Тяжелый, приторный дух лилий и воска бил в ноздри.
Светлана Андреевна стояла у гроба мужа, Вадима Евгеньевича, как изваяние. Пятьдесят лет она была его опорой, его тылом, его «Стоиком», как он любил говорить, когда хотел похвастаться перед друзьями ее выдержкой.
Вот и сейчас она держалась.
Сын Егор, бледный, с покрасневшими глазами, что-то тихо распоряжался у входа. Подходили люди. Сочувствовали. Говорили правильные слова о том, каким «столпом» и «человеком дела» был Вадим.
Светлана кивала. Механически.
Она не плакала. Слезы кончились еще в больнице, когда аппарат искусственного дыхания издал тот самый ровный, длинный звук.
Вперед, расталкивая вежливую очередь соболезнующих, протиснулась невысокая, очень прямая старуха в старомодной шляпке с вуалью. Светлана ее не знала. Или, может, видела мельком когда-то очень давно.
Старуха проигнорировала Светлану.
Она подошла вплотную к гробу, откинула вуаль. Сухие, цепкие пальцы легли на холодный лоб Вадима.
— Прощай, Вадичка, — прошептала она с такой интимной тоской, что у Светланы свело скулы.
Потом старуха повернулась к ней. Ее глаза, выцветшие, но острые, впились в Светлану без всякого сочувствия. С каким-то странным, почти победным вызовом.
— Он был очень щедрым, — сказала старуха. Голос у нее был сухой, как осенний лист. — Но только для тех, кого по-настоящему выбирал.
Светлана непонимающе моргнула.
Старуха наклонилась ближе, обдав ее легким запахом нафталина и валерьянки.
— Спасибо ему от нас, — отчетливо проговорила она. — Пятьдесят лет он от вас каждую копейку для нас отрывал. Пятьдесят лет заботился.
Она не стала ждать ответа. Развернулась и так же быстро, как появилась, скрылась в толпе.
Слова повисли в густом цветочном мареве. «От вас». «Для нас». «Отрывал».
Это бред. Абсурд. Выжившая из ума женщина.
Светлана снова посмотрела на мужа. Безупречный костюм. Спокойное, почти благородное лицо. Вадим Евгеньевич, «Прагматик» до мозга костей. Человек, который управлял всеми финансами, потому что «Светочка, это цифры, тебе будет скучно».
Человек, который полвека назад сказал ей: «Деньгами в семье буду ведать я. Так надежнее».
И она доверилась. Она была Стоиком.
Поминки в их большой квартире казались невыносимо фальшивыми. Звякала посуда, кто-то уже негромко смеялся в гостиной. Егор пытался быть хозяином, разливал коньяк.
Светлана ушла к себе.
Нет. Не к себе. Она прошла по коридору и толкнула дверь, которую почти никогда не открывала.
Кабинет Вадима. Его «святая святых».
Здесь пахло иначе. Не цветами и едой. Здесь пахло пылью дорогих переплетов, старой кожей и его резким, цитрусовым одеколоном.
Она никогда не заходила сюда без стука. «Света, я работаю. Не отвлекай».
Сейчас он не возразит.
Она села в его огромное кожаное кресло. Оно приняло ее неласково, холодно. На столе, рядом с траурным портретом, лежала миска с содержимым его карманов. Ключи. Запонки. Бумажник.
Тот самый маленький ключик от нижнего ящика стола. Ящика, который не открывался никогда.
Руки действовали сами. Она нашла ключ, вставила в замочную скважину. Легкий поворот.
Слова старухи бились в голове. «Пятьдесят лет».
Ящик был набит не деньгами. Он был набит тонкими тетрадками в коленкоровых обложках. И старыми сберегательными книжками.
Она взяла верхнюю книжку. Чужое имя. Петрова Нина Сергеевна.
Светлана открыла ее. И застыла.
Мелкие, аккуратные суммы. Ежемесячно. Десятилетиями. Начиная с того самого года, когда они с Вадимом поженились.
Она схватила одну из тетрадей. Его узнаваемый, бисерный почерк.
Это был не рабочий журнал. Это была теневая бухгалтерия.
«С. (Света) – пальто – 300 р.»
Ниже: «Н. (Нина) – лечение – 300 р.»
«Егор – велосипед – 50 р.»
Ниже: «В. (Варя?) – взнос кооп. – 50 р.»
«Ремонт дачи – 1000 р.»
Ниже: «Н. – путевка юг – 1000 р.»
Он не просто воровал. Он скрупулезно, по-бухгалтерски, делил их жизнь на два. Каждую трату. Каждую радость. Каждую копейку.
Прагматик.
Тяжелый запах лилий, казалось, догнал ее и здесь, заполнил кабинет. Но теперь он пах не скорбью.
Он пах гнилью.
Она сидела в кресле, пока в квартире не стихли последние звуки. Ушел Егор, забрав с собой тяжелые пакеты с остатками еды.
Она читала.
Это было хуже, чем просто измена. Измена — это импульс, слабость.
А это был — проект. Длиною в жизнь.
Она листала тетради, и ее собственная жизнь, та, которую она считала единственной, тускнела, превращаясь в черновик.
В аккуратной смете Вадима она была статьей расходов «Семья 1». А была «Семья 2».
«С. – юбилей (ресторан) – 800 р.»
«Н. – юбилей (серьги) – 800 р.»
Она вспомнила тот юбилей. Вадим настоял на ресторане, хотя она хотела дома. «Практичнее, Света, не надо мыть посуду». А потом вручил ей букет.
Нине он купил серьги.
«Егор – репетиторы (Институт) – 2000 р.»
«В. (Варя) – первый взнос (машина) – 2000 р.»
Варя. Так звали его мать.
Светлана нашла вторую пачку сберкнижек. На имя Петровой Варвары Вадимовны. Отчество. Его отчество.
У нее свело желудок.
В самом дне ящика, под кипой бумаг, она нашла фотоальбом. Тонкий, не такой, как их — помпезный, в бархатной обложке.
Вот он, Вадим, на двадцать лет моложе. Обнимает ту самую старуху, Нину. Рядом девочка-подросток. Варя.
Следующая страница. Вадим и Варя, уже взрослая, у той самой машины.
Следующая. Варя с ребенком на руках. И Вадим, смотрящий на младенца с такой нежностью, с какой он никогда не смотрел на Егора.
Он не просто делил деньги. Он делил себя.
И, судя по этим снимкам, «Семье 2» доставалась лучшая его часть. Не «Прагматик» и «Столп». А «Вадичка».
Она закрыла альбом.
Кабинет, который всегда внушал ей уважение, теперь казался бутафорией. Все эти умные книги, дипломы на стенах, тяжелый стол — ширма, за которой скрывался расчетливый вор.
Она вышла из кабинета и прикрыла дверь. Не заперла. Какой смысл запирать пустой дом?
Утром пришел Егор. Как всегда, собранный, деловой. Копия отца, только менее жесткий.
— Мам, надо разбираться с документами. На вступление в наследство подавать. Я юристу позвонил.
Он сел за кухонный стол, открыл свой ноутбук.
— Отца фирма, дача, квартира. Надо все оформить.
Светлана поставила перед ним чашку.
— Егор. У твоего отца была другая семья.
Она сказала это ровно. Как констатировала факт. Как «сегодня пойдет дождь».
Егор поднял на нее усталые глаза.
— Мам, о чем ты?
— Женщина. Нина. И дочь. Варя.
Егор нахмурился.
— Ты про ту сумасшедшую на похоронах? Мама, у тебя стресс.
— Я видела документы. Сберкнижки. Его почерк. Он содержал их пятьдесят лет. Он купил им квартиру. Машину. У Вари есть сын. Твой… — она не смогла сказать «брат», — …сводный племянник.
Она говорила, а он смотрел на нее так, как Вадим смотрел, когда она «несла ерунду». Снисходительно. Рационально.
— Мама, — он аккуратно закрыл ноутбук. — Папа всю жизнь работал на нас. Он был кристально честным человеком. Ты это знаешь.
Он не верил. Или не хотел верить.
— Я не хочу, чтобы ты сейчас, в таком состоянии, копалась в каких-то старых бумагах. Возможно, это его старые долги. Или… или что-то по работе, что ты не так поняла.
Он защищал его. Защищал образ.
— Он делил наши деньги пополам, Егор. Все, что я экономила. Все, в чем мы себе отказывали.
— Мы ни в чем себе не отказывали! — он начал раздражаться. — У нас было все. Отец — Прагматик, он умел считать. Хватит.
Егор встал.
— Я сам займусь юристом. Тебе нужно отдохнуть. Выпей что-нибудь. Я не буду слушать этот бред.
Дверь за ним хлопнула.
И вот оно. Стена. Та самая стена «рациональности» и «логики», которую выстроил Вадим. И она оказалась такой прочной, что пережила его самого.
Ее «цивилизованная» попытка провалилась. Сын, ее единственный союзник, выбрал ложь.
Прошло несколько дней. Квартира стала невыносимой.
Каждая вещь кричала об обмане. Вот диван, который они покупали «на вырост». Он казался ей тогда таким дорогим. Интересно, какой диван Вадим купил Нине?
Вот сервиз, который доставали по праздникам. «Непрактично, Света, но пусть будет».
Ее жизнь, ее роль «Стоика», ее терпение — все было частью его финансовой схемы. Она была не женой. Она была бесплатным приложением к бухгалтерии.
Нужно было увидеть.
Она нашла адрес кооперативной квартиры в одной из тетрадей.
Поехала туда. Обычный, крепкий кирпичный дом в хорошем районе. Не чета их «элитной» новостройке, но… добротный. Настоящий.
Она села на лавочку напротив. Она не знала, чего ждет.
Через час из подъезда вышла та самая старуха. Нина. Она была не в траурной шляпке. Она была в простом домашнем пальто.
Она дошла до киоска, купила газету и пошла обратно. У самого подъезда остановилась.
Светлана смотрела, не отрываясь.
Нина подняла голову и посмотрела прямо на нее.
Их разделяло пятьдесят метров и пятьдесят лет лжи.
Нина не удивилась. Она смотрела на Светлану долго, изучающе. А потом… слегка кивнула.
Не как знакомой. А как… как соучастнице. Или как побежденному врагу.
И зашла в подъезд.
Светлана сидела на лавке, пока не замерзли руки.
Этот кивок был последней деталью. Они знали о ней все. Они знали, сколько стоило ее пальто, когда она ездила в санаторий и сколько потратила на репетиторов для Егора.
А она не знала о них ничего.
До сегодняшнего дня.
Она поднялась. Холод пробрал до костей, но она его не чувствовала.
Она была Стоиком пятьдесят лет. Она терпела ради семьи, ради сына, ради «надежности».
Теперь той семьи не было. «Надежность» оказалась воровством.
Но «Стоик» в ней остался. Только теперь у него была другая цель.
Юриста, которого нанял Егор, звали Лев Борисович. Холеный, уверенный, в дорогом галстуке. Он говорил с ней так же, как Вадим и Егор: «Не волнуйтесь», «все под контролем», «чистая формальность».
Светлана Андреевна выслушала его пятнадцатиминутный монолог о завещании и сроках.
— Лев Борисович, скажите, а фирма мужа… она кому принадлежит?
— По бумагам, он был единственный владелец. Значит, пятьдесят процентов вам, пятьдесят — Егору Вадимовичу. Все чисто.
— А дача?
— Дача оформлена на вас, так что это и так ваше.
— А квартира?
— Квартира в совместной собственности. Половина ваша, половина мужа делится между вами и сыном.
«Все чисто». Как в его тетрадках.
Светлана кивнула. Поблагодарила и ушла.
На следующий день она поехала в другую юридическую контору. Не такую фешенебельную. В старом здании с высокими потолками и стертым паркетом.
Ее приняла женщина. Резкая, коротко стриженная, с пронзительными, как сверла, глазами. Звали ее Полина Игоревна. Она специализировалась на «сложных разделах имущества».
Светлана молча положила на стол одну из тетрадей Вадима и одну из сберкнижек на имя Петровой Нины.
Полина Игоревна листала. Ее лицо не менялось.
— Пятьдесят лет, — сказала она, скорее себе, чем Светлане. — Масштабно.
— Мой сын считает, что это «старые долги», — ровно сказала Светлана.
— Ваш сын хочет наследство. И не хочет проблем, — отрезала Полина Игоревна. — А проблемы тут есть.
Она подняла глаза.
— Что это, по-вашему? — спросила Светлана.
— По-моему, это увод совместно нажитого имущества из семьи. В особо крупном размере.
Юрист взяла калькулятор. Пощелкала клавишами, глядя в тетрадь.
— Я вижу тут прямое финансовое зеркало. Суммы совпадают. Даты совпадают. Он покупал вам пальто, и ей пальто. Он платил за институт вашего сына, и за машину ее дочери.
— Что можно сделать?
— Можно подать иск. Признать все имущество, купленное им на имя Петровой Нины Сергеевны и Петровой Варвары Вадимовны, совместно нажитым. И потребовать вашу долю.
Полина Игоревна откинулась на стуле.
— Но вы должны понимать. Это — война. Это грязно. Будут вызывать свидетелей. Будут копаться в вашей жизни. В обеих его жизнях. Ваш сын, — она сделала ударение, — будет в ярости. Его репутация, репутация фирмы…
— Мой муж посягнул на самое святое, что у меня было, — прервала ее Светлана.
Полина Игоревна удивленно приподняла бровь, ожидая услышать про «любовь» или «доверие».
— Он посягнул на мою работу, — сказала Светлана. — Я была его партнером. Я создавала тыл. Я экономила. Я вела этот дом. Это был мой вклад. А он брал мой вклад и делил его пополам с другой.
В ее голосе не было дрожи. Только холодная, абсолютная ясность.
Это был не эмоциональный срыв. Это был аудит.
— Я хочу подать иск. Я хочу наложить арест на все его счета. На фирму. И на их квартиру.
Полина Игоревна не улыбнулась. Но в ее глазах блеснуло что-то вроде восхищения.
— Их квартира, скорее всего, давно переписана на дочь или внука. Но мы можем оспорить и это. Доказать, что это была притворная сделка.
— Делайте, — сказала Светлана.
— Ваш сын. Он же наследник фирмы. Арест заморозит все операции. Он может потерять бизнес.
Светлана встала. Она посмотрела в окно на серый московский двор.
— Егор выбрал защищать логику отца. Пусть теперь пожинает ее плоды. Мой муж был «Прагматиком». Он верил в цифры. Вот мы и посчитаем.
Она повернулась к юристу.
— Начинайте процесс.
Когда она вышла из конторы, морозный воздух ударил в лицо. Впервые за много дней она дышала полной грудью.
Она не стала «Миротворцем». Она не смогла быть «Идеалисткой».
Она осталась «Стоиком». Но ее стоицизм перестал быть пассивным. Он стал оружием.
Ее контрудар был не криком. Он был иском. Документом.
Тем самым «Законом», который Вадим Евгеньевич так уважал, когда дело касалось других, и так виртуозно обходил, когда дело касалось его самого.
Первым взорвался телефон. Через два дня после того, как Полина Игоревна подала документы.
Светлана смотрела на экран. «Егор».
Она дала ему прозвонить пять раз, прежде чем подняла трубку.
— Мама, что ты наделала?! — он не здоровался. Он орал. — Ты с ума сошла?! Наложен арест на счета фирмы! У нас остановка платежей!
— Доброе утро, Егор, — спокойно сказала Светлана.
— Какое к черту утро! Ты разрушаешь все, что отец строил! Ты подала в суд на собственную семью! На меня!
— Я подала иск о разделе имущества, которое твой отец у меня украл.
— Это бред! Бред сумасшедшей! Юристы говорят, ты принесла какие-то тетрадки! Ты опозорила его! Опозорила меня!
— Это его почерк, — так же ровно ответила Светлана. — Это его цифры. Его «логика».
— Я приеду.
Он примчался через двадцать минут. Лицо багровое, руки трясутся. Он влетел в квартиру, как ураган.
— Немедленно отзывай иск!
Светлана сидела в гостиной. На журнальном столике лежала та самая пачка тетрадей.
— Сядь, Егор. И читай.
— Я не буду читать этот мусор!
— Тогда стой. Я подала на раздел всего, что было куплено на имя Нины и Варвары Петровых. Их квартира, машина, их счета. А также на половину фирмы.
— Половина фирмы и так твоя!
— Я хочу половину твоей половины, Егор. Потому что фирма создавалась на общие деньги. А половина наших общих денег уходила той семье. Значит, они тоже вложились в эту фирму. Моими деньгами.
Егор смотрел на нее, как на прокаженную.
— Ты… ты требуешь мое…
— Я требую свое.
Он схватил одну из тетрадей. Начал лихорадочно листать. Его лицо менялось. Багровый цвет сходил, уступая место мертвенной бледности.
Он дошел до записи: «Егор – репетиторы». И ниже: «В. – машина».
— Это… это невозможно…
— Это правда.
— Он не мог. Он… он любил нас. Он любил меня.
— Он любил себя, Егор. А вас он «прагматично» содержал. Нас обоих.
Он опустился на диван. Тот самый диван, который они покупали «на вырост».
— Зачем, мама? Зачем ты это делаешь? Он умер.
— Он умер. А его ложь жива. Ты жив. И они живы. И они считают, что так и должно быть.
В этот момент в ее квартире зазвонил городской телефон. Впервые за много дней.
Светлана посмотрела на аппарат.
— Это они, — сказала она. — Они узнали про арест своей квартиры.
Она не пошла к телефону. Егор тоже сидел неподвижно.
Телефон звонил долго, надрывно, а потом замолчал.
Через час раздался звонок в дверь.
Егор вздрогнул. Светлана встала и пошла открывать.
На пороге стояла та самая старуха. Нина. И с ней женщина лет пятидесяти, с жестким, как у Вадима, лицом. Варя.
— Нам надо поговорить, — без предисловий сказала Нина.
— Проходите, — Светлана отступила.
Они вошли в гостиную. Увидев Егора, Варя усмехнулась.
— А, и наследник здесь.
— Что вам нужно? — Егор поднял на них тяжелый взгляд.
— Уберите арест с нашей квартиры, — резко сказала Варя. — Вы не имеете на нее права.
— Эту квартиру купил мой отец, — сказал Егор.
— Он ее подарил моей матери, — отчеканила Варя. — А потом мне.
— На деньги моей матери, — тихо, но отчетливо сказала Светлана, входя в комнату.
Нина посмотрела на нее. Ее взгляд больше не был победным. Он был злым и испуганным.
— Вадичка о нас заботился, — прошамкала она. — Он был обязан.
— Он был обязан только мне. У нас был брак. А у вас… — Светлана искала слово, — …у вас был проект.
— Ты ничего не знала! — выкрикнула Варя. — Ты сидела в своей скорлупе, как курица! А он жил! Он жил с нами!
— И за эту жизнь он платил моими деньгами, — Светлана подошла к столику и взяла верхнюю тетрадь.
— Вот, — она протянула ее Егору. — 1995 год. «Егор – операция аппендицит – 5000». Ниже: «Варя – отпуск (Греция) – 5000». Твоя боль и ее удовольствие стоили одинаково.
Егор смотрел на строчки.
— Ты знала об этом? — он поднял глаза на Варю. — Ты знала, что он воровал у нас?
— Он не воровал! — Варя вскипела. — Он просто брал то, что ему принадлежало! Он зарабатывал! А как он этим распоряжался — его дело! Он вас содержал? Содержал. Так что заткнитесь!
И в этот момент Егор все понял.
Он увидел в ней ту же отцовскую «логику». Тот же «Прагматизм», лишенный совести. Он увидел женщину, которая всю жизнь считала, что имеет право на чужое.
Он медленно встал.
— Вон, — сказал он.
— Что? — опешила Варя.
— Вон из нашего дома. Обе. Все вопросы — через суд.
— Ты пожалеешь! — взвизгнула Нина. — Мы расскажем! Мы всем расскажем, каким он был!
— Рассказывайте, — Егор открыл входную дверь. — Только сначала верните деньги.
Когда они ушли, Егор долго стоял у окна.
— Мам…
— Да.
— Я… я отменю юриста отца. Мы будем работать с твоей.
Светлана кивнула.
— Ты отзовешь иск к фирме? — он спросил это тихо, не оборачиваясь.
— Нет.
Он резко повернулся.
— Но я же… я на твоей стороне!
— Фирма — это тоже актив. Он был куплен на общие деньги. Я не хочу ничего, что связано с ним. Я хочу свою долю. Я заберу деньги, Егор. А ты… ты можешь выкупить мою долю. Начать с чистого листа. Без его лжи.
Он смотрел на нее. На свою мать, которую он всегда считал тихой, покорной, «Стоиком».
Она была Стоиком. Она просто перенесла удар, который должен был ее разрушить.
— Хорошо, — сказал он. — Я выкуплю.
Через полгода все было кончено.
Суд признал правоту Светланы. Квартиру Петровых продали с торгов. Деньги от продажи, а также внушительная сумма со счетов Вадима и доля в фирме, были переведены ей.
Егор взял огромный кредит, но выкупил долю матери. Теперь он был единственным владельцем. Их отношения были натянутыми, но честными. Впервые в жизни.
Светлана продала и их большую, фальшивую квартиру.
Она купила себе маленькую. В том самом тихом районе, где жила Нина. Но в новом доме.
Она не стала делать ремонт. Просто расставила свои книги.
В тот вечер она сидела на балконе. Внизу шумели дети. Город жил своей жизнью.
Она ничего не «начала заново». Она не пошла на йогу и не открыла студию.
Она просто закончила старое.
Она взяла последнюю вещь, оставшуюся от Вадима, — тот самый альбом с фотографиями «Семьи 2». Она не отдала его в суд.
Она посмотрела на счастливые лица «Вадички» и его женщин.
А потом аккуратно опустила альбом в мусорное ведро.
Запах лилий и старой кожи выветрился.
Ее квартира пахла свежей краской и ничем больше. И это был лучший запах на свете.
Эпилог
Прошло полтора года.
Запах свежей краски в квартире Светланы Андреевны давно ушел. Теперь здесь пахло слабым ароматом лимонного мыла и пылью книжных страниц.
Она не стала богачкой. Она стала платежеспособной.
Деньги, которые она отсудила, она не тратила на наряды или путешествия, которых у нее никогда не было. Она положила их на разные счета. Она изучила, что такое «диверсификация».
Она открыла брокерский счет. Ей было семьдесят три года.
Каждое утро она садилась с планшетом, который ей неохотно настроил Егор, и следила за котировками. Она читала финансовые новости.
Ее муж был «Прагматиком». Но, как оказалось, очень плохим. Он прятал деньги в сберкнижках и тетрадках.
Светлана Андреевна инвестировала в «голубые фишки».
Егор звонил ей теперь строго по воскресеньям. Разговоры были короткими, деловыми.
Он все еще выплачивал ей долг за долю в фирме. Платил день в день.
Однажды он приехал в середине недели. Выглядел измотанным. Фирма, очищенная от «теневой бухгалтерии» отца, едва держалась на плаву.
— Мам, — начал он, — у меня кассовый разрыв. Мне нужно отсрочить платеж по долгу. На месяц.
Светлана смотрела на него. Наследник. Копия Вадима.
— Нет, — сказала она.
— Но я твой сын! Я все отдам!
— У нас есть график платежей, Егор. Ты сам его подписал у нотариуса.
— Ты… ты не можешь! Ты же моя мать!
Светлана встала и подошла к окну.
— Твоя мать пятьдесят лет была бесплатной прислугой и инвестором, который не получал дивидендов. Твоя мать умерла.
Она повернулась к нему.
— Я — твой кредитор. И я не вижу причин для реструктуризации твоего долга. Твой отец всегда говорил, что бизнес — это цифры, а не сантименты.
Егор смотрел на нее с ужасом и… кажется, запоздалым уважением.
— Я найду деньги, — просипел он.
— Я не сомневаюсь, — ответила она.
Он ушел. Она знала, что он справится. Он был похож на Вадима, но в нем не было той воровской гнили. Ему просто нужен был жесткий аудит.
На следующей неделе она шла из магазина. У супермаркета, на остановке, она увидела знакомую фигуру.
Варя.
Она сильно изменилась. Потухла. Дорогая дубленка сменилась на бесформенный пуховик. Она стояла с тяжелыми сумками и ждала автобуса.
Их взгляды встретились.
Варя не отвела глаза. Во взгляде не было раскаяния. Только густая, бессильная ненависть. Она всю жизнь жила на ворованное и считала это нормой.
Светлана Андреевна смотрела на нее без злорадства.
Она смотрела на нее, как бухгалтер смотрит на закрытую ведомость. С интересом, но без эмоций.
Она не испытывала ни жалости, ни удовлетворения.
Она просто кивнула.
Так же, как тогда кивнула ей Нина. Но ее кивок означал другое.
Он означал: «Счет оплачен. Баланс сведен».
Она перешла дорогу и вошла в свой подъезд.
Дома она открыла планшет. Ее акции сегодня немного выросли.
