Зал сверкал. Не зал — дворец. Хрусталь, живые цветы, струнный квартет в углу.
Все, как хотел мой Никита.
Точнее, как хотела она. Эта Маша.
Я пришла одна. Бывший муж, отец Никиты, прислал вежливый отказ и конверт с деньгами. Сказал, что «не хочет портить молодым праздник».
Трус. А я пришла. Я — мать.
Я потратила на это платье две зарплаты своих швеей из салона. Я сидела в лучшем кресле у стилиста с шести утра.
Я должна была быть безупречной. Я должна была показать им всем.
Меня встретила девушка с планшетом и натянутой, как струна, улыбкой.
— Галина Сергеевна? Пройдемте, я покажу ваше место.
Она вела меня мимо столов. Стол «Родители невесты» — там уже сидели ее «простые» предки. Стол «Родители жениха».
Я напряглась, ожидая увидеть там свое имя. Но там, во главе стола, сидел только мой бывший, Олег, и его новая жена. Кажется, Света.
Никита меня об этом «тактично» предупредил. «Мам, ну ты же понимаешь, Света обидится. Вы сядете отдельно, за столом для почетных гостей».
«Почетные гости» — это всегда ссылка. Я это знала. Но не ожидала, насколько далеко меня сошлют.
Девушка с планшетом вела меня все дальше. Мимо друзей, мимо коллег, которые провожали меня удивленными взглядами.
Я чувствовала, как горит спина.
Мы остановились у столика в самом конце зала. Рядом с техническим выходом, откуда ощутимо пахло кухней и дешевым средством для мытья полов.
— Вот, — улыблась она, не меняя выражения лица. — Стол номер двенадцать.
За столом уже сидел фотограф, протиравший объектив, и какой-то парень в наушниках, поглощенный своим ноутбуком. Диджей.
— Тут ошибка, — сказала я холодно, сжимая сумочку. — Я Галина Зуева. Мать жениха.
Девушка сверилась с планшетом.
— Все верно. Галина Сергеевна Зуева. Стол двенадцать. Приятного вечера.
И ушла.
Фотограф кивнул мне, не отрываясь от объектива. Диджей что-то жевал.
Меня. Посадили. За стол для персонала.
Я опустилась на стул. Ноги вдруг стали ватными, а в горле появился горький, кислый ком.
Это она. Маша.
Это ее месть. Мелкая, подлая, публичная. Она не посмела сказать мне в лицо, она сделала это вот так.
Я же говорила Никите! Я же предупреждала!
Я видела ее насквозь с первой встречи. Эти скромно опущенные глазки. Эта тихая улыбочка. А за ними — сталь и расчет.
«Мама, она просто из другой семьи, они простые люди».
Простые? Я помню, как приехала к ним «знакомиться». Обычная квартира в спальном районе, пахнущая старостью и капустой. Ее отец, слесарь, смотрел на меня исподлобья. Мать суетилась с чаем в треснутых чашках.
Я задавала вопросы. Прямые. Я имела право знать, в какое болото мой сын тащит нашу семью.
«Маша, а где вы планируете жить? Наша с Никитой квартира — это подарок ему на тридцатилетие. Она не делится».
«А вы, Клавдия Ивановна, — обратилась я к ее матери, — не хотите помочь молодым? Хотя бы на первый взнос? Или у вас так не принято?»
Они молчали. А Маша просто смотрела на меня.
Я видела в ее глазах не страх. Я видела ненависть.
Я пыталась достучаться до сына. «Никита, она тебя использует! Она хочет прописку, квартиру, деньги! Ты для нее — трамплин!»
Мы страшно ссорились. Он кричал, что я лезу в его жизнь. Что я «третирую» Машу.
«Она не такая!» — кричал он.
А какая она, сынок?
Вот такая. Которая сажает твою мать за один стол с официантами, чтобы посмеяться.
Объявили молодых.
Они вошли под аплодисменты.
Он — мой мальчик, мой Никита. В дорогом костюме, который выбрала я. Красивый. И такой слепой.
Она — в белом платье. Вся такая невинность. Вся такая фальшивая.
Они сели за главный стол. Рядом с ее родителями-слесарями. Рядом с моим бывшим и его Светой.
А я сидела у кухни. И смотрела на их счастье.
И я не выдержала.
Я встала. Я поправила прическу и платье. Я не могу позволить ей так со мной поступить. Я не для того его растила.
Я пошла через весь зал.
Музыка играла, но мне казалось, что все смотрят на меня.
Я подошла к их столу. Никита поднял глаза. Его улыбка дрогнула.
— Мама?
Я посмотрела на Машу. Она сидела идеально ровно. Королева.
— Маша, — сказала я, стараясь говорить тихо, но в голосе звенел металл. — Что это значит?
— Галина Сергеевна, — она даже не посмотрела на меня, — у нас торжество. Вернитесь, пожалуйста, на свое место.
— На мое место? — я засмеялась. — К диджею? Это ты распорядилась?
— Мама, прошу тебя, не сейчас, — Никита попытался встать.
Но я смотрела на нее.
— Ты решила меня унизить? На глазах у всех? Ты думала, я утрусь и буду сидеть у помойного ведра?
Я схватила бокал с шампанским. Руки дрожали.
— Я — его мать! Я!
Гости затихли. Музыка остановилась.
Маша медленно повернула голову. Она посмотрела не на меня. А мимо. На двух мужчин в черных костюмах у входа.
Она спокойно, почти буднично, сказала им:
— Уведите эту женщину.
Охранник подошел ко мне. Мягко, но сильно взял за локоть.
— Пройдемте, пожалуйста.
— Отпусти! — закричала я. — Никита! Никита, скажи ей!
Никита смотрел на меня. Его лицо было белым. Он молчал.
Он просто сидел и смотрел, как меня, его мать, выволакивают из зала, как пьяную скандалистку.
У самых дверей я обернулась.
Маша поправляла салфетку. А потом взяла руку Никиты в свою. И что-то ласково ему сказала.
Двери за мной закрылись.
Я стояла в гулком, отделанном мрамором холле.
Тишина давила. А из-за дверей доносились приглушенные раскаты музыки.
Унижение было физическим. Горячим. Оно обжигало щеки, шею, грудь.
Я — Галина Зуева. Меня знают в городе. У меня свой, пусть и небольшой, бизнес — салон штор. У меня безупречная репутация.
И меня, как дебоширку, вышвырнули с единственной свадьбы моего сына.
«Уведите эту женщину».
Эта фраза билась у меня в висках.
В памяти всплыл другой вечер. Месяца три назад.
Я пригласила «простых людей» — родителей Маши — к себе. «Наладить мосты», как сказал Никита.
Он умолял меня. «Мам, пожалуйста, просто будь собой. Будь вежливой».
О, я была вежливой.
Я накрыла стол в гостиной. Фарфор, серебро. Заказала устрицы и фуа-гра.
Мать, Клавдия Ивановна, пришла с магазинным тортом в руках. Ее муж, Егор… кажется, Егор… снял ботинки в коридоре и остался в носках с сандалиями.
Я улыбалась.
— Прошу к столу. Егор, выпьете? У меня прекрасный коньяк, тридцать лет выдержки.
Он смотрел на бутылку, как на музейный экспонат.
— Мы, это… крепкое не очень. Нам бы водочки.
Маша покраснела.
— Папа, не надо.
— А что такого? — он уже осмелел. — Хозяйка предлагает.
Я налила ему. Он выпил залпом и крякнул.
Клавдия Ивановна ковыряла вилкой устрицу.
— Оно живое, что ли?
Я «по-дружески» расспрашивала их.
— Егор, а кем вы на заводе? Слесарь-ремонтник? Это, должно быть, очень… пыльная работа. Платят хоть хорошо? На свадьбу-то хватит?
— Клавдия Ивановна, а у вас в роду все здоровы? Ну, знаете, наследственность… Никита у меня один. Я хочу здоровых внуков.
Я помню, как Маша медленно положила вилку.
Она смотрела на меня так же, как сегодня за столом.
— Галина Сергеевна, — тихо сказала она. — Мы, наверное, пойдем.
— Куда же вы? — я изобразила удивление. — Десерт не попробовали!
— Хватит, — сказала она.
— Мама! — это уже взорвался Никита, который до этого сидел белый, как мел. — Ты что творишь?!
— Я? — я искренне не поняла. — Я общаюсь! Я хочу узнать будущих родственников!
— Ты их унижаешь! — крикнул он.
Егор к тому времени уже допил коньяк и смотрел на меня мутным взглядом.
— Галина… Сергеевна. Вы женщина… видная. Но стерва. Пойдем, Клава.
Они ушли.
Потом был страшный скандал.
«Ты специально! — кричал Никита. — Ты сделала все, чтобы их оскорбить! Ты ненавидишь ее!»
— Да! — закричала я. — Ненавижу! Потому что она — ничтожество! Она из грязи! Она тянет тебя на дно!
— Если ты сейчас же не извинишься… — начал он.
— Перед кем? Перед этим слесарем?
— Передо мной! И перед ними!
Я засмеялась.
— Не дождешься.
— Тогда, — голос Никиты стал ледяным, — можешь не приходить на свадьбу.
Он ушел. Хлопнул дверью.
Мы не разговаривали две недели.
Я была уверена, что он приползет. Что он не сможет без меня.
Но он не приполз… Позвонила Маша.
— Галина Сергеевна. Никита очень переживает. Он вас любит. Пожалуйста, придите.
Голос у нее был уставший.
— Я не могу обещать, что буду сидеть с вашими родителями, — процедила я.
— Вам не придется, — ответила она. — Мы… все решим. Просто будьте. Это важно для него.
И я пришла. Я «победила».
Я думала, что победила.
И вот я стою в холле.
Это был ее план. С самого начала.
Заманить меня сюда. «Почетный гость». А потом — стол у кухни.
Она знала, что я не стерплю. Она знала, что я устрою скандал.
Она рассчитала все. От начала и до конца.
Она выставила меня сумасшедшей истеричкой. Она добилась того, что сын сидел и молчал, пока его мать выводила охрана.
Она отрезала меня от него. Окончательно.
Я подошла к гардеробу. Девушка, принимавшая пальто, смотрела на меня с сочувствием.
Это было хуже всего.
— Пальто, пожалуйста. Зуева.
Я накинула шубу. Руки дрожали так, что я не могла попасть в рукава.
— Вы что-то забыли? — участливо спросила гардеробщица.
— Да, — сказала я. — Сына.
Я вышла на улицу. Морозный воздух ударил в лицо.
Из ресторана выбежал тот самый фотограф, что сидел со мной за столом.
— Галина Сергеевна! Подождите!
Я остановилась.
— Что еще?
Он замялся. Молодой парень, лет двадцати пяти.
— Вы… вы не так все поняли.
— Я все поняла, молодой человек, — отрезала я. — Идите работать. Снимайте «счастье».
— Послушайте, — он понизил голос, — я не должен был этого слышать. Но я слышал.
Я посмотрела на него.
— Это не Маша вас посадила за тот стол.
У меня замерло сердце.
— А кто?
— Ваша… невестка? Нет, другая. Светлая такая. Жена вашего бывшего.
Света.
— Я в холле у стола организаторов стоял, вспышку настраивал. Она подошла к той девушке, что вас встречала. И сказала, что это «просьба жениха». Чтобы не было неловких сцен, вас надо посадить… ну, подальше. Подальше от главного стола.
Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.
— Девушка-организатор растерялась. А та, Света, сказала, что иначе «Галина Сергеевна опять что-нибудь выкинет». И что Никита лично просил… оградить ее от стресса.
Я прислонилась к холодной колонне.
Света. Это сделала Света.
А Маша…
— А Маша? — прошептала я.
— А Маша, — вздохнул фотограф, — кажется, вообще не знала. Когда вы подошли… я видел ее лицо. Она была в таком же шоке, как и Никита.
— Но… она сказала «Уведите эту женщину».
— А что ей было делать? — он пожал плечами. — Вы кричали. Вы схватили бокал. Она спасала свадьбу.
Я стояла, оглушенная.
То есть…
Я унижала ее семью. Я оскорбляла ее. Я пыталась расстроить их свадьбу.
А она…
А она просто пыталась спасти праздник.
А Света… эта тихая мышка… одним ходом, одной подлой фразой…
Я вдруг поняла, почему она это сделала. Мой бывший, Олег, хоть и ушел, но все эти годы поддерживал меня. Оплачивал клиники, машину. Света ненавидела меня за это. Она хотела вычеркнуть меня.
И вычеркнула. Моими же руками.
Я посмотрела на фотографа.
— Спасибо.
Я развернулась. И пошла обратно ко входу.
Охранник преградил мне путь.
— Вам нельзя.
— Я… — я сглотнула. — Позовите Машу. Пожалуйста. Скажите, что Галина Сергеевна… просит ее.
Охранник посмотрел на меня с сомнением.
— Просто скажите, что я хочу извиниться.
Охранник не сдвинулся с места. Он смотрел на меня, как на пустое место.
— Вы слышали невесту. Приказано вас не пускать.
— Пожалуйста, — мой голос сорвался. — Я не буду… Я просто хочу…
В этот момент за его спиной открылась тяжелая дверь.
На пороге стояла Маша.
Одна. Без Никиты.
Она была все еще в своем пышном белом платье. Но фата была откинута, а лицо — бледным и невероятно уставшим.
Она посмотрела на охранника.
— Все в порядке, Виктор. Я сама.
Он кивнул и отошел в сторону.
Мы остались вдвоем в холодном холле. Из-за дверей теперь доносился гул голосов — видимо, был перерыв.
Я смотрела на нее. И впервые видела не «хищницу». А просто девушку. Которой я испортила самый важный день.
— Маша…
— Галина Сергеевна, — она перебила меня. Голос был тихим, но твердым. — Зачем вы вернулись? Чтобы закончить?
— Нет, — я покачала головой, чувствуя, как горят щеки. — Я… Маша, я…
Слова застряли в горле. Как сказать? «Прости, я была стервой»? «Прости, я думала, ты дрянь, а дрянь — это я»?
— Я узнала, — выпалила я. — Про стол. Что это не ты. Что это Света.
Маша смотрела на меня без всякого удивления.
— Я знаю.
— Ты знала? — я опешила.
— Я не знала. Я догадалась. Когда Никита…
Она запнулась.
— Никита? — в моем голосе проснулась надежда. — Он молчал! Он дал меня выгнать!
— Он молчал? — Маша горько усмехнулась. — Галина Сергеевна, как только вы вышли, он вскочил. Он подошел к отцу и Свете.
Она сделала паузу.
— Я не слышала, что он ей сказал. Но Света плакала. А отец… Ваш бывший муж… Он просто сидел и смотрел в тарелку.
Мой бывший. Трус.
— А потом Никита взял микрофон у ведущего, — продолжала Маша. — И сказал, что…
— Что?
— Что произошла ужасная, отвратительная ошибка. И что те, кто ее совершил, сейчас покинут этот зал.
Я закрыла рот рукой.
— Света и ваш бывший муж ушли десять минут назад. Через черный ход.
Я молчала.
Я представила эту сцену. Мой сын. Мой Никита. Выгоняет отца и его жену. Из-за меня.
Из-за матери, которая за секунду до этого облила его грязью.
— А я… — прошептала я, — я думала, он молчал…
— Вы не дали ему шанса, Галина Сергеевна, — тихо сказала Маша. — Вы никогда не давали.
Она подошла ближе.
— Зачем вы это делали? С устрицами. С вопросами про наследственность. Зачем? Вы же видите, что он меня любит. Неужели вы думали, что я правда хочу… квартиру?
Она задавала вопросы, на которые у меня не было ответа. Точнее, был. Но мне было стыдно его произносить.
Страх. Я просто боялась.
Боялась, что эта «простая» девочка заберет у меня единственное, что осталось. Моего сына. Я растила его одна, я вложила в него все.
А теперь его сердце принадлежало ей.
— Я… — я подняла на нее глаза. — Я не знаю. Я думала… я защищаю его.
— Вы защищали себя, — мягко поправила она. — От одиночества.
Она была права. Черт возьми, она была права.
— Маша, — я сделала шаг. — Я… Прости меня.
Я это сказала. Я, Галина Зуева, сказала «прости» дочери слесаря.
И мир не рухнул.
Маша смотрела на меня долго. Я видела, как в ее глазах что-то борется. Обида. Боль. И… что-то еще.
— Я простила вас, Галина Сергеевна. — сказала она. — Еще тогда, когда Никита кричал, что не позовет вас на свадьбу. Я заставила его позвонить. Потому что знала… что вы придете и что-нибудь устроите.
— И все равно позвала?
— Он бы не простил себе, если бы вас не было. А я не хочу жить с человеком, который носит в себе такую боль.
Она повернулась к двери.
— Маша, подожди! — я схватила ее за руку. — Можно… я вернусь? Я тихо сяду. У кухни. Мне все равно.
Маша посмотрела на мою руку на своем рукаве. А потом на меня.
— Идите домой, Галина Сергеевна, — сказала она. Не зло. Просто очень устало.
— Пожалуйста…
— Нет. На сегодня… представлений хватит. Для всех.
Она высвободила руку.
— Но как же… Никита?
— А с Никитой вы поговорите завтра. Или через неделю. Когда вы обе… остынете.
Она поправила платье.
— У меня там родители, — она кивнула в сторону зала. — Они до сих
пор в шоке от того, что вы вылили на меня бокал шампанского.
— Я не вылила! — воскликнула я. — Я только…
— Выглядело именно так.
Она улыбнулась. Впервые за весь вечер. Без злости.
— Идите. Вызовите такси. Отдохните.
Она открыла дверь в зал. Оттуда хлынул свет и музыка.
Она уже шагнула внутрь, но обернулась.
— И, Галина Сергеевна…
— Да?
— Квартира у нас будет своя. В ипотеку. А внуки у вас будут здоровые. Мой отец, хоть и слесарь, донором крови был двадцать лет.
Она подмигнула. И дверь за ней закрылась.
Я осталась одна в холле.
Я достала телефон, чтобы вызвать такси. Руки больше не дрожали.
Я не знала, что будет завтра. Примет ли Никита мои извинения. Смогу ли я когда-нибудь сидеть за одним столом с «простыми» родителями Маши и не морщиться.
Но, нажимая кнопку «Вызвать», я вдруг поймала себя на мысли, что мне впервые за долгое время… не страшно.
Кажется, мой мальчик выбрал отличную жену.
Я не спала всю ночь.
Я сидела на кухне в своем дорогом халате и пила остывший чай.
Свадебное платье — то, в котором я пришла — висело на стуле. Оно казалось нелепым и чужим.
Утром я впервые в жизни не пошла на работу в свой салон. Я просто выключила телефон.
Я ждала.
Маша сказала «через неделю». Раньше Галина Зуева восприняла бы это как вызов. Она бы начала звонить Никите, писать, приезжать без предупреждения.
Но та, прежняя Галина, умерла вчера в холодном холле ресторана.
Я ждала.
Я разбирала антресоли. Я перебирала старые фотографии. Вот я держу крошечного Никиту на руках. Вот мы с ним в первом классе. Вот он — выпускник.
И почти нигде рядом нет его отца.
Я все делала сама. Защищала. Ограждала. И, кажется, душила.
Прошло три дня. Телефон молчал.
На четвертый день позвонил бывший. Олег.
— Галя? Ты в порядке?
— В полном, — соврала я.
— Эта… Света… — он замялся. — Она не со зла. Она просто… ну, ты знаешь. Ревнует.
— К чему, Олег? — в моем голосе зазвенел знакомый металл. — К тем деньгам, которые Света считает «подачками»? Она думала, я не замечу, что переводы стали вдвое меньше после того, как она за твою карточку взялась?
Он промолчал. Это было признанием.
— Я выгнал ее, — сказал он вдруг. — Ну… не выгнал. Она к матери уехала.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросила я устало.
— Никита… он был в ярости. Он сказал, что ноги его не будет в моем доме. Галя… он же так и с тобой…
— Он прав, Олег, — сказала я. — И со мной он тоже прав.
Я положила трубку.
Я ждала еще три дня.
Вечером седьмого дня раздался звонок в дверь.
Я посмотрела в глазок.
На пороге стоял Никита. Один.
Я открыла.
Он выглядел уставшим. Взрослым. Он не был в свадебном путешествии — я знала, что они отложили его, чтобы доделать ремонт в «ипотечной» квартире.
Мы молча смотрели друг на друга.
— Мам, — сказал он.
— Проходи, — я отошла в сторону.
Он вошел на кухню. Сел за стол. Так же, как делал это, когда был подростком и приходил советоваться.
— Ты… как? — спросил он.
— Нормально. Вы как?
— Ремонт делаем. Маша обои клеит. Я — плитку.
Он помолчал.
— Мам, я…
— Никита, — я села напротив. — Я хочу попросить у тебя прощения.
Он поднял глаза.
— И у Маши. За все. За устрицы. За слесаря. За то, что я… вела себя, как…
— Как стерва? — невесело улыбнулся он.
— Как стерва, — кивнула я.
— Почему? — он посмотрел на меня в упор. — Мам, почему? Я же люблю ее. Неужели ты не видела?
— Я видела, — сказала я. — И именно этого я и испугалась.
Я рассказала ему все. Про свой страх остаться одной. Про то, что он — единственное, что у меня есть. Что я вложила в него жизнь и испугалась, что «простая» девочка обесценит все мои труды.
— Ты не «вложила» в меня жизнь, мам, — тихо сказал он. — Ты мне ее дала. И я тебе благодарен. Но я не могу быть твоей жизнью. У меня теперь своя.
Он был прав.
— Я знаю, — сказала я. — Я поняла это. В том холле.
— Маша… — начал он.
— Она у тебя… невероятная, — сказала я. — Она сильнее меня. И мудрее.
Никита улыбнулся. Теперь — по-настоящему.
— Я знаю.
Он встал.
— Ладно, я пойду. Нас Маша ждет.
— Нас? — я не поняла.
— Она в машине. Внизу.
У меня перехватило дыхание.
— Она… она не захотела подниматься?
— Она сказала, — Никита надел куртку, — что не хочет мешать нашему разговору. Но что, если все пройдет хорошо, мы могли бы…
Он замялся.
— Мама, у тебя есть в холодильнике что-нибудь… кроме устриц?
Я посмотрела на него. А потом засмеялась. Впервые за эту неделю. По-настоящему.
— Пельмени подойдут?
— Магазинные? — скривился он.
— Магазинные, — кивнула я.
— Идеально, — сказал он. — Зови ее, я есть хочу, как волк.
Через десять минут мы сидели на моей кухне. Все трое.
Маша, Никита и я.
Мы ели пельмени со сметаной.
Маша рассказывала, как ее отец (Егор!) помогал им класть плитку и как он материл «этих современных дизайнеров» за кривые углы.
А я смотрела на них. На своего взрослого сына. И на его жену.
И я знала, что все будет хорошо.
Не сразу. Не гладко.
Но будет.
Прошло три года.
Я сидела на полу в их «ипотечной» квартире. Той самой, где Егор, отец Маши, «материл дизайнеров».
На ковре, который я им подарила на новоселье (практичный, бежевый, «чтобы грязи не было видно»), сидел мой внук.
Его звали Егор. Егору был год и два месяца.
«Егор?» — спросила я Никиту, когда они сказали мне имя. Я старалась, чтобы в голосе не было металла.
«В честь Машиного отца, мам, — ответил Никита, не глядя на меня. — Он… очень много для нас сделал».
Я тогда промолчала.
Я не смогла приехать на выписку. Сказалась больной. Мой салон штор как раз получил крупный заказ, и я с головой ушла в работу.
Я врала себе.
Я просто не знала, как смотреть на Клавдию Ивановну и Егора. Победителей.
Моего сына назвали в честь моего отца. А их внука — в честь его.
Я пришла к ним через месяц. С дорогим комбинезоном и стерилизатором для бутылочек.
Маша встретила меня с Лёшей на руках.
Она посмотрела на меня и сказала:
— Галина Сергеевна, вы пришли нянчиться или инспектировать? Если нянчиться — мойте руки и берите. Он тяжелый.
И я взяла.
Этот теплый, пахнущий молоком комок… Он сразу схватил меня за палец.
И все. Моя броня, которую я с таким трудом восстанавливала после свадьбы, рассыпалась.
— Привет, Егорушка, — прошептала я. — Я — баба Галя.
Сейчас Егор строил башню из кубиков, которые ему подарил «деда Егор». Кубики были простые, деревянные, некрашеные.
— Ка-ка, — сказал Егорка, показывая на башню.
— Да, башня, — кивнула я. — Ты будешь инженером. А не каким-нибудь…
Я прикусила язык. «…дизайнером штор».
В комнату вошла Маша с подносом.
— Кофе, Галина Сергеевна?
Она все еще звала меня по имени-отчеству. А я ее — Машей.
Я давно перестала ждать, что она назовет меня «мамой». Я этого не заслужила.
— Спасибо, — сказала я.
— Клавдия Ивановна пирожков передала, с капустой. Будете?
— Обязательно, — кивнула я.
Мы сели на диван. Егорчик тут же подполз ко мне и начал карабкаться на колени, требуя «пи-пи» (пить).
— Никита сегодня задержится, — сказала Маша, отпивая кофе. — Опять совещание.
— Этот трудоголик себя в гроб загонит, — проворчала я по привычке.
— Не загонит, — спокойно ответила Маша. — Он на повышение идет. Начальником отдела.
Я посмотрела на нее.
— Правда? А мне…
— А вам он боится говорить, — закончила Маша. — Боится, что вы скажете: «Я же говорила! Без меня бы не справился!»
Она была права. Я бы именно так и подумала.
— А я ему говорю: «Ты молодец. Ты сам», — Маша пожала плечами. — Иногда им это нужнее, чем наша помощь, Галина Сергеевна.
Она смотрела на меня. Та самая девочка из спального района.
За эти три года она не превратилась в «светскую львицу». Она осталась собой.
Только теперь она была матерью. И женой начальника отдела. И хозяйкой этой квартиры, за которую они платили вместе.
— Ты права, Маша, — сказала я тихо.
Она улыбнулась.
— Я знаю.
Егор допил компот и пополз к кубикам.
— Света звонила, — вдруг сказала я.
Маша подняла брови.
— Бывшая вашего мужа?
— Бывшая моего бывшего, — поправила я. — Они развелись сразу после свадьбы.
— Я помню.
— Звонила на прошлой неделе. Плакала. Рассказывала, что Олег… ну, мой бывший… нашел себе новую. Моложе. И что она осталась ни с чем.
— И что вы ей сказали? — в голосе Маши проснулся интерес.
— Я сказала: «Света, а на что ты рассчитывала? Наследственность у него плохая».
Маша поперхнулась кофе. А потом засмеялась.
И я засмеялась вместе с ней.
Это был первый раз.
Мы смеялись, как две заговорщицы. Как две подруги.
— Вы злая, Галина Сергеевна, — сказала она, вытирая слезы.
— Я не злая, — сказала я. — Я… в процессе.
В тот вечер, когда я уходила, Маша вдруг остановила меня в коридоре.
— Галина Сергеевна…
Она держала в руках пакет.
— Отец тут просил передать.
Я напряглась.
— Это… настойка. На травах. Говорит, для суставов очень. У вас же спина…
Я смотрела на трехлитровую банку с мутной коричневой жидкостью.
«Слесарь-ремонтник» передал мне «лекарство».
— Спасибо, — сказала я, принимая банку. — Передай Егору… спасибо.
На улице шел снег.
Я шла к своей машине, прижимая к дорогой шубе банку с настойкой и пакет с пирожками.
Я не стала «свободной». Я не начала «жить для себя».
Все это глупости.
Я осталась собой. Галиной Зуевой.
Но у меня теперь был Никита, который стал начальником отдела.
У меня была Маша, которая смеялась со мной над моими шутками.
И у меня был Егорушка, который любил мои «ка-ка».
Я дошла до машины и поняла, что в салоне штор меня сегодня уже не дождутся.
Я села за руль. Поставила банку на соседнее сиденье.
И впервые за много лет мне не было страшно остаться одной.
Потому что я больше не была одна.
