— Лена, ты только посмотри на этот цвет! Это же янтарь! Чистый янтарь! — Андрей, мой муж, с которым мы расписались всего полтора месяца назад, крутил рыбину в руках, словно музейный экспонат. — А запах… Боги, если в раю не подают скумбрию холодного копчения, то зачем туда вообще стремиться?
Я рассмеялась, поправляя мишуру на оконной раме. За окном, в морозной темноте декабря 1983 года, падал крупный снег, укрывая серые дворы провинциального гарнизонного городка.
— Положи ты её уже на блюдо, дегустатор, — улыбнулась я, чувствуя, как сердце замирает от тихого, уютного счастья. — Сейчас родители приедут в мыслях, если мы всё съедим глазами до курантов.
Это был наш первый Новый год. Настоящий. Свой. Мы готовились к нему, как к войсковой операции.
В эпоху тотального дефицита, когда прилавки магазинов радовали глаз лишь пирамидами из консервов «Морская капуста» и трехлитровыми банками березового сока, наш стол обещал быть поистине царским.
Моя мама, живущая в деревне под Краснодаром, передала через проводницу посылку, которую мы встречали на вокзале как святыню.
Там была домашняя колбаса — темная, плотная, пахнущая чесноком и перцем, вяленая свиная шея и та самая скумбрия. Андрей же совершил свой подвиг: через знакомого товароведа, переплатив втрое, он добыл бутылку армянского коньяка «Арарат» пять звезд.
— А коньяк? — Андрей бережно протер бутылку полотенцем. — Ленка, ты посмотри на эти звезды. Пять штук! Мы его откроем ровно в двенадцать. Это не просто алкоголь, это… символ! Символ того, что наша жизнь будет такой же выдержанной, благородной и крепкой.
— Философ ты мой, — я подошла и обняла его со спины, прижавшись щекой к колючему свитеру. — Главное, чтобы голова от этого символа завтра не болела.
— Не заболит! Это благородный напиток. Под такую закуску… — он мечтательно закатил глаза. — Винегрет готов?
— Готов. И картошка доваривается. Укутала её в одеяло, чтобы горячей была.
Мы были счастливы. На столе крахмальная скатерть — подарок свекрови, в углу мигает гирлянда, которую Андрей паял сам два вечера подряд. Нам не нужно было ничего, кроме нас самих и этого маленького пира.
Мы хотели закрыть дверь на все замки, включить «Голубой огонек» и наслаждаться тем, что мы есть друг у друга.
Но у судьбы, а точнее у нашего соседа сверху, были другие планы.
Грохот в дверь раздался в тот момент, когда я доставала из серванта наши единственные хрустальные фужеры. Это был не стук, а именно грохот — уверенный, хозяйский, не терпящий возражений.
Андрей вздрогнул и посмотрел на часы. Десять вечера.
— Кого там нелегкая принесла? — прошептал он, направляясь в прихожую.
Я пошла следом, чувствуя неприятный холодок. На пороге стоял Петр Ильич, начальник отдела снабжения завода, где работал Андрей, и по совместительству наш сосед с третьего этажа. Огромный, краснолицый, в расстегнутой рубашке, он занимал собой весь дверной проем.
— Ну! Молодежь! Зелень подкильная! — прогремел он басом, от которого, казалось, задрожали стекла. — Вы чего затаились, как мыши под веником?
— Добрый вечер, Петр Ильич, — вежливо, но настороженно поздоровался Андрей. — С наступающим вас. А мы тут… готовимся потихоньку.
— Готовятся они! — Петр Ильич бесцеремонно шагнул внутрь, отодвигая Андрея плечом. — Скукотища! Я чего спустился-то? Галка моя, Галина Петровна, говорит: «Сходи за молодыми, негоже им в первый год киснуть вдвоем». У нас там компания, стол ломится, музыка! Айда к нам!
Мы с Андреем переглянулись. В глазах мужа я читала панику. Петр Ильич был не просто соседом, он был начальством. Тем самым начальством, от которого зависели премии, отгула и очередь на квартиру.
— Петр Ильич, спасибо огромное за честь, — начал Андрей, подбирая слова, как сапер на минном поле. — Но мы, честно говоря, планировали по-семейному. Романтика, знаете ли… Первый Новый год…
— Какая романтика?! — перебил сосед, махнув рукой так, что чуть не снес вешалку. — Успеете еще романтику развести, вся жизнь впереди! А Новый год надо встречать коллективом! У нас там Иванов с женой, Петров с гитарой.
Весело! Отказы не принимаются. Это, можно сказать, приказ по гарнизону! Обидите ведь, ей-богу обидите. Галка уже приборы на вас поставила.
Он навис над Андреем, дыша запахом лука и дешевого одеколона «Шипр».
— Ну? Андрюха, не будь букой! Бери жену, бери закуску — и бегом наверх. Ждем десять минут. Если не придете — спущусь и силой утащу!
Он подмигнул мне, громко рассмеялся своей шутке и вышел, оставив дверь нараспашку.
В комнате повисла тишина.
— И что делать? — спросила я, опускаясь на табурет. Настроение стремительно падало, как температура за окном.
— Лен, ну ты же видишь… — Андрей виновато развел руками. — Он мне потом житья не даст на работе. Скажет, зазнался, коллектив не уважает. Он человек злопамятный.
— Но я не хочу к ним! — чуть не плача воскликнула я. — Я хочу с тобой, вдвоем! Я хочу нашу скумбрию и наш коньяк!
— Так мы с собой возьмем, — Андрей попытался найти компромисс. — Посидим часик-другой, уважим начальство, и сбежим под бой курантов. Или сразу после. А еду… Ну, неудобно с пустыми руками. Возьмем всё лучшее. Пусть видят, что мы не халявщики.
Я тяжело вздохнула. Спорить было бесполезно. Иерархия в те годы была не просто словом, она была образом жизни.
— Ладно, — сказала я, вставая. — Но если там будет скучно, я ущипну тебя за ногу, и мы уйдем.
Мы начали собираться. Укладывать наши сокровища в сумку было физически больно. Домашняя колбаса, аккуратно нарезанная кружочками, сверкающая скумбрия, завернутая в пергамент, банка маминых грибочков и, конечно, «Арарат».
— Богатый стол получится, — мрачно пошутил Андрей. — С нашим-то вкладом.
Квартира Петра Ильича и Галины Петровны встретила нас шумом, духотой и запахом жареного лука, смешанным с ароматом тяжелых женских духов. В прихожей было не протолкнуться от обуви.
— А-а-а! Прибыло пополнение! — закричал кто-то из комнаты, едва мы переступили порог.
Нас встретила хозяйка, Галина Петровна. Женщина необъятных размеров с высокой прической, щедро политой лаком, и в платье с люрексом, которое обтягивало её фигуру, как оболочка сардельку. Глаза у неё были цепкие, оценивающие.
— Ой, Леночка, Андрюша! Молодцы, что пришли! — защебетала она, но взгляд её тут же упал на нашу объемную сумку. — А это что? Угощения? Ой, какие умнички! А то у нас мужики прожорливые, сколько ни готовь — все мало!
— Да, мы тут… к столу немного, — пробормотал Андрей, протягивая сумку. — Там рыба, колбаса домашняя, коньяк хороший…
Галина Петровна выхватила сумку с ловкостью фокусника.
— Рыбка? Ой, прелесть какая! Коньячок? Замечательно! — она заглянула внутрь, и её глаза хищно блеснули. — Так, вы проходите, раздевайтесь, садитесь вон туда, к окну, там место свободное. А я сейчас на кухне поколдую, все красиво разложу и подам. Несите стулья!
Она исчезла в недрах кухни вместе с нашими деликатесами. Мы с Андреем, чувствуя себя немного не в своей тарелке, прошли в комнату.
За столом сидело человек десять. Стол был сдвинут, покрыт клеенкой. Я окинула взглядом угощения, и внутри у меня все похолодело.
Посреди стола возвышался таз с винегретом. Рядом стояли две тарелки с синюшными солеными огурцами, миска с квашеной капустой и огромное блюдо с вареной картошкой, посыпанной укропом. Между тарелками сиротливо лежали несколько кусочков «Докторской» колбасы, нарезанной так тонко, что через неё можно было читать газету «Правда».
Из напитков царила водка. Не «Столичная», а какая-то простая, с зеленой этикеткой, и мутная жидкость в графине — явно самогон.
— Садитесь, штрафную сейчас нальем! — крикнул Петр Ильич, уже изрядно раскрасневшийся.
Мы сели. Я толкнула Андрея локтем под столом и прошептала:
— А где еда?
— Ну, сейчас Галина принесет. Она же сказала — разложит красиво, — так же шепотом ответил он, но в его голосе я слышала сомнение.
Потянулись минуты ожидания. Галина Петровна выпорхнула из кухни с торжествующим видом, неся в руках… тарелку с хлебом.
— Хлебушек свежий, к селедочке! — провозгласила она.
— А где селедка? — не выдержал кто-то из гостей.
— Да вот же, в винегрете! — захохотала хозяйка. — Шучу, шучу. Сейчас горячее будет.
Она села во главе стола рядом с мужем. Нашей рыбы, нашей колбасы и нашего коньяка на столе не было.
Прошел час. Потом второй. Куранты должны были пробить через сорок минут.
Мы пили теплую водку, заедая её кислой капустой. Андрей сидел мрачнее тучи. Разговор за столом не клеился: мужчины обсуждали план по валу на заводе, женщины — где достать импортные сапоги.
— Галина Петровна, — не выдержала я во время паузы, когда хозяйка накладывала себе очередную порцию винегрета. — А мы там рыбу принесли… Скумбрию. И колбасу домашнюю. Может, помочь нарезать?
Галина Петровна замерла с вилкой у рта. На секунду в её глазах мелькнуло раздражение, но она тут же натянула сладкую улыбку.
— Ой, Леночка, деточка! Ты представляешь, я совсем замоталась! Положила все в холодильник, чтобы не заветрилось, и забыла! Но вы знаете… — она обвела взглядом стол. — У нас же и так всего полно! Картошка стынет, винегрет никто не ест! Зачем добро переводить? Давайте мы сейчас это доедим, а деликатесы ваши на сладкое оставим? Или завтра утром? Утро вечера мудренее!
— Да куда ж сейчас рыбу? — поддержал её Петр Ильич, наливая себе самогона. — Водку рыбой только портить! Огурец — вот лучшая закуска! Андрюха, ты почему не пьешь? Не уважаешь коллектив?
— А коньяк? — тихо спросил Андрей. — Мы коньяк принесли. «Арарат». Хотели под бой курантов…
— Коньяк? — переспросил Петр Ильич. — Хорошее дело. Но мы тут, брат, по беленькой ударяем. Коньяк — напиток для интеллигенции, а мы люди рабочие. Да и смешивать нельзя. Голова болеть будет! Галя, спрячь пока, целее будет. Потом как-нибудь под шашлычок распишем!
Я смотрела на них и не верила своим ушам. Это была какая-то фантасмагорическая наглость. Они просто присвоили наши продукты. Они решили, что нам, «молодым и зеленым», не положено есть деликатесы, а им, хозяевам жизни, они нужнее.
— Юра, то есть Андрей, — я сжала руку мужа под столом так, что побелели костяшки. — Пойдем домой.
— Что? — он посмотрел на меня растерянно.
— Пойдем. Домой. Сейчас же.
Андрей посмотрел на жирное лицо Петра Ильича, на ухмыляющуюся Галину Петровну, на убогий стол с объедками винегрета. В его глазах что-то щелкнуло. Страх перед начальником сменился злостью. Тихой, холодной злостью мужчины, которого унизили при жене.
— Вы правы, Петр Ильич, — громко сказал Андрей, вставая. — Смешивать нельзя.
За столом все замолчали.
— Ты чего, Андрюха? Куда собрался? Без пяти двенадцать! — удивился хозяин.
— Мы пойдем, — твердо сказал Андрей. — У нас свой режим. Лена себя неважно чувствует.
— Да вы что! Обидеть хотите? — взвизгнула Галина Петровна. — Мы вас приняли, как родных!
— Спасибо за гостеприимство, — я встала рядом с мужем, чувствуя, как дрожат колени, но голос звучал твердо. — Было очень… познавательно. Мы заберем свои продукты и пойдем. Нам для лечения нужно.
Повисла звенящая тишина. Галина Петровна покраснела, пойдя пятнами.
— Что? Заберете? — она даже рот открыла. — Да как вам не стыдно! Из гостей — и с сумками? Жлобы! Мы вам стол накрыли, а вы…
— Галя, — рявкнул Андрей, и в его голосе прорезались такие металлические нотки, которых я раньше не слышала. — Сумку.
Петр Ильич, видимо, почувствовав, что перегнул палку и скандал с подчиненным может выйти боком, буркнул:
— Галь, отдай им. Пусть катятся. Интеллигенция хренова.
Галина Петровна вскочила, с грохотом отодвинув стул, убежала на кухню и через минуту вернулась. Она буквально швырнула нам нашу сумку.
— Подавитесь! — прошипела она.
— С наступающим, — бросил Андрей. Он взял меня за руку, другую руку сжал на ручке сумки, и мы вышли из квартиры, не оглядываясь, под возмущенный гул гостей.
Мы бежали вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, как школьники, сбежавшие с урока. Сердце колотилось где-то в горле. Мы влетели в нашу комнату, захлопнули дверь и закрыли её на оба замка.
До боя курантов оставалось три минуты.
Мы стояли в прихожей, тяжело дыша, и смотрели друг на друга. А потом, совершенно неожиданно, начали смеяться. Это был нервный, истерический, но очищающий смех.
— Ты видел её лицо? — хохотала я, вытирая слезы. — «Подавитесь!»
— А Петр? «Интеллигенция хренова!» — вторил мне Андрей. — Боже, как мы вовремя ушли!
Андрей быстро, трясущимися руками достал из сумки нашу скумбрию. Она была цела. Колбаса была на месте. Коньяк загадочно блестел темным стеклом.
— Быстро! — скомандовал он. — Включай телевизор!
Я метнулась к «Рекорду», щелкнула тумблером. Экран засветился как раз в тот момент, когда на Спасской башне начали бить куранты.
Бум!
Андрей срывал пробку с коньяка.
Бум!
Я доставала бокалы.
Бум!
Мы даже не успели нарезать рыбу. Мы просто отломили кусок хлеба, Андрей зубами оторвал хвостик у колбасы.
Бум!
— С Новым годом, любимая! — крикнул он, разливая коньяк, расплескивая драгоценные капли на скатерть.
— С Новым годом! — отозвалась я.
Мы чокнулись под гимн Советского Союза. Мы пили теплый, невероятно вкусный коньяк, закусывали его колбасой, откусывая прямо от палки, и руками ели жирную, божественную скумбрию.
Никогда в жизни еда не казалась мне такой вкусной.
— Знаешь, — сказал Андрей, когда мы, уже сытые и немного пьяные, сидели на полу возле елки, доедая остатки рыбы. — А ведь они нам подарок сделали.
— Какой? — удивилась я, облизывая пальцы.
— Урок преподнесли. На всю жизнь. — Он серьезно посмотрел на меня. — Никакие начальники, никакие «надо» и «неудобно» не стоят того, чтобы предавать себя и свой праздник. Наш дом — это наша крепость. И наши деликатесы — только для тех, кого мы действительно хотим видеть.
— Это точно, — я положила голову ему на плечо. — Но в следующем году, если Петр Ильич придет…
— …я даже дверь не открою, — закончил Андрей и поцеловал меня.
За стеной, наверху, слышался пьяный гул и топанье. Там ели винегрет и пили самогон. А у нас пахло копченой рыбой, дорогим коньяком и свободой. Это был лучший Новый год в моей жизни.
А вы когда-нибудь сбегали из гостей, чтобы спасти свой праздник?
