— Свет, ну ты чего опять? Третий день уже на стену лезешь. Выпей ещё таблетку, — Олег говорил это с неподдельным сочувствием в голосе, не отрываясь от экрана ноутбука, где мелькали какие-то графики. Он сидел в своём удобном кресле, поджав одну ногу, и вид у него был сосредоточенный и усталый — человек, несущий на себе всю тяжесть мира, или, по крайней мере, их маленькой семьи.
— Я выпила уже три, больше нельзя, — просипела Светлана, прижимая ладонь к распухшей щеке. — Олег, я звонила в клинику, помнишь, которую мне Лена советовала? Там сказали, что нерв воспалился, нужно чистить каналы, ставить пломбу…
Она замолчала, не решаясь озвучить сумму. Ноющая, пульсирующая боль, казалось, заполнила всю правую половину её головы, отдавая в висок и глаз. Это была не просто боль, это было унижение. Она мешала ей спать, есть, думать. Металлический привкус обезболивающего во рту смешивался с горечью отчаяния, и весь мир сузился до этого воспалённого нерва, державшего её в заложниках.
— И сколько эти твои каналы? — спросил он, наконец оторвавшись от работы и повернувшись к ней. В его глазах была искренняя усталость и забота. По крайней мере, ей так казалось. Он всегда умел так смотреть — с глубоким, понимающим участием, которое обезоруживало и заставляло чувствовать себя виноватой за то, что создаёшь ему проблемы.
— Пятьдесят тысяч всё в общем надо на зубы… — выдохнула она, и эта цифра повисла в воздухе, как приговор.
Олег сокрушённо вздохнул, провёл рукой по волосам и потёр переносицу, словно эта сумма была физическим ударом. Он встал, подошёл к ней, обнял за плечи и заглянул в глаза с такой вселенской тоской, что Светлане стало стыдно за свою просьбу, за свой больной зуб, за всё на свете.
— Светуль, ну где мы их сейчас возьмём? Ты же знаешь, какая ситуация. Мне премию за прошлый квартал так и не выплатили, кредит за машину висит, плюс эти непредвиденные расходы на ремонт… У нас до моей зарплаты еле-еле денег осталось. Я всё посчитал, до копейки. Мы сейчас просто не можем себе это позволить.
Он говорил так убедительно, так горько, что ей захотелось его самого успокоить. Он всегда был таким — ответственным, серьёзным, взвалившим на себя всю семью. Она видела, как он устаёт, как переживает из-за каждой копейки.
— Может, найдём как-нибудь? Я не могу больше терпеть, Олег… Это адская боль. И надо делать всё, иначе одна вылечим, а второе начнётся…
— Солнышко, я всё понимаю. Но откуда? Из воздуха их взять? — он развёл руками, и этот жест был красноречивее любых слов.
— Послушай, есть же выход. Временный, конечно, но всё же. Сходи в нашу районную, в государственную. По полису. Да, сервис не тот, конечно… Да, скорее всего, просто вырвут его к чёрту. Но ты хоть мучиться перестанешь. Это бесплатно. А как только у нас с деньгами полегче станет, сразу пойдём и поставим тебе хороший имплант. Обещаю.
Светлана молча кивнула. Перспектива остаться без зуба в тридцать пять лет её ужасала, но аргументы мужа звучали весомо. Она сама видела, как он экономит, отказывая себе в покупке новой куртки, хотя старая уже совсем потеряла вид. Значит, действительно всё плохо. Значит, надо терпеть. Ради семьи.
Она побрела на кухню, чтобы выпить стакан воды. На холодильнике висел список продуктов, который она составила утром. Её рука сама потянулась к ручке. Дрожащими пальцами она вычеркнула строчки: «хороший сыр», «говядина на стейки», «оливки». Вместо этого дописала: «сосиски по акции», «крупа ячневая». Она ещё раз посмотрела на список. Олег любит хороший кофе. Но ничего, месяц попьёт и растворимый. Она решительно вычеркнула и его. Нужно помочь мужу, нужно пережить эти трудные времена вместе. Она верила ему. Абсолютно и безоговорочно.
Суббота выдалась серой и промозглой. Тупая боль в челюсти, ставшая за последние дни её постоянной спутницей, то затихала, то вспыхивала с новой силой, словно напоминая о её унизительном положении. Светлана решила пересадить цветы на балконе, а для этого нужен был старый табурет, давно сосланный в гараж за ненадобностью. Накинув потёртую куртку Олега, она вышла во двор. Гараж, царство мужа, встретил её запахом сырого бетона, старого масла и пыли. Здесь всё было пропитано им — его увлечениями, его привычками. Ряды баночек с гвоздями, старые шины в углу, разобранный велосипед, ждущий своего часа.
Табурет, как она и помнила, стоял в самом дальнем углу, заваленный какими-то досками и пустыми канистрами. Разбирая этот завал, она морщилась от боли и досады. Вот она, возится в грязи, чтобы достать никому не нужную рухлядь, пока её зуб медленно умирает, а муж считает последние копейки до зарплаты. Её нога зацепилась за что-то мягкое, и она чуть не упала, ухватившись за пыльный стеллаж. Под ногами лежала гора старого тряпья, наброшенная с нарочитой небрежностью. Раздражённо пнув ветошь ногой, чтобы освободить проход, Светлана наткнулась на твёрдый угол картонной коробки.
Она откинула грязную тряпку и замерла. Под ней скрывались не одна, а три абсолютно новые, чистые коробки из плотного глянцевого картона с яркими логотипами известной марки электроинструментов. Они выглядели здесь так же чужеродно, как бриллиантовое колье в ящике с картошкой. Любопытство пересилило раздражение. Она присела на корточки и открыла верхнюю. Внутри, в идеально подогнанном пластиковом ложе, лежала мощная циркулярная пила. Блестящая, пахнущая заводской смазкой, с хищным диском, который ещё не касался дерева. Она была настолько новой, что казалось, её только что принесли из магазина.
Светлана открыла вторую коробку. Там был набор из шуруповёрта и перфоратора с аккумуляторами и зарядной станцией. В третьей — профессиональная шлифовальная машина. Все инструменты были безупречны. Ни пылинки, ни царапины. Это были не просто инструменты. Это были дорогие игрушки для взрослого мальчика. Очень дорогие.
Холодок пробежал по её спине, никак не связанный с сыростью гаража. Она достала телефон, дрожащими пальцами набрала в поисковике название и модель пилы, выбитые на коробке. Секунда ожидания, и экран высветил ответ. Цифры на дисплее не просто горели — они выжигали ей сетчатку. Сорок восемь тысяч девятьсот девяносто рублей. Почти пятьдесят. Почти ровно столько, сколько стоило спасение её зуба.
В этот момент боль в челюсти вспыхнула с такой силой, что у неё потемнело в глазах. Но это была уже другая боль. К физическому страданию добавилось нечто гораздо худшее — ледяное, острое, как стекло, осознание предательства. Все пазлы сложились в одну уродливую картину. Его сокрушённые вздохи. Его усталый вид. Его рассказы про невыплаченную премию. Её вычеркнутый из списка хороший сыр. Её растворимый кофе. Её унизительная экономия на себе, на своём здоровье. Всё это было ложью. Наглой, продуманной, жестокой ложью. Он не просто скрыл от неё деньги. Он смотрел, как она мучается от боли, и хладнокровно врал ей в лицо, чтобы купить себе эти блестящие безделушки.
Она не заплакала. Она не закричала. Внутри неё что-то умерло и тут же родилось заново — холодное, твёрдое и беспощадное. Она медленно, аккуратно закрыла коробки. Уложила их так, как они и стояли. Сверху так же небрежно набросила грязную ветошь, скрыв своё открытие. Она даже стёрла следы своих пальцев с пыльного картона. Она вернётся в дом, приготовит ужин, улыбнётся ему, когда он придёт с работы. А потом, на десерт, она подаст ему его ложь.
Вечер окутал кухню мягким жёлтым светом. Пахло жареным мясом и чесноком. Светлана двигалась по кухне с размеренной, почти механической грацией, словно исполняла давно заученный танец. Она накрыла на стол: две тарелки, вилки, ножи. Всё как всегда. Когда в замке повернулся ключ, она даже не вздрогнула. Внутри неё царил абсолютный, звенящий штиль, какой бывает в эпицентре урагана. Боль в зубе никуда не делась, но теперь она стала фоном, далёким гулом, заглушённым рёвом зарождающейся ярости.
— Привет, родная! Чем пахнет так вкусно? — Олег вошёл на кухню, сбрасывая на ходу куртку на стул. Он выглядел уставшим, но довольным. — Я сегодня так вымотался, просто кошмар.
— Ужин почти готов. Мой руки, — ровным голосом ответила она, не поворачиваясь.
Он ушёл в ванную, а она вышла в коридор. Коробка с пилой была тяжёлой, неудобной. Она дотащила её до кухни и, когда Олег вернулся, вытирая руки полотенцем, с глухим стуком водрузила её прямо в центр обеденного стола, сдвинув солонку и перечницу.
Олег замер на полпути к своему стулу. Его взгляд скользнул по яркой глянцевой упаковке, потом метнулся к лицу жены.
— Что это? Ты в гараже была?
Светлана молча села на своё место. Она взяла вилку и нож и посмотрела на него в упор. Её взгляд был спокойным, изучающим, как у энтомолога, разглядывающего редкое насекомое.
— Я искала старый табурет. А нашла вот это.
Его лицо начало меняться. Сначала с него сошло дежурное благодушие, потом проступила досада, а за ней — плохо скрываемый страх. Он понял. Он всё понял в ту же секунду. Он быстро обошёл стол и сел напротив, инстинктивно отодвигая от себя коробку.
— А, это… Да это ерунда. Мне ребята на работе подогнали почти даром, старая модель, со скидкой…
— Как давно ты меня обманываешь, Олег? — спросила она так же тихо, разрезая мясо на своей тарелке на идеально ровные кусочки.
Он запнулся. Ложь, такая привычная и лёгкая, вдруг застряла у него в горле. Он начал суетиться, жестикулировать, избегая её взгляда.
— Свет, ну ты чего начинаешь? Я же не на ерунду какую-то потратил! Это для дела, для дома! Помнишь, я говорил, что хочу полки на балконе сделать? Это же вложение! И вообще, это моё хобби, единственная отдушина! Я на работе как проклятый пашу, неужели я не заслужил хоть какую-то радость? Это единственное, что меня…
И в этот момент её спокойствие лопнуло. Оно не треснуло, а взорвалось, разлетевшись на тысячи раскалённых осколков. Она с грохотом бросила вилку и нож на тарелку.
— Отдушина?! Радость?!
Она вскочила так резко, что стул за ней отлетел к стене. Её голос, до этого ровный и тихий, сорвался на крик, который, казалось, заставил задребезжать стёкла в окнах.
— На мои зубы, значит, у нас денег нет, а на твою тупую пилу за пятьдесят тысяч есть?! Я так и знала, что ты врёшь!
— Ты всё не так понимаешь… Просто…
— Я неделю сплю по три часа, потому что от боли на потолок лезу! Я давлюсь твоими дешёвыми таблетками, которые уже не помогают! Я вычеркиваю из списка сыр и мясо, чтобы мы дотянули до твоей зарплаты! А ты… ты покупаешь себе игрушки! Ты смотрел, как я корчусь от боли, и врал мне! Врал про премию, про кредиты, про всё!
Олег вжался в стул, ошарашенный такой яростью. Он пытался что-то сказать, вставить хоть слово, но её было уже не остановить.
— Ты говорил мне идти в бесплатную больницу! Чтобы мне там вырвали зуб, как собаке! Потому что у нас «нет денег»! А деньги, оказывается, есть! Они лежат в грязном тряпье в гараже! Ты считал меня полной идиоткой, да? Думал, я так и буду жевать кашу на одной стороне и верить в твои сказки про трудные времена?
Его лицо, до этого испуганное и растерянное, медленно окаменело. Детская обида, которую он испытывал, когда его поймали на лжи, сменилась холодной, взрослой яростью. Он перестал быть виноватым мальчишкой и превратился в оскорблённого хозяина дома, чью тайну вероломно раскрыли. Он выпрямился, и в его глазах появился тот самый снисходительный блеск, который она так хорошо знала, но никогда раньше не понимала его истинной природы.
— Значит, ты полезла в мои вещи? — его голос стал низким и твёрдым. — Ты рылась в моём гараже, в моём личном пространстве?
Светлана на мгновение опешила. Она ожидала оправданий, мольбы о прощении, может быть, даже слёз. Но не этого — наглой, самоуверенной атаки. Он переворачивал всё с ног на голову, делая её виноватой в том, что она раскрыла его обман. В этот момент боль в её зубе вспыхнула с новой силой, словно последний сигнал тревоги, и эта боль прояснила её сознание окончательно.
— Твоё личное пространство? — переспросила она, и в её голосе уже не было крика, только лёд. — А у меня есть личное пространство, Олег? У меня есть право не мучиться от боли? Или моё тело — это тоже «наше общее», которое можно не ремонтировать, если тебе захотелось новую игрушку?
— Не передергивай! — рявкнул он. — Я работаю, я приношу деньги в этот дом! Я имею право потратить часть из них на себя, на своё хобби! Или я должен каждую копейку под твой отчёт класть? Я мужик, в конце концов! Мне нужно что-то делать руками, отвлекаться!
Он говорил это с такой праведной обидой, с таким искренним возмущением, что на секунду можно было поверить, будто это она его обокрала. И Светлана поняла. Поняла с ужасающей, тошнотворной ясностью. Дело было не в деньгах. И даже не в инструментах. Дело было в нём. В его мире существовал он — большой, важный, работающий «мужик», и она — функция, приложение к его комфорту. Её боль была досадной помехой, статьёй расходов, которую можно было отложить или «оптимизировать», вырвав зуб. А его желание иметь блестящую пилу — это была важная потребность, «отдушина», которая не обсуждается.
Она молча смотрела на него, и её гнев уступал место чему-то другому — брезгливому, холодному презрению. Она видела перед собой не любимого мужа, а чужого, мелкого и эгоистичного человека, который так долго и умело притворялся кем-то другим.
— Ты прав, — сказала она тихо. Это застало его врасплох. — Ты абсолютно прав. Ты работаешь. Ты приносишь деньги. И ты имеешь право тратить их на себя.
Она обошла стол, взяла со стула его куртку и достала из кармана кошелёк. Вытащила оттуда все наличные — несколько помятых тысячных купюр — и его банковскую карту. Положила всё это на стол рядом с коробкой.
— Вот. Это твоё. Ты заработал. А я… я тоже работаю. И с завтрашнего дня мои деньги — это мои деньги. А твои — твои. Продукты, коммуналка, бытовая химия — пополам. Чеки я буду складывать на холодильник.
Он смотрел на неё, не понимая. Его лицо выражало полное недоумение.
— Ты что несёшь? Какой раздельный бюджет? Мы семья!
— Нет, — отрезала она. — Семья — это когда на лечение жены не жалеют денег, которые тратят на игрушки. Семья — это когда не врут в глаза, глядя, как близкий человек страдает. Этого у нас больше нет. Ты сам это разрушил.
Она взяла коробку с пилой. Она была тяжёлой, но Светлана несла её так, словно это был пустой картон. Она поставила её у входной двери. Потом вернулась и взяла коробки с шуруповёртом и шлифовальной машиной из коридора, куда успела их вытащить. Поставила все три в ряд.
— А это… — она обвела взглядом его сокровища. — Это будет мой первоначальный взнос. В мою новую жизнь. Завтра утром я их продам. И вылечу свой зуб в лучшей клинике города. А на сдачу… на сдачу я, пожалуй, куплю себе билет в Сочи на неделю. Всегда мечтала увидеть море осенью.
Олег потерял дар речи. Он смотрел то на неё, то на ровный ряд коробок у двери, то на деньги и карту, лежащие на столе. Его мир, такой удобный и понятный, рушился на его глазах. Он был готов к скандалу, к слезам, к упрёкам. Но он не был готов к этому — к холодному, деловому расчёту. К тому, что она просто взяла и переписала правила их жизни, не спросив его мнения.
— Ты… ты не посмеешь, — пролепетал он, но в его голосе уже не было уверенности.
Светлана горько усмехнулась.
— Посмею, Олег. Ты сам меня этому научил. Научил тому, что если чего-то хочешь, нужно просто брать. Не спрашивая никого. Особенно если этот кто-то корчится от боли у тебя на глазах. Спокойной ночи. Ужин на плите, если что…
