— Ну вот и все, Катюша. Свободна.
Глеб бросил ручку на стол с таким видом, будто сделал мне величайшее одолжение. Он откинулся на спинку стула в кабинете адвоката, скрестив руки на груди. Довольный.
— Да, Глеб. Все, — я спокойно встретила его взгляд.
Он ожидал слез. Истерики. Хотя бы дрожащего подбородка. Я слишком хорошо изучила его за эти годы. Ему нужна была драма, подтверждение его значимости.
Но я не дала ему этого.
— И запомни, — его голос стал ниже, приобрел ядовитые, шипящие нотки. — Ни копейки ты от меня больше не получишь. Ни-че-го.
Он проговаривал слоги отдельно, вбивая их в меня, как гвозди.
Я молчала. Подпись на документах о разводе еще не высохла. В них было четко прописано, что я ни на что не претендую. Это было мое условие.
— Я хочу посмотреть, как ты будешь выживать. Продавщицей в супермаркет пойдешь? Или полы мыть?
Его губы скривились в усмешке. Он наслаждался картиной, которую рисовал в своем воображении. Картиной моего унижения.
Я лишь слегка пожала плечами.
Это взбесило его окончательно. Он вскочил, нависая надо мной. Адвокат деликатно кашлянул, но Глеб его не замечал.
— Куда ты пойдешь? К мамочке своей в ее двушку? Будете вместе капусту квасить на зиму?
Он не знал, что мама уже полгода живет в загородном доме. В том самом, где я провела последние несколько месяцев. В доме, который теперь и мой тоже.
— Я хочу, чтобы ты поняла одну вещь, — прошипел он мне прямо в лицо, от него пахло дорогим парфюмом и злобой. — Ты без меня — ноль. Пустое место. Тебя просто нет.
Он ждал ответа. Любого. Проклятия, мольбы, чего угодно.
Я встала, расправила складку на юбке. Посмотрела на него — в последний раз. Спокойно и чуть устало. Так смотрят на надоевшую, предсказуемую телепередачу.
— Ты все сказал, Глеб?
Мой тон, официальное обращение по имени-отчеству, ударили по нему сильнее пощечины. Он отшатнулся.
— Да будь ты проклята, — выплюнул он. — Надеюсь, ты закончишь свои дни в полной нищете и забвении. Будешь гнить заживо, вспоминая, как хорошо тебе было со мной.
Я медленно кивнула, принимая его слова, как принимают сдачу в магазине. Бесстрастно.
— Прощай.
Я повернулась и пошла к выходу, чувствуя его прожигающий спину взгляд. Он думал, что это конец. Что он только что уничтожил меня, растоптал и выбросил на обочину жизни.
Он не знал, что это было начало.
На улице меня ждала машина. Водитель, увидев меня, тут же открыл заднюю дверь.
— Все в порядке, Катерина Львовна?
— Да, Игнат. Все в полном порядке. Домой.
Я села на мягкое кожаное сиденье. Телефон в руке завибрировал. Сообщение от Арсения Игоревича. Всего два слова.
«Жду тебя».
Я улыбнулась. Настоящей, теплой улыбкой.
Глеб только что пожелал мне сгнить в нищете. Он просто еще не знал, что я уже несколько месяцев как ношу фамилию его отца-миллионера. Воронова.
Машина плавно несла меня по проспекту, унося прочь от прошлой жизни. От жизни, где я была красивым приложением к Глебу Воронову-младшему. Игрушкой. Статусной вещью.
Я вспомнила один из наших последних вечеров в качестве мужа и жены. Благотворительный аукцион. Глеб блистал. Он громко смеялся, жал руки нужным людям, а я стояла рядом, как и положено. В идеальном платье, с идеальной укладкой и пустой улыбкой.
— Катерина, дорогая, ты чего такая кислая? — проворковал он, когда мы на секунду остались одни. — Улыбайся. Ты же мой главный актив сегодня.
Он не шутил. Он действительно так думал.
В тот вечер ко мне подошел его отец. Арсений Игоревич. Он редко появлялся на таких мероприятиях, предпочитая тишину своего кабинета и загородного дома.
— Вам скучно, Катерина?
Его голос был спокойным, глубоким. В нем не было фальши, которая пропитывала здесь все вокруг.
— Немного, — честно призналась я. — Я не очень люблю такие сборища.
— Я тоже, — он чуть улыбнулся уголками глаз. — Глеб снова рассказывает всем, как он в одиночку спас убыточный филиал?
Я промолчала, но мой взгляд сказал все. Арсений Игоревич понимающе кивнул.
— Мой сын любит казаться, а не быть. А вы, Катерина, настоящая. Это редкость. И большая ценность. Не позволяйте ему превратить вас в очередную безделушку в его коллекции.
Эти слова были как глоток свежего воздуха. Впервые за долгие годы кто-то увидел во мне не картинку, а человека.
С того вечера все изменилось. Арсений Игоревич стал чаще звонить, приглашать нас с Глебом на ужин. Глеб ехал к отцу обсуждать дела, а я — говорить.
Мы говорили обо всем. О книгах, которые я читала запоем в юности. О моих мечтах стать реставратором, которые Глеб высмеял, сказав, что его жена не будет «копаться в пыльном хламе». О музыке, о путешествиях, о жизни.
Арсений слушал. Не просто слушал — он слышал.
— Почему ты с ним? — спросил он однажды, когда мы гуляли по саду его поместья, пока Глеб вел по телефону очередные «важнейшие» переговоры.
— Я его любила. Когда-то. Или думала, что любила, — я смотрела на идеально подстриженные кусты роз. — А потом… Потом я просто привыкла быть никем.
— Это самая страшная привычка, Катя. От нее нужно избавляться, как от яда.
Он остановился и накрыл мою руку своей. Его ладонь была теплой и сильной. Это было не прикосновение собственника, каким всегда было касание Глеба. Это было прикосновение… родного человека.
Я пыталась поговорить с Глебом. Последняя, отчаянная попытка.
— Глеб, давай уедем куда-нибудь? Только вдвоем. Без твоих партнеров, без вечеринок. Просто мы.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.
— Что за бред? У меня сделка на носу. Ты что, не понимаешь? У меня нет времени на твои глупости.
— Это не глупости! Это наша жизнь! Я так больше не могу… Я не чувствую себя живой рядом с тобой.
Он рассмеялся. Громко, издевательски.
— О, господи, мелодрама. Катюша, очнись. У тебя есть все, о чем любая баба может мечтать. Платья, машины, побрякушки. Что тебе еще надо? Душа? Не смеши меня. Твое дело — быть красивой и молчать.
Тогда я поняла, что все кончено. Окончательно. Не было ни боли, ни обиды. Только холодное, звенящее опустошение.
И в этой пустоте был только один человек, который видел меня настоящую. Человек, который вернул мне меня саму. Его отец.
Решение уйти созрело не в кабинете адвоката. Оно родилось в тот самый вечер, после слов Глеба о моем «деле». Я вернулась в нашу огромную, бездушную квартиру и впервые не почувствовала себя ее пленницей.
Я почувствовала себя чужой.
Я собрала одну небольшую сумку. Самое необходимое. И позвонила Арсению Игоревичу.
— Я ухожу от него, — сказала я в трубку без предисловий. Мой голос не дрожал.
На том конце провода помолчали секунду.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— Хорошо, — его тон был ровным и деловым, но я слышала в нем облегчение. — Игнат будет у твоего подъезда через пятнадцать минут. Поезжай в загородный дом. Я приеду, как только закончу дела.
Он не стал спрашивать, что случилось. Не стал утешать. Он просто принял мое решение и дал мне точку опоры.
Первые недели я жила в гостевом флигеле. Арсений настоял, что мне нужно пространство и время. Он был рядом, но не навязчиво. Мы ужинали вместе, иногда гуляли по парку, много разговаривали. Он помог мне нанять адвоката для развода, взяв все расходы на себя.
— Ты не должна мне ничего, Катя, — сказал он, когда я попыталась возразить. — Считай это… компенсацией за поведение моего сына. Я чувствую свою вину за то, каким он вырос.
Однажды вечером, сидя у камина, он рассказал мне о своей первой жене, матери Глеба.
— Она тоже была художницей. Талантливой. А я был молод, амбициозен. Я думал, что даю ей все, а на самом деле — забирал.
Забирал время, воздух, ее саму. Она угасла, Катя. И я увидел в тебе ее отблеск. Я не мог позволить Глебу повторить мою ошибку.
Я смотрела на него, и видела не миллионера, а человека с глубокой раной в душе. В тот момент я поняла, что нас связывает нечто большее, чем просто симпатия.
Я начала работать над планом своей реставрационной мастерской. Днями напролет я сидела над чертежами, сметами, искала поставщиков старинных материалов.
Арсений дал мне в распоряжение пустующий флигель и лишь наблюдал со стороны, изредка давая дельные советы. Он не предлагал денег, он давал нечто более ценное — веру в мои силы.
— Он тебя не отпустит просто так, — сказал он однажды, глядя, как я с энтузиазмом расчерчиваю план будущего рабочего стола. — Глеб не прощает, когда от него уходят. Особенно, когда уходит то, что он считает своей собственностью.
— Мне все равно. Я больше не боюсь.
И это была чистая правда. Страх, который жил во мне годами, просто испарился.
— Он попытается тебя уничтожить. Финансово, морально. Он будет рассказывать всем, какая ты неблагодарная и меркантильная.
Я горько усмехнулась.
— Пусть. Те, кто ему поверит, мне не нужны.
Прошло три месяца. Развод был почти оформлен. Я уже заказала первое оборудование для мастерской. Мы с Арсением сидели на террасе, пили вечерний чай.
— Нас будут обсуждать, Катя, — сказал он вдруг, глядя куда-то вдаль. — Когда все узнают, что ты живешь здесь. Поползут самые грязные слухи.
— Я готова к этому.
— Я могу дать тебе защиту. Имя. Статус. Все то, что Глеб попытается у тебя отнять. Но я не могу сделать это просто так.
Он повернулся ко мне, и его взгляд был серьезным и очень глубоким.
— Выходи за меня замуж.
Я замерла. Это было неожиданно, но уже не казалось безумным.
— А что правильно? — продолжил он, будто прочитав мои мысли. — Правильно было смотреть, как ты ломаешь себя? Я не мог вмешаться раньше, ты была его женой. Но теперь ты свободна. И я тоже свободен от роли простого наблюдателя.
Он взял мою руку.
— Я не предлагаю тебе новую клетку, Катя. Я предлагаю тебе крылья. Я люблю тебя. Я полюбил твою силу, твой ум, твою душу, которую не смог разглядеть мой слепой сын. Я хочу быть твоим партнером, другом, мужем.
Его слова были не о спасении. Они были о любви. О равном союзе двух взрослых людей.
— А что скажут люди? — мой последний слабый аргумент.
— К черту людей, Катя. Мы будем жить для себя, а не для них.
И я согласилась. Не потому, что боялась Глеба. А потому, что полюбила этого мужчину. Мы расписались через месяц, после официального развода. Тихо, без гостей. И это был самый счастливый день в моей жизни.
Глеб появился через полгода после нашей свадьбы. Он ввалился в дом отца без приглашения, уверенный в своей безнаказанности.
Он приехал жаловаться и просить денег. Его «гениальные» бизнес-идеи провалились одна за другой.
Я как раз спускалась по лестнице. Мы столкнулись в холле.
Он замер, увидев меня. В простом домашнем платье, без макияжа. Спокойную и… счастливую.
— Ты? Какого черта ты здесь делаешь? — выплюнул он.
— Я здесь живу, Глеб.
— Что значит «живешь»? Прислугой? Отец сжалился над тобой?
Он рассмеялся, но смех вышел нервным.
В этот момент из кабинета вышел Арсений. Он подошел и спокойно обнял меня за плечи.
— Она здесь живет в качестве моей жены, Глеб. И я попрошу тебя говорить с ней уважительно.
Лицо Глеба стало сначала белым, потом пошло красными пятнами. Он смотрел то на меня, то на отца, не в силах поверить.
— Что? Жены? Вы… вы оба… с ума сошли?
Он сделал шаг к отцу.
— Ты подобрал мои… обноски!
— Я дал дом и семью женщине, которую ты считал вещью, — голос Арсения был тихим, но в нем звенела сталь. — Ты никогда не видел в ней человека, Глеб. Только аксессуар. А я увидел.
Глеб перевел взгляд на меня. В его глазах плескалась смесь ярости, унижения и… зависти. Он наконец-то понял.
— Так вот оно что… Ты все подстроила! Охомутала старика!
Я посмотрела ему прямо в глаза. Без страха.
— Ты никогда не поймешь, Глеб. Потому что для тебя все измеряется деньгами. А есть вещи важнее. Например, уважение.
Арсений сделал знак охране.
— Выведите его. И проследите, чтобы на территорию он больше не заходил. С этого дня, Глеб, ты лишен всего. Я больше не буду покрывать твои долги и исправлять твои ошибки. Попробуй выжить сам.
Глеба выводили под руки. Он брыкался и кричал что-то про предательство.
— Я проклинаю вас! Вы сгниете вместе! — донеслось до нас его последнее, уже с улицы.
Мы остались одни. Арсений крепче сжал мою руку.
— Все кончено.
— Да, — прошептала я. — Все только начинается.
Эпилог. Пять лет спустя.
Моя мастерская превратилась из хобби в небольшое, но известное в узких кругах предприятие. Теперь у меня было трое учеников, а заказы расписаны на год вперед.
Я нашла себя не в блеске бриллиантов, а в кропотливой работе, в возвращении красоты ушедшим эпохам.
Наши с Арсением отношения из уважения выросли в глубокую, спокойную любовь. Такую, о которой не кричат. Ей дышат. Мы много путешествовали, но всегда с радостью возвращались в наш дом, наполненный запахом красок и уюта.
Однажды зимой мы поехали в город, чтобы посетить выставку моего ученика. На выходе из галереи, когда уже смеркалось и зажглись фонари, я увидела его.
Глеба.
Он стоял у мусорных баков на другой стороне улицы. В потрепанной куртке, с серой кожей и потухшим взглядом. Он пытался стрельнуть сигарету у прохожего.
Тот брезгливо отмахнулся и ускорил шаг.
Глеб сгорбился еще сильнее и засунул руки в карманы. Он нас не видел. Он вообще, казалось, ничего не видел вокруг, погруженный в свое серое существование.
Оказалось, что без отцовского имени и денег он не умел ничего. Его «деловая хватка» была лишь умением тратить то, что заработал не он. Все его проекты лопнули, оставив за собой лишь долги.
Арсений тоже его заметил. Он напрягся и крепче сжал мою руку. Но я не двинулась с места.
Я смотрела на человека, который желал мне сгнить в нищете.
И я не почувствовала ничего. Ни злорадства, ни жалости. Он стал для меня просто тенью из прошлого.
Его проклятие сработало. Он действительно сгнил в нищете. Но не в той, что наступает, когда пустеют карманы. А в той, что разъедает душу, когда в ней нет ничего, кроме зависти и злобы.
— Пойдем, — тихо сказала я мужу.
Мы пошли к машине. Снег медленно падал на город, укрывая его белым покрывалом.
В тот вечер, сидя у камина, я думала о том, что настоящим богатством было не состояние Арсения. И не успех моей мастерской.
Настоящее богатство — это возможность быть собой. Право дышать полной грудью и заниматься любимым делом. И право быть рядом с тем, кто видит в тебе не отражение своих амбиций, а живого человека.
Этого права Глеб лишил меня когда-то. И в итоге, потеряв все, он так и не понял, что сам лишил себя главного. Самого себя.
