Коробка была плоской, обернутой в блестящую золотую бумагу.
— Открой же, Маша, — голос свекрови, Светланы Петровны, звенел нетерпением.
Егор, мой муж, улыбался рядом. Годовщина. Наш первый год.
Я потянула ленту. Под бумагой оказался глянцевый картон. Напольные весы. Электронные, с холодным стеклянным блеском.
— Тебе пригодятся, дочка, — мягко сказала Светлана Петровна, глядя мне прямо в глаза. — Семейная жизнь расслабляет. Пора немного в тонус себя приводить. А то Егорушка у нас мужчина видный, надо соответствовать.
Егор засмеялся.
— Мам, ну что ты, Маша у меня и так красавица.
— Я же для ее блага, — не сдавалась свекровь. — Просто маленький стимул.
Я смотрела на цифры «0.0», загоревшиеся на дисплее, когда она надавила на весы носком туфли.
Стимул.
Я заставила себя улыбнуться.
— Спасибо, Светлана Петровна. Очень… полезная вещь.
Весы поселились в углу спальни. Сначала я их игнорировала.
Потом стала вставать на них утром. Просто из любопытства.
Цифры были бесстрастны. Пятьдесят восемь. Пятьдесят восемь и триста. Пятьдесят семь и девятьсот.
Я полезла в интернет, начала гуглить «идеальный вес при росте 165».
Егор этого не замечал. Он целовал меня, уходя на работу, и говорил, что я пахну ванилью и домом. Ему, казалось, все нравилось.
Но когда в воскресенье к нам приехала свекровь, я поймала ее взгляд.
Мы сидели за обеденным столом. Я потянулась за вторым куском запеканки.
Светлана Петровна ничего не сказала. Она просто проводила мою руку взглядом. От общей тарелки с запеканкой до моей тарелки. И чуть заметно качнула головой, поджав губы.
Я медленно положила вилку.
— Что-то аппетита нет.
Егор поднял бровь.
— Маш, ты чего? Сама же готовила, так вкусно.
— Передумала, — я встала из-за стола. — Пойду проверю, как там белье в машинке.
Я чувствовала ее взгляд спиной. Взгляд, который, казалось, просвечивал меня насквозь и пересчитывал калории в моей запеканке.
Вечером, когда мы остались одни, я встала перед зеркалом в ванной.
Я всегда считала себя… обычной. Нормальной. Но теперь я видела складку у пояса пижамных штанов. Видела, как округлились щеки.
— Егор, — позвала я мужа. — Я толстая?
Он оторвался от телефона, где смотрел что-то смешное.
— Ты? С ума сошла? Идеальная.
— Твоя мама так не думает.
Он вздохнул. Тот самый вздох, который я уже выучила. Вздох, означавший «опять ты начинаешь».
— Маш, мама просто… ну, она такая. Прямолинейная. Она не со зла. Она просто заботится.
— Заботится? — я посмотрела на него. — Подарить весы на годовщину — это забота?
— А что такого? Полезный подарок. Лучше, чем пылесборник какой-нибудь. Ну, не фарфоровую же статуэтку.
Я ничего не ответила.
На следующее утро я проснулась на час раньше. Я надела кроссовки и вышла на пробежку.
Весы в углу показали «пятьдесят семь и семьсот».
Прошел месяц. Мои пробежки стали регулярными. Весы показывали «пятьдесят шесть и девятьсот». Я стала чувствовать себя легче.
Светлана Петровна пришла без звонка в среду.
Я как раз обедала — куриная грудка и брокколи. Я уже втянулась в режим.
Она смерила мою тарелку оценивающим взглядом.
— Вот, молодец. Сразу видно — взялась за ум. А я тебе тут кефирчик принесла, обезжиренный. Будешь на ночь пить.
Она поставила пакет на стол, прямо на мою чистую скатерть.
— Спасибо, не нужно. Я не люблю кефир.
— Ну как же не любить, Машенька? — она по-хозяйски открыла наш холодильник. — Это же для пользы. Для здоровья. Чтобы животик плоский был.
Она начала переставлять мои кастрюли, освобождая место для своего кефира.
— Светлана Петровна, пожалуйста, не надо. Это мой холодильник.
Она замерла с пакетом в руке.
— То есть, я уже и помочь не могу? Я к вам с открытой душой…
— Егор! — позвал я.
Муж вошел на кухню, протирая глаза. Он работал из дома в дальней комнате.
— Что случилось?
— Мама снова… — начала я, но свекровь меня перебила.
— Я просто кефир сыну принесла! А Машенька у нас теперь на диете, нервная стала. Бросается на меня.
Егор посмотрел на меня с укором.
— Маш, ну что ты как неродную. Мама же помочь хочет.
Я посмотрела на них двоих. На него и на нее.
Она стояла, обиженно поджав губы. А он смотрел на меня так, будто это я была виновата.
— Да, — сказала я тихо. — Наверное. Извините.
Я вышла из кухни.
Я почему-то совсем не чувствовала радости от потерянного килограмма.
Это стало системой. Весы были моим утренним ритуалом. Пятьдесят шесть. Пятьдесят пять с половиной.
Я убрала из рациона сахар и мучное.
Егор, кажется, был доволен.
— Ты так постройнела, Маш. Прямо светишься. Мама была права, тебе это на пользу пошло.
Он обнял меня за талию, которая стала тоньше. Я не почувствовала ничего, кроме холода.
Светлана Петровна теперь чувствовала себя в нашем доме полноправной хозяйкой. Раз ее методы «работают», значит, ей можно все.
Я открывала холодильник и видела, что мой йогурт отодвинут в дальний угол, а на полке красуется ее «правильный» творог.
— Машенька, я тебе купила, — говорила она, не спрашивая. — А то ты ерунду всякую ешь.
Потом она добралась до моих шкафов.
— Ой, а что это у тебя специи все вразнобой? Я тебе контейнеры одинаковые купила, сейчас пересыплем, будет красиво.
Мои баночки со всего света, которые я привозила из путешествий, были опустошены. Их содержимое пересыпали в безликий пластик.
Кухня, мое любимое место в доме, становилась чужой. Стерильной. Ее кухней.
Я снова и снова пыталась поговорить с Егором.
— Егор, мне некомфортно. Она приходит и все переставляет. Она контролирует, что я ем.
— Маш, ну какая ерунда, — он сидел, уткнувшись в ноутбук. — Она же как лучше хочет. Помогает по хозяйству. Тебе же легче.
— Мне не легче! — я почти сорвалась на крик. — Я не просила ее помогать. Я хочу, чтобы в моем доме было по-мое<em>ему</em>.
Он откинулся на спинку стула. Его взгляд стал жестким.
— Маша, это и ее дом. Я ее сын. Она не чужой человек. Ты просто придираешься. У тебя характер испортился, как ты худеть начала.
Он сказал, что это у меня испортился характер.
Я замолчала.
Логика не работала. Мои чувства обесценивались. Мой дом переставал быть моим.
В субботу, спустя три месяца после годовщины, мы ждали гостей. Друзей Егора — семейную пару, Илью и Катю.
Я готовилась. Купила свои любимые продукты. Решила сделать легкие салаты и запеченную рыбу.
В два часа дня, за три часа до прихода гостей, раздался звонок в дверь.
Светлана Петровна.
Она вошла не с пустыми руками. В руках у нее были два больших контейнера.
— Я знала, что у тебя гости, — пропела она, проходя прямо на кухню. — Чтобы ты не напрягалась, я приготовила свой фирменный салат.
Она открыла крышку. Удушливый запах майонеза и чеснока ударил в нос.
— И курочку. Егорушка твою рыбу сухую не очень любит, ему посытнее надо.
Она бесцеремонно отодвинула мои миски с заготовками.
— Светлана Петровна, я уже все приготовила, — сказала я ровно, стараясь держать себя в руках.
— Ну что ты, милая, лишним не будет.
Она посмотрела на мою тарелку с нарезанными овощами.
— Ой, а это что? Опять трава? Маша, гостей-то хоть покорми нормально. Мужчины такое не едят.
Вечер был испорчен.
Я накрыла на стол. В центре красовался ее майонезный салат. Рядом — ее жирная курица. Моя рыба и салаты скромно жались с краю.
Егор и Илья нахваливали стряпню Светланы Петровны.
— Вот, Маша, учись, как надо! — смеялся Егор, подкладывая себе еще курицы. — Мама у меня — золотой повар.
Катя, наша гостья, посмотрела на меня с сочувствием.
— Маш, а ты чего сама ничего не ешь? Ты так похудела, прекрасно выглядишь.
Не успела я ответить, как в разговор вклинилась свекровь.
— Это всецело моя заслуга! — она торжествующе подняла бокал с соком. — Я ее на путь истинный наставила. А то запустила себя совсем после свадьбы.
Она обратилась к Илье и Кате, понизив голос, но так, чтобы слышали все.
— Я ей весы подарила. С намеком. Говорю: «Пора, дочка, за ум браться». А то муж-то молодой, красивый. Уведут.
Егор неловко кашлянул, но ничего не сказал.
Гости замолчали.
Я смотрела на стол. На чужую еду на моих тарелках. На мужа, который ел эту еду и улыбался. На свекровь, которая сияла от собственной значимости.
Я чувствовала себя голой. Выставленной на всеобщее обозрение.
— Маш, ты бледная. Тебе нехорошо? — спросила Катя.
Я медленно встала.
— Да. Что-то нехорошо. Извините.
Я ушла в спальню и закрыла дверь.
Я слышала, как Егор что-то неловко объяснял гостям. «Устала», «перенервничала».
Я подошла к весам. Встала на них.
«55.1».
Я потеряла почти три килограмма. И, кажется, потеряла что-то еще. Что-то гораздо более важное.
Гости ушли рано.
Егор вошел в спальню злой.
— Маша, что это было? Что за демонстрация? Мама расстроилась, гости ничего не поняли. Ты испортила вечер.
Я сидела на кровати, сжавшись.
— Я испортила? Егор, я?
— А кто? Начала тут сцены устраивать. Мама просто…
— …хотела как лучше? — закончила я за него. — Егор, она унизила меня. Перед твоими друзьями. Она рассказала, как она меня «дрессирует». А ты сидел и улыбался.
— Да что она такого сказала? Ну, пошутила. Ты стала слишком чувствительной.
— «Уведут»? Это шутка?
— Маш, прекрати. Ты прекрасно выглядишь. Метод работает. Что тебе еще надо?
Я посмотрела на него. Он не понимал. Или не хотел понимать.
— Мне надо, чтобы ты был моим мужем. А не ее сыном, который живет у меня.
— Это уже перебор, Маша! — он ударил ладонью по комоду.
— Перебор — это то, что происходит в моем доме! — я вскочила. — Перебор — это когда я боюсь есть на своей кухне!
Мы кричали. Впервые за год мы по-настоящему кричали.
На следующее утро Егор ушел на работу, хлопнув дверью.
Я механически убирала кухню. Остатки вчерашней курицы, майонезный салат. Я выбрасывала все это в мусорное ведро.
В обед пиликнул телефон. Сообщение от Кати.
«Маш, привет. Ты как? Не обижайся на меня, но твоя свекровь — это просто монстр в юбке. То, что она сказала вчера… это было ужасно. Держись».
Я смотрела на эти слова. Я не сошла с ума. Мне не показалось.
Я механически убирала кухню. Остатки вчерашней курицы, майонезный салат. Я выбрасывала все это в мусорное ведро.
В одиннадцать раздался звонок в дверь. Светлана Петровна.
— Я пришла помочь тебе убрать, — заявила она с порога. — А то ты, наверное, опять раскисла.
Она вошла на кухню и огляделась.
— И правильно, что мою еду выбросила. Нечего раскармливаться. Контроль терять нельзя.
Она прошла в спальню. Я пошла за ней.
Светлана Петровна подошла к весам. Она посмотрела на меня с укоризной.
— А ты сегодня взвешивалась?
Она смотрела на меня в упор.
— Нет, — сказала я.
— А ну-ка, давай. При мне. Контрольное взвешивание. После вчерашнего.
Она говорила как врач, как надзиратель.
В этот момент в квартиру вошел Егор. Он забыл какие-то документы для работы.
Он вошел в спальню и застал эту сцену: я, стоящая перед матерью, и она, указывающая мне на весы.
— Мам? Маша? Что у вас опять происходит?
— Да вот, Машеньку твою проверяю, — улыбнулась свекровь. — А то она совсем от рук отбилась. Вставай, Маша, не бойся.
Егор посмотрел на меня. Он выглядел уставшим. Уставшим от нас обеих.
— Маш, ну взвесься ты, господи. Что тебе стоит? Пусть она успокоится, и закончим этот цирк.
Он не договорил.
Все остановилось.
Он только что назвал мои чувства «цирком». Лишь бы она успокоилась.
Я посмотрела на весы. Потом на мужа. Потом на свекровь.
Я всегда избегала конфликтов. Я всегда хотела мира. Я уступала, извинялась, проглатывала.
Но сейчас я увидела их двоих. Они стояли, как единый фронт. Уставший от «цирка» муж и «заботливая» свекровь.
— Хватит, — сказала я.
Голос был тихий, но он прозвучал оглушительно.
Егор моргнул.
— Что?
— Я сказала, хватит.
Я повернулась к Светлане Петровне.
— Я не буду взвешиваться. Ни сегодня. Никогда.
— Машенька, ты что…
— И вы, Светлана Петровна, больше не будете приходить в мой дом без приглашения.
Егор вскинулся.
— Маша! Ты как с матерью разговариваешь!
— Я разговариваю с человеком, который меня не уважает. А ты, — я посмотрела на мужа, — ты ей в этом потакаешь.
Я взяла весы в руки. Стекло было холодным и тяжелым.
— Знаете, в чем проблема этого «подарка»? — я посмотрела им обоим в глаза. — Он не показывает мой вес. Он показывает ваше отношение ко мне.
Светлана Петровна ахнула.
— Да я же… я же добра тебе желаю!
— Ваше добро — это яд, — сказала я твердо. — Вы не заботитесь обо мне. Вы самоутверждаетесь. Вам нравится меня «исправлять».
Я повернулась к Егору.
— А ты. Ты позволил этому случиться. Ты сидел и смотрел, как меня унижают за моим же столом. Ты делал вид, что это «забота». Ты сделал меня виноватой в том, что мне больно.
— Маша, я… я не думал…
— А ты начни думать, Егор! — мой голос дрогнул, но я не сорвалась. — Начни думать, с кем ты живешь. С женой. Или с мамой.
Я посмотрела на Светлану Петровну.
— Я не буду той, кем вы хотите меня видеть. Я не буду «соответствовать».
— Егорушка, ты посмотри на нее! Она…
— Светлана Петровна, — перебила я ее. — Я прошу вас уйти.
Егор замер.
— Маша, это…
— Егор. Я. Прошу. Ее. Уйти. А ты, — я посмотрела ему в глаза, — ты должен решить. Прямо сейчас. Чья это семья. Наша. Или твоя с мамой.
Я поставила весы на пол между ними.
— Выбирай.
Егор смотрел то на меня, то на весы, то на мать.
Светлана Петровна тут же сменила тактику. Улыбка исчезла. Лицо исказилось обидой.
— Егорушка, сынок… Ты слышишь? Она меня, твою мать, из твоего же дома выгоняет! Я, которая…
— Мам, — голос Егора сел. Он посмотрел на меня.
Я стояла ровно. Я не плакала. Я просто ждала. Я больше не была «миротворцем». Я была человеком, который больше не уступит.
Он увидел это. Увидел не истерику, а решение.
— Мам, пожалуйста, — сказал он, не глядя на нее. — Маша права. Пожалуйста, иди домой.
Лицо Светланы Петровны вытянулось.
— Что?
— Иди домой, — повторил Егор громче, уже глядя ей в глаза. — Я приеду к тебе позже. Один. Нам с Машей надо поговорить.
— Да как ты можешь! — взвизгнула она. — Я для вас все… А ты… подкаблучник!
— Мама! — рявкнул Егор.
Она отшатнулась. Кажется, она впервые в жизни слышала, чтобы он так с ней говорил.
Светлана Петровна схватила свою сумку.
— Неблагодарные! — бросила она мне. — Ты еще пожалеешь, что настроила сына против матери!
Она вылетела из квартиры. Хлопнула входная дверь.
Наступила такая пустота, что зазвенело в ушах.
Егор тяжело опустился на край кровати, схватившись за голову.
Я молчала. Я ждала, что он скажет. Что он начнет извиняться за нее. Что скажет «ты была слишком резкой».
— Ну, ты довольна? — сказал он в пол. — Устроила скандал.
Я замерла.
— Я устроила?
— А кто? Нельзя было просто… промолчать? Зачем надо было ее выгонять? Она же мать!
Я села напротив него.
— Егор. А я — жена. И это мой дом. В который твоя мать пришла без спроса, чтобы устроить мне «контрольное взвешивание».
— Да это она… она просто… — он запнулся, понимая, что не может найти оправдания.
— Что «она»? Заботливая? Любящая? Егор, она меня травила. Медленно. Каждый день. А ты стоял рядом и подавал ей яд, говоря, что это «витамины».
Он поднял на меня глаза. В них было отчаяние.
— Я не… я не знал…
— Ты не хотел знать! — отрезала я. — Так было удобнее. Не нужно было ссориться с мамой. Можно было просто обвинить меня в «плохом характере».
Он молчал. Долго.
— Прости меня, — сказал он наконец.
Я вздрогнула.
— Что?
— Прости меня, Маша, — он посмотрел на меня. — Я… я такой идиот. Я не видел. Я правда не видел, что происходит.
— Ты не хотел видеть, Егор.
— Да, — он кивнул. — Да. Удобнее. Мама всегда была… такой. Активной. А ты… ты всегда была мягкой. Я думал, вы… притретесь.
— Нас не надо «притирать», Егор. Нас надо было разделить. Это наша семья.
— Я знаю. Я понял. Только сейчас… когда увидел, как ты на меня посмотрела.
Он встал и подошел ко мне. Осторожно, будто боялся, что я отскочу.
— Я люблю тебя, Маш. Я не хочу тебя терять.
— Тогда тебе придется научиться быть моим мужем.
Он кивнул.
— Я научусь.
Он посмотрел на весы, стоявшие между нами. Наклонился, поднял их.
— Что с ними делать?
— Убери, — сказала я.
Он посмотрел на меня.
— Просто убери. На антресоли. Или в кладовку. Мне все равно. Я не хочу их видеть.
Он молча понес весы в коридор. Я слышала, как щелкнул замок кладовки.
Прошло два месяца.
Светлана Петровна звонила. Жаловалась Егору на сердце, на неблагодарных детей. Он слушал. А потом говорил: «Мам, я приеду в субботу. Один. Помогу тебе».
Он ездил. Помогал. Возвращался ко мне.
В наш дом она не приходила.
Мы договорились, что встречи будут. Но только по праздникам. На нейтральной территории. Или у нас, но по четкому приглашению и с пониманием, что хозяйка здесь я.
Это было сложно. Егора ломало. Меня тоже.
Но в воскресенье утром я проснулась от запаха выпечки.
Я вышла на кухню. Егор стоял у плиты и пек оладьи. Мои любимые, на кефире, с яблоком.
— Ты чего так рано? — улыбнулась я.
— Решил тебя порадовать.
Он поставил передо мной тарелку. Горка оладий, политых медом.
— А мне можно? — усмехнулась я.
— Тебе можно все, — серьезно сказал он. — Всегда было можно. Это я дурак, что забыл.
Я села за стол. За наш стол. На нашей кухне.
Я откусила кусочек. Было невероятно вкусно.
Я больше не взвешивалась. Я не знала, сколько я вешу. Пятьдесят пять или пятьдесят восемь.
Я знала только одно. Я снова чувствовала себя дома. И я знала, что если кто-то еще раз попробует указать мне на мой вес или мое место, я не буду молчать.
Я не буду ждать.
Прошел еще год.
Наша вторая годовщина была тихой. Никаких гостей. Никакой блестящей оберточной бумаги.
Егор просто принес вечером коробку с моим любимым миндальным тортом и бутылку вина.
— С праздником, любимая, — он поцеловал меня.
Мы сидели на кухне. Той самой, которая снова стала моей. Специи стояли на моих полках. В холодильнике лежали мои йогурты.
Егор резал торт.
— Ты помнишь, что было год назад? — спросил он тихо, не поднимая глаз.
— Помню, — ответила я.
— Мне до сих «стыдно,» Маш.
— Мне «уже» нет, — сказала я. — Это был просто… урок. Для нас обоих.
Он кивнул.
В этот момент у него зазвонил телефон. Он посмотрел на экран. «Мама».
Он вздохнул, но не так, как раньше. Не со смесью раздражения и вины. Это был просто вздох человека, который знает, что ему предстоит не очень приятный, но обязательный разговор.
Он взял телефон и вышел в коридор.
Я не прислушивалась. Мне было неинтересно. Я слышала обрывки фраз.
— Да, мам… Нет, сегодня мы заняты… Я же говорил… В воскресенье. Да, заедем. На час. Маша со мной, да…
Раньше я бы напряглась. Раньше я бы ждала, что он вернется и скажет: «Маша, мама так просит, давай съездим».
Он вернулся через пять минут. Сел за стол.
— Просит в гости. Прямо сейчас. Обижается, что мы годовщину без нее отмечаем.
— И что ты сказал? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Сказал, что у нас планы. Что мы приедем в воскресенье, как и договаривались. Поздравим ее с прошедшими праздниками.
Он отложил телефон.
— Она не изменится, Маш. Я это понял.
— Я тоже, — кивнула я. — Но изменились мы.
На прошлой неделе я делала генеральную уборку.
Я разбирала кладовку. В самом дальнем углу, под стопкой старых пледов, я наткнулась на них. На те самые весы.
Они покрылись пылью.
Я вытащила их, протерла. Экран блеснул.
Я постояла с ними в руках. Вспомнила то утро. «Контрольное взвешивание».
Во мне ничего не шевельнулось. Ни обиды, ни злости. Просто усталость от чужой глупости.
Я не стала на них вставать. Мне было совершенно все равно, что они покажут. 55, 58 или 60.
Это была просто вещь. Она больше не имела надо мной власти.
Я взяла весы, вышла из квартиры и молча поставила их на площадку возле мусоропровода.
Я не разбила их. Не стала устраивать драму. Я просто убрала их из своей жизни. Как ненужный хлам.
Егор вернулся с работы и увидел их там. Он ничего не спросил. Просто вынес их вечером вместе с остальным мусором.
Мы доели торт.
— Знаешь, о чем я подумала? — сказала я, допивая вино. — Твоя мама была права в одном.
Егор удивленно поднял бровь.
— В чем это?
— Семейная жизнь действительно расслабляет.
Он приготовился защищаться, но я улыбнулась.
— Только расслабляет не тело. Она расслабляет границы. Начинаешь думать, что ради мира нужно терпеть. Что нужно быть «мягкой».
Я посмотрела ему в глаза.
— А на самом деле, мир — это не когда все молчат. Мир — это когда все знают правила. И уважают их.
Егор накрыл моей рукой своей.
— Я рад, что ты установила наши правила, Маша.
— Я рада, что ты согласился по ним играть, — ответила я.
На следующее утро я проснулась и поймала свое отражение в зеркале. Я не знала, сколько вешу.
Но я точно знала, чего я стою. И этот вес измерить было невозможно.
