— Ну и нора у вас тут, Аня.
Мать даже не разулась. Она стояла в прихожей моей новой, ещё пахнущей краской и ламинатом квартиры, и её взгляд хищно и цепко ощупывал пространство. Она не приехала в гости. Она прибыла с инспекцией. Её старое пальто с потёртым воротником выглядело здесь чужеродным пятном, реликтом из той жизни, от которой я бежала, не оглядываясь.
— Нам с Кириллом нравится. Проходи, раз пришла.
Я отошла в сторону, пропуская её в небольшую студию. Она прошла, цокая каблуками по светлому полу, и остановилась посреди комнаты, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Её губы были поджаты в тонкую, неодобрительную линию. Я знала этот взгляд. Таким взглядом она оценивала мои школьные платья, моих первых подруг, мои оценки в аттестате. Взгляд, который говорил: «Могло быть и лучше, но чего ещё от тебя ждать».
— Кухня — два шага в длину. У нас и то просторнее была. И цвет стен какой-то… больничный. Давит.
Она провела пальцем по спинке нового дивана, словно проверяя наличие пыли, которой там ещё не могло быть. Я молча наблюдала за ней со стороны, прислонившись к дверному косяку. Я не собиралась оправдываться. Ни за цвет стен, ни за размер кухни, ни за свою новую жизнь. Все мои оправдания закончились в тот день, когда я съехала из её квартиры, унося с собой лишь пару сумок и твёрдое намерение никогда не возвращаться в этот душный мир вечных долгов и упрёков.
— Чаю будешь?
Вопрос был чисто формальным. Я не хотела поить её чаем. Я вообще ничего для неё делать не хотела.
— Не до чая мне, Аня. У нас беда.
Она села на диван, даже не сняв пальто, и посмотрела на меня. Прямо, тяжело, так, как смотрят на нерадивого должника. Я знала, что сейчас начнётся. Эта прелюдия была мне знакома до боли. Вся моя жизнь состояла из таких прелюдий, за которыми неизменно следовала просьба, переходящая в требование. Заплатить за Димины репетиторов. Купить Диме новый телефон, потому что старый он «случайно» утопил. Отдать свою скромную стипендию на Димину «очень нужную» поездку с классом.
— Димка-то поступил. В коммерческий.
Она произнесла это так, будто сообщала о смертельном диагнозе. В её голосе не было ни капли гордости за сына, только тяжёлая констатация неизбежных расходов. Я молчала, ожидая продолжения. Оно не заставило себя ждать.
— Сама понимаешь, я не потяну. Цены сейчас — с ума сойти. В общем, платить будешь ты. Там сто сорок тысяч в год. За первый семестр нужно внести до конца недели.
Она сказала это буднично, словно речь шла о покупке хлеба. Не попросила, не предложила обсудить. Она просто поставила меня перед фактом. В её вселенной это было единственно верным порядком вещей. Я — успешная, замужняя, работающая. Она — несчастная мать-одиночка. Он — её сокровище, её надежда, её бестолковый сыночек, будущее которого нужно было обеспечить любой ценой. Моей ценой.
Я медленно выдохнула. Весь воздух, казалось, состоял из частиц прошлого, от которого я так старательно отмывалась последние полгода.
— Нет.
Слово прозвучало тихо, но в маленькой квартире оно повисло, как удар колокола. Мать нахмурилась, будто не расслышала.
— Что значит «нет»?
— Это значит, что я не буду платить. Ни копейки, — я отделилась от косяка и сделала шаг в комнату. Мой голос не дрожал. Он был ровным и холодным, как поверхность замёрзшей реки. — У нас с Кириллом ипотека и свои планы. Дима совершеннолетний парень. Если ему нужно образование, пусть идёт работать и платит за него сам.
Она смотрела на меня несколько секунд, и в её глазах неверие сменялось плохо скрываемой яростью. Она не ожидала такого отпора. Она привыкла, что я ломаюсь, сдаюсь, вздыхаю и в очередной раз лезу в свой кошелёк. Но та Аня умерла. Её убили годы манипуляций и жертв, которые никто никогда не ценил.
— Ипотека… Нашла чем прикрываться. Брат — это на всю жизнь, а эти твои кредиты — дело наживное. Он же пропадёт без образования!
— Пусть пропадает. Это будет его выбор, — отрезала я. — Мой выбор — моя семья. И мой дом. В котором, кстати, не разуваются только враги.
Она замерла, её рука инстинктивно потянулась к сумке. Она смотрела на меня не как на дочь, а как на сломавшуюся вещь, которая внезапно отказалась выполнять свою единственную функцию. Буря только начиналась. И я была к ней готова.
Звонок в дверь прорезал утреннюю тишину, как стоматологический бор. Резко и неприятно. Я знала, кто это. Такие визиты не анонсируют, ими наносят удар. Открыв дверь, я увидела вчерашнюю картину, дополненную новым элементом. Мать, с лицом, застывшим в маске праведного гнева. И за её плечом — причина всего этого представления. Мой брат Дима.
Он был на голову выше матери, но казалось, что он отчаянно пытается спрятаться за её спиной. Сутулые плечи, руки, засунутые в карманы модной толстовки, и на лице выражение человека, который ждёт на остановке безнадёжно опаздывающий автобус. Скука и безразличие. Его привели сюда, как вещественное доказательство. Как живой аргумент моего эгоизма.
— Вот, привела его. Чтобы ты в глаза ему посмотрела, бессовестная.
Мать вошла в квартиру, не дожидаясь приглашения, и легонько подтолкнула Диму вперёд. Он споткнулся о порог и, буркнув что-то нечленораздельное, прошёл следом. Мой взгляд скользнул по его новеньким, ослепительно-белым кроссовкам. На такие у матери «никогда не было денег».
Я проигнорировала её выпад. Спорить с ней было всё равно что пытаться перекричать шторм. Вместо этого я посмотрела прямо на брата.
— Привет, Дим. Проходи на кухню, садись.
Он удивлённо моргнул, не ожидая спокойного тона. Мать явно готовила его к другому сценарию: к крикам, слезам, скандалу. Моё ледяное гостеприимство сбивало её с толку. Дима неуверенно прошёл к кухонному столу и плюхнулся на стул, тут же уткнувшись в телефон. Мать встала рядом с ним, положив руку ему на плечо. Поза матери-защитницы. Орлица над птенцом.
Я села напротив.
— Раз уж ты здесь, Дим, давай поговорим. Ты ведь в курсе, зачем вы пришли?
Он кивнул, не отрывая взгляда от экрана.
— Мама хочет, чтобы я оплатила твоё обучение. Сто сорок тысяч. Для начала. Расскажи мне, на кого ты собрался учиться?
Он наконец поднял голову. Глаза у него были пустые, без малейшего проблеска интереса.
— Ну… на менеджера.
— Менеджера чего? Какой факультет? Какая специализация?
Он пожал плечами. Мать тут же вмешалась, её голос звенел от напряжения.
— Какая разница, какого! Факультет управления! Престижный! С таким дипломом он не пропадёт.
— Я не тебя спрашиваю, — мой голос оставался ровным. Я снова посмотрела на Диму. — Ты хоть знаешь, где этот институт находится? Ты сам туда документы отвозил?
Дима покраснел. Он открыл рот, потом закрыл. Было очевидно, что он не имеет ни малейшего понятия ни о чём. Он был лишь поводом, пустым сосудом, который мать пыталась наполнить своими амбициями и моими деньгами.
— Он готовился к экзаменам, ему некогда было по очередям бегать! — снова встряла мать, её голос начал набирать высоту. — Я всё сама сделала! Для него же стараюсь! А ты сидишь тут в своей норе и допрашиваешь его, как прокурор!
— Я просто хочу понять, за что я должна платить, — я чуть подалась вперёд, не сводя глаз с брата. — Я хочу услышать от тебя, Дима. Не от неё. Ты действительно хочешь пять лет изучать то, о чём даже понятия не имеешь? Ты хочешь каждое утро ездить на другой конец города ради диплома, который тебе, судя по всему, совершенно не нужен?
Он молчал. Просто смотрел в стол, на свои безупречно чистые кроссовки. И это молчание было красноречивее любых слов.
Мать поняла, что её живой аргумент работает против неё. Её лицо исказилось.
— Что ты из него тянешь! Какая разница, чего он хочет! Ты — его старшая сестра! Ты должна помочь! У тебя муж, квартира, работа! А у него что? Улица? Ты этого для него хочешь? Чтобы он пошёл по кривой дорожке, пока ты тут в своей роскоши купаешься?
Роскошь. Она назвала нашу крохотную студию в ипотеке роскошью. Я усмехнулась. Представление набирало обороты. И я знала, что скоро на сцену выйдет ещё один актёр. И этот выход ей точно не понравится.
— Роскошь? Ты это называешь роскошью?
Дверь в спальню открылась, и на пороге появился Кирилл. Он был в домашней футболке и джинсах, заспанный и хмурый. Шум наконец вытащил его из постели. Он не был злым, скорее уставшим, как человек, которого разбудили посреди важного сна. Его взгляд скользнул по матери, задержался на Диме, который от неожиданности вжал голову в плечи, и остановился на мне. В его глазах не было вопроса, только тихое понимание. Он всё знал.
Мать, увидев его, мгновенно преобразилась. Ярость на её лице сменилась маской скорбной мученицы. Она увидела новую цель, новый фланг для атаки. Она решила, что мужчина — это слабое звено, на которое можно надавить с помощью проверенных веками манипуляций.
— Кирилл, здравствуйте. Вы уж извините, что так рано, — её голос внезапно стал вкрадчивым, почти заискивающим. — Я вот пытаюсь достучаться до дочери. Объяснить ей простые человеческие вещи. Что нельзя от семьи отрекаться. Димочка, кровиночка её, может на улице остаться, а ей всё равно. У неё теперь своя жизнь, — она сделала многозначительную паузу, обводя взглядом нашу маленькую студию. — Но вы же мужчина, вы должны понимать. Семья — это святое. Нужно помогать своим.
Она обращалась к нему так, словно меня не было в комнате. Словно они были двумя разумными взрослыми, которые сейчас должны решить судьбу неразумного ребёнка — то есть меня. Она апеллировала к нему, пытаясь создать между ними союз против меня. Старый, как мир, приём: разделить и властвовать.
Кирилл молча прошёл на кухню, налил себе стакан воды. Выпил его медленно, залпом. Поставил стакан на стол. Всё это время он не смотрел на мать. Когда он заговорил, его голос был абсолютно спокойным.
— Тамара Игоревна, мы с Аней — семья. И все решения, которые касаются наших денег и нашего будущего, мы принимаем вместе.
Это было всё, что он сказал. Но в этой короткой фразе было больше силы и окончательности, чем в тысяче моих криков. Он не стал её осуждать, не стал читать ей лекций. Он просто очертил территорию. «Мы». Это короткое слово уничтожило весь её план. Она поняла, что перед ней не союзник. Перед ней — стена.
Её лицо снова пошло красными пятнами. Маска мученицы треснула и осыпалась, обнажив неприкрытую злобу.
— Значит, это ты её научил! Ты её против родной матери настраиваешь! Я так и знала! Появился тут, на всё готовенькое! Вскружил ей голову своими ипотеками!
Она сделала шаг к нему, тыча в его сторону пальцем. Дима на стуле съёжился ещё сильнее, мечтая, видимо, провалиться сквозь пол.
И в этот момент что-то во мне сломалось. Не со стоном, а с сухим, резким треском. Вся та обида, всё то унижение, которые я копила годами, вся та усталость от её вечных игр и требований… всё это вырвалось наружу. Я встала. Медленно, распрямляя плечи. Я посмотрела ей прямо в глаза, и впервые в жизни не почувствовала ни капли страха. Только холодную, звенящую пустоту.
— Нет, мама, я не буду платить за учёбу твоего сыночка! Хватит! Меня больше не интересует ваша жизнь, у меня теперь своя семья! Плати за учёбу моего братца сама!
Мой голос прозвучал на удивление громко и отчётливо. Каждое слово было как удар молота по наковальне. В комнате повисло что-то похуже тишины. Ощущение только что взорвавшейся бомбы. Мать замерла с открытым ртом, глядя на меня так, будто я заговорила на неизвестном ей языке. Кирилл стоял рядом, его рука нашла мою и крепко сжала. А Дима… Дима впервые за всё утро оторвал взгляд от телефона и посмотрел на меня. В его глазах было нечто похожее на испуг.
Точка невозврата была пройдена. Я это знала. Они это знали. Старый мир рухнул окончательно. И на его руинах мне предстояло построить что-то новое. Или не построить ничего.
Мои слова повисли в воздухе, густые и тяжёлые, как дым. Мать смотрела на меня, и я видел, как в глубине её глаз гаснет последний огонёк расчёта. Она поняла. Поняла, что все рычаги сломаны, все нити оборваны. Спектакль окончен. И когда спала маска манипулятора, под ней оказалось уродливое, искажённое злобой лицо. Она больше не пыталась казаться несчастной. Она была в ярости.
— Моего братца? — прошипела она, и это слово прозвучало как ругательство. — Да он тебе не брат, поняла? Ты всегда была чужой. Ошибкой. Я смотрела на тебя и думала: зачем? Зачем я потратила на тебя своё здоровье, свою молодость? Ты была моим вложением, Аня. Инвестицией, которая должна была принести дивиденды. Чтобы я и Дима могли жить нормально. А ты что? Ты сбежала! Забрала мои деньги, мои силы, мою жизнь и сбежала!
Она шагнула ко мне, и Кирилл инстинктивно заслонил меня собой. Но я положила ему руку на плечо, останавливая. Я хотела видеть это. Я должна была увидеть это до конца.
— Ты думаешь, он тебя любит? — она ткнула пальцем в сторону Кирилла, но смотрела на меня. Взгляд её был полон яда. — Да он тебя бросит через год! Никто не сможет жить с таким холодным, расчётливым существом! Ты всегда была такой. Считала каждую копейку, каждую конфету. Всё для себя. А Димочка — он другой! Он добрый, он с открытой душой! Он — моя радость, а ты была моим долгом. Тяжёлым, постыдным долгом, который я тащила всю жизнь!
Она говорила, и с каждым словом я чувствовала не боль, а странное, холодное освобождение. Словно хирург вскрывал старый, гноящийся нарыв.
Мои слова не просто повисли в воздухе — они его отравили. Мать смотрела на меня, и её лицо, бывшее секунду назад искажённым от гнева, вдруг стало странно пустым. Словно из фарфоровой куклы вынули механизм, и она застыла с бессмысленным выражением. Эта пустота длилась мгновение, а потом её черты начали медленно, жутко меняться. Это было уже не лицо матери, спорящей с дочерью. Это была маска чистой, концентрированной ненависти. Она больше не играла. Она больше не притворялась.
— Своя семья… — прошипела она, и в этом шипении было больше яда, чем в любом крике. — Да какая ты семья? Ты — ошибка. Временное явление. Ты всегда была чужой. С самого детства. Упрямая, себе на уме. Всё не так, как у людей. Я на тебя жизнь положила, тащила, а ты… Ты просто пользовалась мной, чтобы встать на ноги, а теперь отшвырнула, как ненужную вещь.
Она говорила тихо, но каждое слово впивалось в кожу, как ледяная игла. Кирилл сжал мою руку сильнее, но я почти не чувствовала этого. Я слушала. Я впервые в жизни по-настоящему её слушала, и пелена спадала с моих глаз.
— Ты думаешь, мне легко с Димой было? Да он — свет в окне! Он — единственный, кто меня любит по-настоящему! Не за что-то, а просто так! Он добрый, он ласковый! А ты? Ты всегда была расчётом. Отдать в хорошую школу, чтобы потом помогала. Найти тебе работу, чтобы деньги в дом несла. Я в тебя вкладывала! Вкладывала, понимаешь? Как в проект. А проект оказался бракованным. Решил, что сам по себе что-то значит.
Дима сидел, вжавшись в стул так, будто хотел слиться с ним. Он смотрел в одну точку на полу, и его лицо было бледным. Он слышал это. Он слышал, что он — «свет в окне», а я — «бракованный проект». И он молчал. Его молчание было его согласием.
Мать сделала шаг ко мне, её глаза горели тёмным огнём.
— И муж твой… такой же. Нашёл себе удобную дурочку с квартирой. Думаешь, он тебя любит? Пройдёт год, два, он выжмет из тебя всё, что можно, и найдёт себе другую. А ты приползёшь обратно. Ко мне. И к брату. Только мы тебя не примем. Мы не подбираем мусор на улице.
Она выплеснула всё. Всю свою зависть к моей молодости, к моей любви, к моей отдельной, пусть и скромной, жизни. Всю свою обиду за то, что её главный ресурс внезапно обрёл волю и отказался подчиняться. Она опустошила себя до дна, и теперь стояла, тяжело дыша, ожидая моей реакции. Она ждала слёз. Ждала криков. Ждала мольбы о прощении. Она хотела увидеть меня раздавленной.
Но я ничего не чувствовала. Совсем. Словно смотрела старое, плохое кино. Всё то, что она сказала, я и так знала где-то глубоко внутри. Просто сейчас это обрело слова. И эти слова меня освободили.
Я выдержала её взгляд, спокойный и прямой. И когда она совсем выдохлась, я тихо произнесла. Голос мой был ровным, без единой дрогнувшей ноты.
— Ты знаешь, что самое страшное? Я всегда думала, что ты его любишь, а меня — нет. А теперь я вижу, что ты вообще никого не любишь. Ты просто используешь. Его — как оправдание своей никчёмной жизни, а меня — как её спонсора. Только спонсорский контракт истёк. Навсегда.
На этот раз в её глазах не было ненависти. Только шок и… страх. Страх от того, что её раскусили, разложили на атомы и вынесли окончательный вердикт. Она отшатнулась, словно я её ударила. Молча развернулась, схватила Диму за рукав и потащила его к выходу. Он шёл за ней, как безвольная кукла, так и не подняв головы. Дверь за ними не хлопнула. Она просто тихо закрылась.
В квартире стало очень просторно. Исчез запах её духов, исчезло давящее ощущение чужого присутствия. Воздух стал чистым. Я посмотрела на Кирилла. Он ничего не сказал. Просто обнял меня. И я стояла в его объятиях, посреди моей новой жизни, на выжженной дотла земле моего прошлого. И впервые за много лет мне было легко дышать…
