. Ей понравится.
— Я буду помогать материально. Не брошу вас.
— Знаю.
Они ещё долго сидели на кухне, разговаривали спокойно, почти по-дружески. Делили будущее, как делят имущество хорошие друзья — без истерик, без обвинений. Слишком устали оба, чтобы бороться. И, может быть, это было правильно — признать поражение и отпустить друг друга.
Утром Серёжа собрал вещи. Обнял Настю, пообещал, что скоро приедет за ней, и они поедут на море.
— Там дельфины есть? — спросила девочка.
— Есть. Обязательно посмотрим.
Он поцеловал Алину в щёку:
— Спасибо. За всё. За то, что не устроила мне сцену. За то, что отпустила.
— Спасибо тебе тоже, — сказала она. — За честность. За то, что не тянул.
И дверь снова закрылась.
Алина подошла к окну, посмотрела, как Серёжа садится в такси, как машина отъезжает от подъезда. Она ждала боли, опустошения, страха перед будущим. Но вместо этого чувствовала лёгкость.
— Мама, а мы сегодня кино смотреть будем? — спросила Настя, прижимаясь к ней.
— Конечно, солнышко. Какое хочешь?
— Про Мэри Поппинс!
— Про Мэри Поппинс так про Мэри Поппинс.
Вечером, когда Настя уснула, Алина достала пяльцы. Села в кресло у окна, включила торшер. Иголка скользила по канве, узор проявлялся крестик за крестиком. Старинный дом с резными наличниками. Открытое окно. И в этом окне — силуэт женщины, смотрящей вдаль.
Алина улыбнулась. Кажется, она вышивала себя.
За окном падал апрельский снег. Последний в этом году. Скоро придёт весна. И что-то подсказывало Алине, что эта весна будет для неё первой настоящей весной за долгие годы.
Она больше не боялась. Не боялась одиночества, не боялась ответственности, не боялась начинать жизнь заново. У неё была дочка, была квартира, были руки, были планы. Она думала о том, что устроится на работу, когда Настя пойдёт в садик. Может быть, вернётся к своей профессии — она ведь дизайнер по образованию, просто забросила это всё после замужества.
Телефон пискнул. Сообщение от Катьки: «Ну что, как прошли выходные?»
Алина подумала и ответила: «Хорошо. Очень хорошо. Мы развелись».
Через секунду Катька прислала россыпь удивлённых смайликов, потом написала: «Завтра приду, всё расскажешь. Горжусь тобой».
Алина отложила телефон. Вышивала ещё час, пока глаза не устали. Потом убрала пяльцы, выключила свет и легла в кровать. Большую, просторную кровать, где теперь можно было раскинуться во весь рост.
Засыпая, она подумала, что счастье — это когда не боишься тишины. Когда в доме тихо не потому, что кто-то требует покоя, а потому что тебе самой так хорошо. Когда ты не ждёшь, что кто-то придёт и нарушит твою жизнь, а просто живёшь. Просто дышишь, и этого достаточно.
Муж уехал в командировку месяц назад, и Алина слёзно попросила его не возвращаться. Но слёзы эти были не горькими. Они были освобождающими, как весенний дождь, смывающий грязь. И теперь, когда всё кончилось, она наконец могла начать сначала.
