За три месяца до…
— Он считает нас идиотами, — прошипел Глеб, глядя вслед уезжающему автомобилю брата. — Улетел на «важные переговоры» на три недели. В Таиланд. С ней.
Лариса поджала губы, поправляя идеально уложенный локон.
— Он считает нас обслугой. Ты на его подрядах, я — в его фонде. Мы полностью зависим от него, Глеб. И он упивается этим.
— Однажды эта зависимость закончится, — Глеб сжал кулаки. — Я говорил с людьми из «Апекса». Они готовы выкупить мою долю в строительном, как только… появится возможность.
— Как только Кирилл подавится своими деньгами? — усмехнулась Лариса. — Не будь наивным. Он все оформил на себя. У нас нет никаких долей. Мы просто винтики.
Они не знали, что этот короткий разговор у ворот дома был записан.
Что микрофон, замаскированный под листву соседнего дерева, передавал каждое их слово на планшет Кириллу, сидевшему в нескольких километрах отсюда, в машине рядом со мной.
Он молча выключил экран, и его лицо стало непроницаемым. В тот момент я еще не поняла, что именно тогда в его голове родилось будущее шоу.
Нотариус Вяземский, сухо кашлянув, нажал кнопку на пульте.
На стене напротив бархатных штор ожил большой плазменный экран.
Мой муж, Кирилл, сидел в кресле. Не в гробу, не измученный болезнью после «внезапного сердечного приступа», а живой. Слишком живой.
Он смотрел прямо в камеру, и в уголках его губ пряталась усмешка, которую я знала слишком хорошо.
— Если вы это смотрите, значит, я мертв, — сказал он с издевательской торжественностью.
Лариса, его сестра, нетерпеливо заерзала на стуле. Ее лицо, под тонким слоем скорби, выражало плохо скрываемую жадность.
— К делу бы уже, — прошипела она, обращаясь скорее к нотариусу, чем к экрану.
Но экранный Кирилл будто услышал ее. Он наклонил голову.
— Но перед тем, как мои дорогие родственники начнут делить шкуру неубитого медведя…
Он сделал паузу, обводя взглядом всех нас, невидимых ему.
— А теперь, дорогие, шоу.
Эта фраза упала в комнату и взорвалась.
Глеб, брат Кирилла, вскочил. Его массивный кулак опустился на полированный стол.
— Что это за цирк? Вяземский, вы в своем уме?
Свекровь, Елена Петровна, ахнула и прижала руку к губам. Ее глаза, красные от слез последних дней, смотрели на экран с ужасом и непониманием.
А я… я просто смотрела на своего мужа. На этого чужого, усмехающегося мужчину, который превратил нашу трагедию в балаган.
— Это видеосопровождение к завещанию, — невозмутимо пояснил нотариус. — Кирилл Андреевич оставил четкие, юридически заверенные инструкции. Я обязан их выполнить.
На экране Кирилл продолжил, будто и не было никакой паузы.
— Правила простые. Все мое состояние, все активы, компании, недвижимость… все заморожено. На год.
Лариса издала звук, похожий на рычание.
— Год? Он издевается? У меня ипотека!
— И у меня тоже есть планы! — подхватил Глеб, нависая над нотариусом. — Я требую нормального оглашения! По закону!
Елена Петровна тихо плакала.
— Кирюша, что же ты наделал…
— Доступ к деньгам, — экранный Кирилл поднял палец, — получит только один. Тот, кто докажет свою… — он снова усмехнулся, — преданность. Не мне. Семье. И подумайте, что на самом деле значит это слово.
Я смотрела на его лицо и пыталась понять, в какой момент он все это решил. Когда он, лежа рядом со мной ночью, планировал это представление?
— Какая еще преданность? — взвизгнула Лариса. — Вероника его в могилу свела, а мы теперь должны что-то доказывать?
Я вздрогнула от ее слов.
Глеб поддержал сестру.
— Она всегда была себе на уме. Уверен, уже все поделила и вывела со счетов.
Их слова были как ядовитые иглы. Я посмотрела на свекровь, ища поддержки. Но она смотрела только на сына на экране, ее лицо было маской горя.
— Первое испытание, — весело объявил Кирилл с экрана. — В моем сейфе в кабинете лежат три конверта. В каждом — задание. Выполнять их нужно вместе.
Он откинулся на спинку кресла.
— И помните, я все вижу. За вами будут наблюдать. Каждый ваш шаг, каждое слово. Так что не пытайтесь жульчать.
Изображение погасло.
Обратная дорога в дом, который еще вчера был нашим с Кириллом, прошла в густом, вязком молчании.
Глеб вел машину, его желваки ходили ходуном. Лариса рядом с ним что-то быстро строчила в телефоне — наверняка жаловалась кому-то на этот «цирк».
Елена Петровна сидела рядом со мной, глядя в окно невидящим взглядом. Она была в своем мире горя, и я была ей бесконечно за это благодарна. Мне не хотелось говорить. Мне хотелось кричать.
Едва машина остановилась у ворот, Лариса выскочила первой.
— Кабинет где? На втором этаже? Пойдемте, чего тянуть.
Она не смотрела на меня, но вопрос был адресован мне. В ее тоне не было ни капли сочувствия, только деловая, хищная хватка.
Мы вошли в дом. Здесь все еще пахло им — его парфюмом, тем сортом кофе, который он любил. Этот запах ударил по мне, вышибая воздух из легких.
— Вероника, не рассиживайся, — бросил Глеб, проходя мимо. — Веди.
Кабинет Кирилла. Его святая святых. Я не любила сюда заходить без него. А теперь должна была привести сюда этих… стервятников.
Массивный сейф стоял в углу, черный и безмолвный. Он притягивал все взгляды.
— Ну? — Лариса нетерпеливо сложила руки на груди. — Открывай. Код ты ведь знаешь.
— Я не знаю кода, — честно ответила я.
Глеб громко рассмеялся. Зло, без тени веселья.
— Конечно. Жена, которая прожила с ним пять лет, ничего не знает. Не держи нас за идиотов, Вероника. Ты ведь понимаешь, что мы тебе не верим?
Он подошел почти вплотную. От него пахло дорогим одеколоном и плохо скрытой агрессией.
— Я говорю правду. Кирилл никогда не говорил мне код. Это было его личное.
— Личное! — передразнила Лариса. — У них от нас все было личное! Деньги, поездки, дома! Хватит ломать комедию. Открывай!
Елена Петровна подошла к столу сына, провела рукой по кожаному креслу.
— Дети, не надо так… Кирюша любил загадки. Может, код — это какая-то дата?
Я пыталась сохранить самообладание. Пыталась быть разумной.
— Давайте подумаем. Может, день его рождения? Или дата основания компании?
Мы перебрали все очевидные варианты. Сейф не поддавался. С каждым неудачным вводом я видела, как на лицах Глеба и Ларисы растет уверенность в том, что я их обманываю.
— Она просто тянет время! — не выдержала Лариса. — Пока мы тут пляшем под ее дудку, ее юристы подчищают счета!
И тут я вспомнила. Шесть цифр. Дата, которую не знал никто, кроме нас двоих. День, когда мы встретились на набережной под дождем. Наш личный, дурацкий праздник. Неужели он мог использовать его?
Руки дрожали. Я подошла к сейфу и набрала комбинацию.
Раздался тихий щелчок.
Тяжелая дверь поддалась.
Лариса и Глеб замерли на секунду, а потом на их лицах проступило торжество.
— Ага! Я же говорил! — выдохнул Глеб мне в лицо. — Все ты знала! С самого начала знала!
В этот момент я почувствовала не горе. А ледяной укол предательства со стороны Кирилла. Он подставил меня. Он знал, что произойдет. Он специально выбрал этот код, чтобы сделать меня виноватой в их глазах.
Внутри сейфа лежали три плотных конверта. На каждом было имя: «Ларисе», «Глебу», «Веронике».
Лариса выхватила свой, разрывая бумагу. Глеб не отставал. Я взяла свой конверт похолодевшими пальцами.
Внутри был один лист. На нем — всего одно предложение, написанное знакомым почерком Кирилла:
«Первое задание: сожгите то, что вам дороже всего».
Подпись. И больше ничего.
Первым нарушил звенящую пустоту Глеб. Он хмыкнул, пробежав глазами по строчке в своем конверте, и смял лист.
— Бред какой-то. Детский сад. «Дороже всего».
Лариса, наоборот, впилась взглядом в свой листок. Ее губы сжались в тонкую линию.
— Он не мог серьезно. Это же… метафора?
Она посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнул расчет.
— Вероника, ты же у нас творческая натура. Как думаешь, что этот псих имел в виду?
Они ждали от меня ответа. Ждали, что я, «хорошая девочка» Вероника, начну рассуждать о высоких материях, о чувствах, о памяти. Дам им подсказку.
— Я думаю, он имел в виду ровно то, что написал, — тихо ответила я.
Глеб прошелся по кабинету, остановился у камина. На мраморной полке стояли фотографии. Он взял одну — Кирилл и он в подростковом возрасте, с удочками у реки.
— Ну, допустим. Я сожгу это. Воспоминания о братстве. Пойдет?
— Слишком дешево, — отрезала Лариса. Она уже все для себя решила. — Камеры смотрят. Нужно что-то материальное. Что-то, что можно оценить.
Она сняла с запястья тяжелые золотые часы.
— Отцовские. Он подарил их Кириллу, а брат отдал мне на свадьбу. Дороже них у меня ничего нет.
Она сказала это с таким пафосом, что я едва удержалась от смеха. Я знала, что эти часы она ненавидела и собиралась продать.
Глеб понял ее игру. Он полез в карман и вытащил брелок с одним-единственным ключом.
— Ключ от моего первого «Порше». Я его продал десять лет назад, а ключ сохранил. Символ моего старта. Моего успеха.
Они смотрели друг на друга, как два игрока, оценивая ставки. Они не собирались ничего сжигать по-настоящему. Они собирались разыграть спектакль для невидимого зрителя.
— А ты что, Вероника? — голос Ларисы сочился ядом. — Что у тебя может быть «дороже всего»? Платье свадебное? Или его кредитка?
Она рассмеялась собственной шутке.
Я молчала. Я знала, что сожгу. Не для них. Не для Кирилла. Для себя.
Я вышла из кабинета и поднялась в нашу спальню. В ящике комода, под стопкой шелкового белья, лежал он. Маленький альбом в потертой кожаной обложке. Мой первый подарок ему.
Там не было фотографий. Там были мои наброски, сделанные карандашом. Кирилл, спящий. Кирилл, смеющийся. Кирилл, смотрящий на меня так, как не смотрел больше никто.
Вернувшись, я положила альбом на стол.
Лариса и Глеб переглянулись.
— И это все? — скривился Глеб. — Дешевый блокнот с каляками-маляками?
— Он думал, ты притащишь «Биркин» или колье, которое он тебе подарил, — протянула Лариса, подходя ближе. Она взяла альбом в руки, брезгливо перелистывая страницы. — Какая сентиментальная чушь. Он, наверное, и не помнил о его существовании.
Ее слова должны были ранить. Но они не ранили. Они попали в какую-то выжженную пустоту внутри меня.
— Хватит притворяться, Вероника, — вдруг сказала она, бросая альбом обратно на стол. — Кончай этот спектакль про убитую горем вдову. Ты здесь по той же причине, что и мы. Ради денег. Так что сожги свою макулатуру и пойдем дальше.
И в этот момент что-то щелкнуло.
Не во мне. Во всем этом мире, который построил Кирилл. Вся ложь, все унижение, весь этот фарс. Все сошлось в одной точке.
Я посмотрела на их самодовольные, жадные лица. На часы Ларисы. На ключ Глеба. На свой альбом.
А потом я вспомнила его слова из видео: «Подумайте, что на самом деле значит это слово». Преданность. Семье. Но какой семье? Той, что грызется за деньги? Или той, которую он построил сам — его компании?
Я поняла его извращенную логику. Его жестокую игру.
Медленно, как во сне, я подошла к столу. Выдвинула верхний ящик. Там, в специальной папке из тисненой кожи, лежал документ.
Самый первый, самый главный. Учредительный договор о создании его компании. Тонкий лист бумаги, с которого начались миллионы. Его настоящая гордость. Его настоящее сокровище.
Я достала его.
— Что ты делаешь? — напрягся Глеб.
— Вы ничего не поняли, — мой голос прозвучал незнакомо. Ровно и холодно. — Вы оба.
Я повернулась к ним, держа лист в руке.
— Он не просил сжигать наши самые дорогие вещи. Это было бы слишком просто. Он хотел посмотреть, кто из нас понимает, что было дороже всего ему.
Я подошла к камину, где уже потрескивали дрова, предусморочно зажженные Глебом для его «жертвы».
— Это не часы. И не ключи. И уж точно не мои рисунки.
На их лицах отразилось недоумение, которое быстро сменялось страхом. Они, кажется, начинали догадываться.
— Дороже всего ему была его империя. Его игра. То, с чего все началось.
Я не колебалась. Я просто протянула руку и опустила документ в огонь.
Бумага мгновенно почернела по краям, скручиваясь. Синие чернила подписи Кирилла вспыхнули и исчезли.
Я смотрела, как пламя пожирает его главное детище. И впервые за последние дни почувствовала не боль и не горе. А злую, освобождающую силу.
Игра изменилась. Теперь я буду устанавливать правила.
— Ты спятила! — первый опомнился Глеб. Он бросился к камину, пытаясь вытащить из огня обугленный комок, но тут же отдернул руку, обжигаясь. — Ты все уничтожила! Ты понимаешь, что ты наделала?!
Лариса просто смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых плескался животный ужас. Она не могла даже закричать.
В этот самый момент снова ожила плазменная панель на стене.
На экране появился Кирилл. Он не сидел в кресле. Он стоял у окна, за которым виднелся знакомый мне пейзаж, и медленно аплодировал. Звук хлопков был оглушительным.
— Браво, Ника. Браво, — сказал он, и его голос был лишен издевки. В нем звучало… уважение? — Единственная, кто понял игру.
Глеб и Лариса застыли, уставившись на экран. Их лица вытянулись.
— Что… что это значит? — пролепетала Лариса.
— Это значит, что вы двое — алчные, недалекие и предсказуемые идиоты, — беззлобно пояснил Кирилл. — Я дал вам простейший тест. И вы его провалили с оглушительным треском.
Он шагнул к камере.
— Думаете, я бы оставил оригинал в ящике стола? Это была просто копия. Но вы поверили. Потому что для вас бумага, дающая право на деньги, и есть самое ценное.
Дверь кабинета бесшумно открылась.
На пороге стоял Кирилл. Живой. Здоровый.
Елена Петровна вскрикнула и осела на пол. Я бросилась к ней.
Глеб попятился, сшибая стул. Лариса просто открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба.
— Но… как? — выдавил Глеб. — Похороны… свидетельство…
— Деньги, Глеб. Те самые, за которыми вы так охотитесь. Они могут творить чудеса, — Кирилл вошел в комнату. — Инсценировать аварию частного самолета в горах, организовать похороны с закрытым гробом, подкупить пару нужных людей… Легко.
Он остановился в центре кабинета. Хозяин.
— Я должен был знать, кому могу доверять. После того, как услышал, как вы делите мою компанию за моей спиной.
Он посмотрел на сестру.
— Лариса, я слышал, как ты жаловалась подруге по телефону, что я слишком долго подыхаю.
Потом на брата.
— Глеб, я знаю, что ты уже встречался с нашими конкурентами, предлагая им продать мою долю, как только вступишь в наследство.
Их лица стали белыми.
— Шоу окончено, — его голос стал твердым, как сталь. — Вы не получите ничего. Ни копейки. Охрана проводит вас до ворот. Ваши вещи вам пришлют. В мой дом и в мою компанию вам вход воспрещен. Навсегда.
Глеб попытался возразить, но одного взгляда Кирилла хватило, чтобы он захлопнул рот. В дверях уже стояли два крепких мужчины в костюмах.
Лариса и Глеб уходили молча, не глядя ни на кого. Униженные. Раздавленные.
Когда дверь за ними закрылась, Кирилл повернулся ко мне.
— Ника, я…
— Замолчи, — перебила я его. Мой голос не дрогнул. Я поднялась на ноги, оставляя Елену Петровну, которая пришла в себя и теперь просто тихо плакала от шока и облегчения.
Я подошла к нему вплотную.
— Ты устроил чудовищный спектакль. Ты заставил меня пережить твою смерть. Ты унизил меня перед ними, выставив лгуньей.
Он хотел что-то сказать, но я подняла руку.
— Ты проверял их. А заодно и меня. Ты смотрел, сломаюсь ли я. Сожгу ли я свой альбомчик, как послушная девочка, или пойму твою извращенную игру.
Я смотрела ему прямо в глаза, и впервые он отвел взгляд.
— Я понял, что был неправ…
— Ты не просто был неправ. Ты разрушил то, что было между нами. Доверие.
Я обошла его и подошла к столу. Его столу. Я провела рукой по гладкой поверхности.
— Ты прав, шоу окончено. Но начинается новое. По моим правилам.
Я повернулась к нему.
— Все, что ты хотел заморозить, теперь мое. По праву победителя в твоей же игре. Я найму лучших юристов, и они докажут, что своими действиями ты нанес мне моральный ущерб, несовместимый с дальнейшей совместной жизнью.
На его лице отразилось изумление. Он не ожидал этого. Он думал, я брошусь ему на шею.
— А ты… — я сделала шаг к нему. — Ты теперь будешь доказывать свою преданность. Мне. Каждый день. И может быть, когда-нибудь, через год, я решу, достоин ли ты снова называться моим мужем.
Я взяла со стола свой альбом с рисунками. Единственную вещь в этой комнате, которая имела настоящую цену.
— А теперь, дорогой, — я улыбнулась его же усмешкой, — я, пожалуй, пойду. У меня много дел. Нужно управлять империей.
Кабинет Кирилла теперь был моим. Я сменила тяжелые кожаные кресла на светлые и лаконичные, а на стене вместо диаграмм и графиков теперь висели мои работы — яркие, абстрактные полотна.
Кирилл вошел без стука, неся поднос с двумя чашками. Он больше не носил строгие костюмы дома. Простая футболка, джинсы. Он поставил поднос на стол.
— Отчет по слиянию, — сказал он, пододвигая мне тонкую папку. — Все, как ты просила. Юристы внесли последние правки.
Я кивнула, не отрывая взгляда от монитора.
— Спасибо. Оставь на краю.
Он не ушел. Остался стоять рядом, глядя на меня. За этот год он научился молчать. Сначала он был моим личным ассистентом. Подавал документы, назначал встречи, приносил напитки.
Члены совета директоров, привыкшие видеть в нем грозного босса, первое время терялись. Возвращение Кирилла обрушило акции и вызвало расследование, и только моя жесткая позиция и экстренные меры позволили удержать компанию на плаву.
Кирилл видел все это. Он видел, как я восстанавливаю разрушенные им мосты.
Елена Петровна переехала в загородный дом. После того, как она пришла в себя, у нас с ней состоялся долгий разговор.
Она плакала и просила прощения за то, что в самый страшный момент не нашла в себе сил меня поддержать. Я не держала на нее зла. Теперь она была моим главным союзником.
Что касается Глеба и Ларисы… Их жизнь превратилась в жалкую пародию на прежнее существование.
Лишившись финансовой поддержки Кирилла, они быстро погрязли в долгах. Иногда они звонили. Просили. Угрожали. Я внесла их номера в черный список.
— Ты сегодня поздно? — спросил Кирилл.
— Да. Нужно подготовиться к завтрашнему совету, — я наконец подняла на него глаза.
— Я закажу ужин. Что-нибудь легкое?
— Да. Спасибо.
Он кивнул и вышел так же тихо, как и вошел.
Многие думали, что я просто наслаждаюсь местью. Они не понимали. Это не было местью. Это было строительством.
Кирилл разрушил наш дом до основания. И я строила его заново. На новом фундаменте. Где доверие не дается по умолчанию, а зарабатывается.
Я посмотрела на свой альбом с рисунками. Он лежал на углу стола, всегда на виду. Напоминание о том, кем я была, и о том, кем никогда больше не стану.
Вечером, когда я вошла в спальню, Кирилл уже спал. Он лежал на своей половине кровати, и во сне его лицо было беззащитным, почти мальчишеским.
Я легла рядом, оставляя между нами привычное расстояние.
— Ника? — сонно пробормотал он.
— Спи.
Он вздохнул и перевернулся на другой бок.
Я смотрела в потолок. Был ли он прощен? Нет. Можно ли простить такое? Не знаю.
Но я знала одно. Тот жестокий спектакль, который он устроил, убил не только мою любовь.
Он убил и того Кирилла — самоуверенного игрока, считавшего, что ему все позволено. А заодно и ту Веронику — тихую, покорную жену.
И из пепла этого пожара родились двое новых людей. Мужчина и женщина, которые заново учились быть вместе. Без шоу, без проверок, без игр.
И это была история, финал которой мы должны были написать вместе. С чистого листа.
