Я люблю утренний свет — он всегда казался мне обещанием. Готовлю завтрак, напевая под нос песенку, которую крутили вчера по радио. Дома тихо. Борис еще в душе, а я расставляю чашки — синюю ему, с отколотой ручкой мне. Смешно, но за эти годы привыкла именно к ней.
Когда он вошел на кухню, я сразу поняла — что-то случилось. У Бориса всегда было два выражения лица перед неприятным разговором: либо хмурился, как перед грозой, либо вот как сейчас — неестественно довольный, словно кот, стянувший со стола котлету.
— Чаю налить? — спрашиваю, хотя уже наливаю.
— Да, спасибо. — Он сел, развернул газету. — Знаешь, я вчера с риелтором встречался. Толковый мужик.
Рука дрогнула, чай пролился на скатерть. Желтое пятно расплывалось, как неприятное предчувствие.
— С каким еще риелтором? — спросила я, пытаясь оттереть пятно салфеткой.
— Мы продаем квартиру, — он сказал это так буднично, будто сообщал прогноз погоды. — Покажет завтра.
Я замерла с мокрой салфеткой в руке.
— Борь, это шутка такая?
— Какие шутки, Лара? Нам столько места не нужно. Купим однушку поближе к метро, а разницу на счет положим.
— Но мы… я не собираюсь никуда переезжать, — пробормотала я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
— Перестань, — он по-прежнему не смотрел на меня. — Доешь и прибери тут немного. Завтра люди придут смотреть.
Борис встал, поцеловал меня в макушку и ушел в прихожую. Хлопнула входная дверь.
А я так и стояла с тряпкой, глядя на его недопитый чай. В голове крутилось только одно — когда же это случилось? Когда я стала человеком, с которым можно не советоваться?
Разговор с сыном
Квартира Антона всегда напоминала мне ярмарку техники. Провода, какие-то мигающие коробочки, большие экраны. На столике рядом с диваном — чашка остывшего кофе, на полу — тапочки, один на боку. Холостяцкий быт.
— Мам, что случилось? — сын открыл дверь и замер. — У тебя лицо такое… Заходи скорее.
Я переступила порог, не зная, как начать. Говорить о том, что твой отец решил продать крышу над головой, было стыдно. Будто это я что-то упустила, недоглядела.
— Я чай поставлю, — Антон потянул меня на кухню. — Садись.
Он суетился, гремел чашками, а я смотрела на его спину — широкую, как у отца в молодости. Только характером Антон пошел в мою родню — упрямый, прямой.
— Отец квартиру продает, — наконец выдавила я, когда передо мной появилась чашка с чаем. — Нашу. Мою от родителей.
Чашка в руке Антона замерла на полпути.
— Что значит — продает? Он с ума сошел?
— Говорит, нам много места, купим поменьше…
Сын с грохотом поставил чашку.
— Мама, это же твоя квартира! Она даже не в совместной собственности, так? Он не имеет права!
Я опустила глаза. Конечно, документы оформлены на меня. Но за сорок лет брака как-то забылось, что есть «моё» и «его». Всё было «наше».
— Антош, может, он прав? Большая квартира, я одна не справляюсь…
— Что? — сын почти закричал. — Нет, мам! Это манипуляция! Завтра я приеду, и мы поговорим с отцом. Всё поймем. Но пока — никаких риелторов, слышишь?
Меня затопило чувство стыда и одновременно — облегчения. Кто-то встал на мою сторону. Кто-то сказал, что я не сумасшедшая.
— Поздно, Антоша. Завтра уже приходят на осмотр.
— Тогда я тоже приду, — его голос звучал уверенно, как у судьи, выносящего приговор. — И мы всё выясним. Хватит этих игр за твоей спиной.
Я кивнула, чувствуя, как внутри просыпается что-то, давно забытое. Может быть, достоинство?
У скамейки
Наш двор всегда был уютным — старые липы, скамейки, где летом собирались пенсионеры. Здесь все друг друга знали. Когда-то мы с Борисом гуляли тут с маленьким Антошкой, а теперь я сижу одна, перебирая в голове странный разговор с мужем.
— Лариса Петровна! — окликнула меня Нина Семеновна, соседка с четвертого этажа. — Не помешаю?
Я подвинулась на скамейке. Нина была из тех, кто знает все новости дома, но в отличие от других, не выдумывала их.
— Что-то вы бледненькая, — она присела рядом, расправляя платье. — Весна, авитаминоз…
— Да нет, просто… — я запнулась, не зная, стоит ли делиться. — Квартиру продаем, хлопот много.
— Продаете? — Нина повернулась ко мне всем телом. — Вы с Борисом?
Я кивнула, комкая в руках носовой платок.
— Удивительно, — протянула она. — Второй раз уже так.
— В каком смысле — второй?
Нина замялась, словно пожалела о сказанном.
— Ну, это… Борис Александрович ведь был женат до вас. Недолго, правда.
Я знала о первом браке мужа, но никогда не лезла с расспросами.
— Там тоже квартирный вопрос стоял, — понизив голос, продолжила соседка. — Я ж его давно знаю. Еще до вас они тут жили — он с первой женой, Верочкой. Потом она как-то быстро съехала, а вскоре он с вами появился. Люди говорили — он её выписал хитростью… Но это слухи, конечно.
Сердце застучало чаще. Всплыли обрывки давних разговоров, намеки, которые я пропускала мимо ушей.
— А еще… — Нина наклонилась еще ближе, — говорят, у него долги. Крупные. Видели, как приходили какие-то неприятные личности. Деньги требовали.
Я сглотнула. Борис никогда не обсуждал со мной финансы. Просто приносил часть зарплаты, а что делал с остальным — не мое дело. Старая школа.
— Может, и правда долги, — тихо сказала я, чувствуя, как внутри растет тревога.
— Вы бы проверили документы-то, Лариса Петровна, — Нина похлопала меня по руке. — Мало ли что на уме у мужчин. Своя рубашка ближе к телу.
Возвращаясь домой, я уже знала, что завтрашний день изменит всё. Даже если никакой риелтор не придёт.
В конторе
Офис юриста оказался маленьким, но аккуратным. Светлые стены, цветок на окне, стопки бумаг, разложенные с какой-то особой системой. Пахло кофе и чем-то цитрусовым — может, освежителем воздуха.
— Присаживайтесь, Лариса Викторовна, — Елена Сергеевна, женщина лет пятидесяти с короткой стрижкой, указала на стул напротив. — Рассказывайте, что у вас случилось.
Я достала из сумки документы — свидетельство о праве собственности, паспорт, еще какие-то бумаги, которые наспех собрала перед выходом. Руки немного дрожали.
— Муж хочет продать мою квартиру. Без моего согласия, — начала я, чувствуя себя глупо. Как будто жалуюсь на ребенка.
— Квартира в вашей личной собственности? — юрист взяла документы.
— Да… От родителей досталась, еще до перестройки.
Елена Сергеевна внимательно изучала бумаги, иногда что-то помечала в блокноте. Я сидела, разглядывая свои старые туфли. Каблуки стоптаны — надо бы новые купить. Странно, о чем только не думаешь в важные моменты.
— Так, Лариса Викторовна, слушайте меня внимательно, — наконец сказала юрист. — Без вашей подписи никто не сможет продать эту квартиру. Это ваша личная собственность, не совместно нажитое имущество. Даже если ваш муж приведет сто риелторов, без вашей подписи на договоре купли-продажи сделка невозможна.
Что-то внутри меня словно распрямилось. Маленькая пружинка, которая много лет была сжата.
— А как же риелтор? Осмотр? — спросила я.
— Это просто слова. Пусть хоть весь день осматривают. Без вашего согласия — пустой звук, — Елена Сергеевна улыбнулась. — Но я бы рекомендовала вам принять меры. На всякий случай.
Она набросала на листке несколько пунктов: «Проверить, нет ли у мужа доверенности от вас», «Убедиться, что оригиналы документов в надежном месте», «Поговорить с мужем в присутствии свидетелей».
— И еще, — добавила юрист, возвращая мне документы, — вы можете подать заявление в Росреестр о запрете регистрационных действий без вашего личного присутствия. Это перестраховка, но лишней не будет.
Я вышла из офиса с ощущением, что только что научилась плавать. Страшно, но уже могу держаться на воде. В метро, глядя на свое отражение в темном стекле, я впервые за долгое время улыбнулась. Оказывается, закон на моей стороне. И сын тоже. Я не одна.
Разговор начистоту
Вечер выдался душным. В открытое окно кухни не залетало ни ветерка, только шум машин с проспекта. Я нарезала овощи для салата, когда услышала, как в замке поворачивается ключ. Борис. Потом еще один звук – звонок в дверь. Это Антон, точен как всегда.
Слышу из прихожей удивленное:
— Ты чего пришел?
— К маме, — голос сына звучал спокойно, но я знала этот тон — так он говорил, когда сдерживал гнев.
Они вошли на кухню почти одновременно — муж с недовольным лицом, сын — решительный, словно перед боем.
— Ларочка, что происходит? — Борис привычно поцеловал меня в щеку.
— Садитесь, — я указала на стулья. — Нам надо поговорить. Всем троим.
— О чем тут говорить? — Борис небрежно махнул рукой. — Если ты пожаловалась сыну на переезд, то зря. Я для нас стараюсь.
— Для «нас» или для себя, пап? — Антон скрестил руки на груди. — Мама мне всё рассказала. И про риелтора, и про твои планы.
— Планы у нас общие, — Борис начал раздражаться. — Ларисе тяжело с уборкой, квартира большая…
— Так, стоп, — я поставила на стол тарелку с нарезкой. — Давай начистоту, Боря. Это моя квартира. Я её ни с кем не обсуждала. И не подписывала никаких бумаг.
Муж закашлялся, словно подавился словами.
— Ты что, к юристу ходила?
— Представь себе, — мой голос звучал твердо. — И знаю теперь свои права. Квартира принадлежит мне, и только я решаю, что с ней делать.
— Лара, ты с ума сошла? Мы же семья! — Борис повысил голос.
— Именно! — я тоже начала говорить громче. — Семья обсуждает важные решения вместе. А не ставит друг друга перед фактом!
— Я все правильно делаю! — Борис стукнул кулаком по столу. — Не понимаешь своего счастья!
Антон подался вперед:
— Пап, скажи честно — у тебя долги, да?
Борис побледнел. В комнате повисла тишина, прерываемая только тиканьем часов. Я вдруг отчетливо поняла — все догадки верны. И соседка права, и Антон…
— Это мои дела, — наконец процедил Борис. — Я бы справился…
— За счет маминой квартиры? — Антон покачал головой. — Нет уж. Мама, скажи, что ты решила.
Я глубоко вздохнула и посмотрела Борису прямо в глаза:
— Я оформляю брачный договор. Задним числом. И никаких продаж. А тебе… тебе лучше пожить отдельно. Подумать.
На его лице отразилось столько эмоций сразу — недоверие, гнев, растерянность.
— Ты не можешь меня выгнать!
— Не выгоняю, — я покачала головой. — Просто возвращаю себе право решать свою судьбу.
Новая жизнь
Солнечные зайчики плясали на стене — стеклянная ваза отбрасывала блики. В ней стояли желтые тюльпаны, купленные вчера на рынке. Первые цветы этой весны в моем доме. Теперь действительно моем.
Прошло три недели с того вечера. Три недели тишины, спокойного сна и странного, непривычного ощущения свободы. Борис съехал уже на следующий день — гордо заявил, что раз я так, то и он не станет унижаться. Забрал свои вещи, рыболовные снасти, коллекцию монет. Мать встала на его сторону, звонила, упрекала — как же так, столько лет вместе, а ты его выгнала. Я молчала в трубку. Что тут объяснишь?
— Мам, чай готов? — Антон вошел в комнату, прервав мои мысли. На нем была старая футболка — с какой-то рок-группой на груди. В руках — книга.
— Да, сейчас, — я поднялась с дивана.
Комната выглядела иначе — передвинутые кресла, новая скатерть, книги, которые раньше пылились в шкафу. Я словно заново обживала пространство, делая его своим.
Мы сели на кухне — с чаем, с яблочным пирогом, который я испекла утром.
— Как ты, мам? — Антон внимательно посмотрел на меня.
— Странно, но… хорошо, — я улыбнулась. — Знаешь, я думала, будет страшно, а оказалось — спокойно.
— Ты молодец, — сын накрыл мою руку своей. — Отстояла себя.
За окном чирикали воробьи. Двор оживал после зимы — дворник сгребал прошлогодние листья, молодая мамаша катила коляску.
— У меня планы, Антош, — я отпила глоток чая. — Хочу записаться на компьютерные курсы. И, может быть… даже на танцы.
Сын рассмеялся — не обидно, а радостно.
— Ого! Это здорово, мам! А я хотел предложить тебе поехать со мной летом в Крым. Снимем домик у моря. Ты же никогда там не была?
— Не была, — я покачала головой. — Все собирались, а потом… Борис не любил юг.
Мы еще долго сидели, строя планы. Я смотрела на взрослого сына и думала — как странно получается. Всю жизнь боялась остаться одна, цеплялась за брак, который давно превратился просто в привычку. А оказалось, что одиночество не страшно. Страшно — терять себя.
Когда Антон ушел — по делам, до вечера — я вернулась в комнату и подошла к окну. Там, во дворе, жизнь шла своим чередом. Кто-то спешил домой, кто-то — из дома. Дети играли, старики сидели на лавочках.
А я стояла в своей квартире, с ключами от двери, которую никто больше не мог открыть без моего ведома. И это ощущение — странное, непривычное — было похоже на счастье.
