— Горько! Горько! — скандировал кто-то из дальнего конца стола, и гул одобрительно подхватили десятки голосов.
Андрей, мой муж, поднялся с бокалом. Пятьдесят лет. Сегодня исполнилось пятьдесят лет, как мы были вместе.
Он обвел гостей сияющим, каким-то лихорадочным взглядом, но на мне его глаза не остановились.
— Спасибо, друзья! Спасибо, что вы с нами. Пятьдесят лет — это… это целая жизнь. — Он усмехнулся, и в этой усмешке было что-то кривое, незнакомое. — Жизнь, полная компромиссов.
Я почувствовала, как напряглась моя сестра Вера, сидевшая напротив. Она едва заметно качнула головой, словно беззвучно умоляя его замолчать.
Но Андрей словно ждал этого знака. Он повернулся к ней.
— Мы всегда делаем выбор. Иногда — правильный. Иногда — тот, который кажется правильным. Тот, который от нас ждут.
За столом перестали жевать. Музыка, игравшая фоном, вдруг стала оглушительно громкой, неуместной.
— Андрей, что ты такое говоришь? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Рука сама потянулась поправить несуществующую складку на скатерти.
Он посмотрел на меня. Впервые за весь вечер — прямо в глаза. И я увидела в них не теплоту полувековой привычки, а выжженную пустыню.
— Я говорю, Лида, что всю жизнь прожил с оглядкой. Всю жизнь любил женщину, которая сидит сейчас напротив. Твою сестру.
Воздух в комнате будто загустел, превратился в вязкий кисель, в котором тонули звуки, мысли, дыхание. ё
Кто-то из гостей нервно кашлянул. Сын, сидевший по правую руку от меня, вцепился в подлокотник стула.
А я смотрела на Веру. Ее лицо стало белым, как полотно. Губы беззвучно шептали: «Нет… нет… прекрати…» Она смотрела на Андрея с ужасом и отвращением. Но я видела в этом только одно — подтверждение.
— Пятьдесят лет, — повторил Андрей, и теперь его голос звучал глухо, как из-под земли. — Я был хорошим мужем, Лида. Но я никогда не был твоим.
Он поставил бокал на стол. Звук показался оглушительным.
И в этот момент я поняла, что золотая свадьба — это не праздник. Это финал грандиозного спектакля. И аплодисментов не будет.
Первой опомнилась жена нашего сына. Она всплеснула руками и громко, неестественно рассмеялась.
— Ну, папа, ты у нас и шутник! Настоящий артист! Давайте выпьем за такое чувство юмора!
Ее попытка разрядить обстановку провалилась с треском. Гости испуганно переглядывались, боясь поднять глаза.
Вера, моя сестра, резко отодвинула стул и, не глядя ни на кого, почти выбежала из комнаты. Дверь за ней хлопнула с какой-то окончательной неотвратимостью.
Вечер был уничтожен. Люди прощались спешно, неловко, бормоча поздравления, которые теперь звучали как соболезнования.
Когда за последним гостем закрылась дверь, Андрей повернулся ко мне. На его лице не было ни капли раскаяния. Только усталость и странное, жуткое облегчение.
— Надо было сделать это раньше, — сказал он, ослабляя узел галстука. — Жить во лжи — это тяжело. Ты ведь понимаешь?
— Я понимаю? — я сделала шаг к нему. Внутри все оледенело, и слова выходили острыми, как осколки.
— Ты выбрал день нашей золотой свадьбы, собрал всех наших детей и друзей, чтобы объявить, что вся моя жизнь — это ложь? Это ты называешь «облегчением»?
— А когда я должен был это сделать? Через год? На моих похоронах? — он повысил голос. — Я дал тебе пятьдесят лет честной, хорошей жизни. Дом, дети, достаток. Чего тебе не хватало?
— Тебя! — выкрикнула я. — Мне, оказывается, всю жизнь не хватало тебя!
Он усмехнулся. Та самая кривая усмешка.
— Не драматизируй, Лида. Мы давно уже просто соседи. Я просто назвал вещи своими именами.
Я отвернулась, чтобы он не видел, как дрожат мои губы. Я подошла к окну. Там, во дворе, в свете фонаря стояла Вера.
Она обнимала себя за плечи и раскачивалась из стороны в сторону. Предательница.
Я вернулась в дом, когда Андрей уже собирал небольшую дорожную сумку.
— Куда ты? — мой голос был чужим.
— Поеду в гостиницу. Нам надо отдохнуть друг от друга. Подумать.
— Подумать? О чем тут думать? Ты все решил за нас обоих! — я подошла к нему вплотную, заглядывая в глаза, пытаясь найти там хоть что-то от того человека, за которого я выходила замуж.
— Она знала? Вера знала, что ты собираешься это сделать?
Он отвел взгляд.
— Вера ни при чем. Это мое решение. Она… она всегда была против.
«Против». Это слово взорвалось в моей голове. Значит, они это обсуждали. У них были тайны. Общие решения. Сколько лет это длилось? Сколько раз они встречались за моей спиной, «обсуждая», как им быть?
— Уходи, — прошептала я. — Просто уходи.
Он кивнул, взял сумку и направился к двери. Уже на пороге он обернулся.
— Дом мы купили десять лет назад, он общий. По закону. Просто, чтобы ты знала.
И ушел. Оставив меня одну посреди разрушенного праздника, в центре руин моей пятидесятилетней жизни.
Первые дни я ходила по дому, как лунатик. Каждая вещь, каждая чашка, каждое кресло кричало о нем, о нас.
О том, чего никогда не было. Я механически убирала остатки праздника, стирала скатерти, мыла посуду, пытаясь смыть, соскоблить позор.
Телефон звонил без умолку. Сын, дочь, друзья. Я не брала трубку. Что я могла им сказать? Что их отец — лжец, а мать — дура, полвека прожившая в иллюзиях?
На третий день я все-таки ответила сыну.
— Мам, ну как ты? Папа звонил, он… он сожалеет, что так вышло.
— Сожалеет? — я горько рассмеялась. — Он не сожалеет. Он упивается своей «честностью».
— Мам, не надо так. Вы же взрослые люди. Может, вам поговорить? Он сказал, что любит Веру, но это не значит, что он хочет все рушить. Может, ты будешь мудрее?
Мудрее. Это слово ударило меня под дых. Быть мудрее — это значит проглотить унижение? Сделать вид, что ничего не произошло?
— Спасибо за совет, сынок, — сказала я и повесила трубку.
Хватит. Хватит быть понимающей, удобной и мудрой. Я надела пальто, взяла ключи от машины и поехала к Вере. Мне нужно было посмотреть ей в глаза. Услышать ее версию лжи.
Она открыла дверь не сразу. Выглядела ужасно: осунувшаяся, с темными кругами под заплаканными глазами.
— Зачем ты пришла? — спросила она глухо, не приглашая войти.
— Поговорить, — я прошла мимо нее в квартиру. — Хочу услышать, как давно вы меня обманывали.
Вера закрыла дверь и прислонилась к ней спиной.
— Никто тебя не обманывал. Кроме него.
— Не надо! — перебила я ее. — Андрей сказал, что ты была «против». Значит, вы это обсуждали! Ты знала!
Она посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом.
— Да. Я знала. Я знала об этом последние тридцать лет. Он пришел ко мне через двадцать лет после вашей свадьбы и сказал то же самое, что и на юбилее. И знаешь, что я ему ответила?
Я сказала, чтобы он убирался вон и никогда не смел говорить мне этого снова. Чтобы он шел к своей жене и был ей хорошим мужем.
Я замерла. Это было совсем не то, что я ожидала услышать.
— Он приходил снова и снова, — продолжала Вера, и в ее голосе зазвучала застарелая, вымотанная ненависть. — Раз в несколько лет. С цветами, с подарками. Ныл, как ему плохо живется, как он ошибся.
А я гнала его. Я угрожала, что все тебе расскажу. И он уползал. А потом возвращался. Он не меня любил, Лида.
Он любил саму идею этой трагической, запретной любви. Он упивался своими «страданиями».
Она подошла ко мне вплотную.
— А в тот вечер, на юбилее, он подошел ко мне перед своим тостом и прошептал: «Если ты и сейчас меня отвергнешь, я сделаю так, что Лида тебя возненавидит.
Я все расскажу, но выставлю так, будто это ты была инициатором». И я поняла, что он сделает это. Этот человек способен на все.
Внутри меня что-то щелкнуло. Громко, отчетливо, как ломается сухая ветка. Это была не Вера. И даже не Андрей. Это была я. Старая я, которая готова была поверить в предательство сестры, которая готова была быть «мудрее».
Я смотрела на Веру и видела не соперницу, а такую же жертву его эгоистичной игры. Он не просто признался в любви.
Он намеренно, холодно и расчетливо разрушил наши с ней отношения. Уничтожил последнее, что у меня оставалось. Это было его финальное, самое подлое предательство.
— Он напомнил мне про дом, — сказала я тихо, но Вера услышала. — Сказал, что он общий. По закону.
Сестра кивнула, понимая все без слов.
Я достала из сумки телефон. Нашла в записной книжке номер, который мне дала подруга много лет назад на всякий случай.
Номер адвоката по бракоразводным процессам.
— Алло, здравствуйте. Мне нужна ваша консультация. Да, по разделу имущества. Как можно скорее.
Андрей не ожидал такого поворота. Он думал, я буду плакать, умолять, взывать к его совести. Он ждал драмы, трагедии, где он — главный герой. А получил повестку в суд.
Его звонок застал меня за ужином. Впервые за много дней я ела с аппетитом. Вера приготовила запеченную рыбу. Мы сидели на кухне и спокойно разговаривали.
— Ты с ума сошла? — кричал он в трубку. — Какой суд? Какой раздел? Ты хочешь выставить меня на улицу?
— Я хочу справедливости, Андрей, — ответила я ровно. — Ты сам сказал, что дом общий. Вот и давай разделим его по закону.
— Я не дам тебе развод! Я не дам тебе ничего! — он задыхался от ярости. — Это и мой дом тоже!
— Конечно, твой. Твоя половина. Можешь продать ее мне. Или мы продадим дом и поделим деньги. Решай.
Он бросил трубку.
Началась осада. Он звонил детям, жаловался на меня, выставляя себя жертвой женского заговора. Сын и дочь звонили мне, пытались уговорить.
— Мама, может, не надо так резко? Папа ведь немолод. Куда он пойдет?
— Туда, куда ушел в вечер нашей свадьбы, — отвечала я. — В гостиницу. Или к своей великой любви. Ах да, она ведь его не приняла. Какая жалость.
Это была новая я. Жесткая. Неудобная. И мне это нравилось. Я больше не собиралась быть «мудрой» за счет собственного достоинства.
Развязка наступила через месяц. Андрей, поняв, что его манипуляции не работают, пошел напролом. Он потребовал немедленно продать дом и отдать ему половину денег, угрожая, что иначе сделает мою жизнь невыносимой.
Я согласилась.
В день сделки мы встретились у нотариуса. Андрей был мрачнее тучи. Он думал, что победил. Что оставил меня без крыши над головой. Он даже не смотрел в мою сторону.
Когда документы были подписаны, и деньги переведены на два счета, я повернулась к нему.
— Ну что, Андрей. Теперь ты свободен. Можешь строить свою жизнь, как считаешь нужным.
Он криво усмехнулся.
— И где ты теперь будешь жить? У сестры на коврике?
— Нет, — я улыбнулась. — Я буду жить в нашем доме.
Он замер.
— Что?
— Покупателем была Вера. Точнее, ее фирма. Она выкупила дом. И сегодня же переоформила его на меня.
В качестве подарка. Так что я остаюсь дома. А ты, Андрей, можешь идти.
Я никогда не видела такого выражения на его лице. Это была смесь ярости, унижения и полного, сокрушительного поражения.
Он хотел разыграть красивую драму о потерянной любви, а оказался статистом в чужом, хорошо продуманном сценарии.
Он молча развернулся и ушел.
Прошло полгода. Я живу в своем доме. В доме, который мы купили десять лет назад, но который только сейчас стал по-настояшему моим.
Вера часто заезжает в гости. Мы сидим на веранде, пьем чай и говорим обо всем на свете. Мы наверстываем годы, украденные его ложью.
Дети тоже приезжают. Сначала они были растеряны, но потом поняли. Они увидели отца не трагическим героем, а просто эгоистичным, несчастным стариком.
Они ухаживают за мной, привозят продукты, помогают по саду. Наша любовь стала честнее.
Я не чувствую пьянящей свободы. Я чувствую покой. Тот самый, которого у меня никогда не было. Моя жизнь не была ложью.
Она была просто жизнью. С ошибками, с болью, с радостями. И теперь я просто живу дальше. Без него. И, как оказалось, я совершенно счастлива.
