Жара в парке стояла такая, что асфальт, казалось, плавился под подошвами, прилипая к обуви мягкой, черной жвачкой. Воздух пах раскаленной пылью, сладкой ватой и бензиновой гарью с проспекта.
Я стояла за стволом старого, кряжистого вяза, чувствуя, как шершавая кора впивается в ладонь. Спряталась, как девчонка, как шпионка, выслеживающая врага. Хотя врагом была женщина, которую я когда-то называла дочкой.
Ксюша сидела на скамейке у пруда, идеально прямая, в светлом льняном костюме.
Она всегда умела выглядеть так, будто сошла с обложки журнала, даже в эту изнуряющую духоту. Рядом с ней, болтая ногами, сидел мальчик.
Денис. Мой внук.
Внук, которого я не видела ровно десять лет.
Сердце колотилось где-то в горле, мешая глотать густой, липкий воздух. Десять лет Ксюша держала глухую оборону. Сначала это были колики и слабый иммунитет младенца.
«Вера Павловна, врач запретил контакты, вирусы кругом». Я верила. Отступала. Боялась показаться навязчивой, той самой стереотипной свекровью, которая лезет с советами.
Я всегда уступала.
Потом начались бесконечные отъезды. Санатории, дачи дальних родственников, карантины.
Я передавала подарки через мужа, через курьеров. Видела внука только на смазанных фото в телефоне, где лицо всегда было то закрыто панамкой, то снято со спины.
«У него сложный характер, он боится чужих», — говорила Ксюша по телефону ледяным тоном, отбивая любое желание настаивать.
И вот теперь я стояла здесь. Мне позвонила старая знакомая, Валя, сказавшая, что видела их. «Гуляют у пруда, каждый вторник, пока у малого секция».
Я не поверила. Сказала мужу, что иду в аптеку. А сама прибежала сюда, задыхаясь от быстрой ходьбы и дурного предчувствия.
Мальчик доел мороженое и повернулся к матери. Что-то спросил.
Солнечный луч, пробившийся сквозь листву, ударил ему прямо в лицо, высвечивая каждую деталь, как прожектор на сцене.
Я забыла, как дышать.
Мир вокруг не замер — нет, он взорвался звуками. Где-то истошно визжал ребенок, мимо с грохотом пронесся самокатчик, утки на пруду устроили драку за хлеб. Но для меня все это стало фоном.
Я смотрела на профиль десятилетнего мальчика и видела призрак.
Но не призрак моего покойного сына Игоря.
Денис засмеялся, откинув голову назад. Резко. С характерным прищуром левого глаза.
Этот жест я видела каждое утро на протяжении тридцати пяти лет. За завтраком. Когда шутка удавалась.
Затем мальчик провел рукой по волосам — жесткие, непослушные вихры песочного цвета. У него был волевой, раздвоенный подбородок. Глубоко посаженные глаза, которые даже отсюда, с расстояния двадцати метров, казались серо-зелеными льдинками.
Меня качнуло. Пришлось опереться плечом о дерево, чтобы не сползти на грязную траву.
В этом ребенке не было ни единой черты Игоря. Ни капли.
Игорь был смуглым, с мягким овалом лица, с карими, влажными глазами и черными, как смоль, волосами. Он был невысоким, коренастым.
А этот мальчик был маленькой, пугающе точной копией моего мужа. Анатолия.
В голове, словно кто-то провернул ржавый ключ, со скрипом сложилась картинка.
Страшная. Немыслимая. Противоестественная.
— Господи… — выдохнула я, и собственный голос показался мне чужим.
Ксюша вдруг резко повернула голову. Инстинкт зверя, почуявшего опасность. Она увидела меня.
Я не успела спрятаться.
На ее красивом, ухоженном лице на долю секунды отразился не просто испуг. Это был ужас. Первобытный страх разоблачения. Она вскочила, схватила Дениса за руку так сильно, что мальчик дернулся.
— Быстрее! — донеслось до меня.
Она потащила его прочь, к выходу из парка, практически бегом, закрывая собой, словно я целилась в него из ружья.
Но мне не нужно было догонять. Я уже увидела все, что нужно.
Я медленно побрела к выходу. Ноги были ватными, налитыми свинцом. В ушах шумела кровь.
Игорь был приемным.
Мы с Анатолием усыновили его в девяностом году. В доме малютки на окраине города. Мне поставили бесплодие после трех выкидышей. Толя тогда переживал, я видела.
Он хотел «свою кровь». Но смирился. Или сделал вид, что смирился. Мы взяли трехмесячного черноглазого бутуза, у которого в графе «отец» стоял прочерк, а мать-студентка отказалась прямо в роддоме.
У Игоря была четвертая группа крови. У Анатолия — первая.
У Игоря не могло быть генетического сходства с отцом. Это биологически невозможно.
А Денис был клоном Анатолия.
Значит, Денис — не сын Игоря.
Значит, Денис — сын Анатолия.
Я шла по раскаленной улице, не замечая светофоров. Люди толкали меня, кто-то ругался, сигналили машины.
Десять лет.
Десять лет мой муж ездил к «внуку». Десять лет он возил подарки. Десять лет он защищал Ксюшу: «Вера, не дави на нее, ей тяжело без мужа, пусть воспитывает как знает».
Он не защищал вдову сына. Он оберегал свою любовницу и своего родного ребенка.
Я открыла дверь своей квартиры ключом. Руки дрожали, металл царапал замочную скважину.
Дома пахло жареным луком и старыми газетами. Обыденный, тошный запах привычной жизни, которая только что закончилась.
Анатолий сидел в кресле перед телевизором. Шла какая-то викторина, участники угадывали слова. Он был в своих любимых растянутых трениках и майке. Тот самый человек, с которым я делила постель, бюджет и горе.
— Вернулась? — он даже не обернулся. — Хлеба купила? Я же просил бородинский.
Его спокойствие, это железобетонное, наглое спокойствие ударило меня сильнее, чем вид в парке.
Я прошла в комнату и встала перед телевизором, загораживая экран.
— Эй, ты чего? — он недовольно нахмурился, пытаясь заглянуть мне за спину. — Вера, отойди. Финал сейчас.
— Я видела их, — сказала я. Голос звучал сухо, как треск ломающейся ветки. — В парке. Ксюшу. И мальчика.
Анатолий замер. Пульт в его руке чуть дрогнул, но он тут же сжал его крепче.
— Тебе показалось, — он лениво зевнул, но глаза… его глаза забегали. — Ксюша звонила, они на даче у ее тетки. За сто километров. У тебя от жары галлюцинации. Давление мерила?
— У него твои уши, Толя. И твой подбородок. И твоя привычка щурить левый глаз.
Он наконец посмотрел на меня. Взгляд стал тяжелым, свинцовым. Исчезла маска ленивого домоседа.
— Генетика — странная вещь, Вера. Внуки часто похожи на дедов. Игорь был моим сыном…
— Игорь был приемным! — я почти выкрикнула это. — Ты забыл?! Мы взяли его, потому что ты был здоров, а я пустая! У него не было твоих генов! Ни одной хромосомы!
В комнате повисло напряжение, густое, как смола. Слышно было только, как гудит холодильник на кухне и как тикает таймер на микроволновке. (Нет, нельзя про тишину). За стеной соседи начали сверлить стену — мерзкий, визгливый звук, но он помогал мне не сойти с ума.
Анатолий медленно отложил пульт. Встал. Он был выше меня на голову, и сейчас он использовал этот рост, чтобы нависнуть надо мной.
— Ты бредишь, — жестко сказал он. — Ты просто старая, ревнивая баба, которая ненавидит невестку. Ты придумала себе сказку, чтобы оправдать свою ненависть.
— Десять лет… — прошептала я. — Твои рыбалки. Вторник и четверг. Ты уезжал с ночевкой. Возвращался без рыбы, говорил — «клева нет» или «отпустил мальков». А иногда покупал карпа в супермаркете, даже чек забывал вытащить из пакета. Я думала, ты просто отдыхаешь от меня. А ты ездил в другую семью.
— Замолчи.
— Денис родился за год до смерти Игоря. Ты спал с ней, когда наш сын был еще жив? Прямо здесь? Или вы снимали квартиру?
Лицо Анатолия налилось кровью.
— Не смей упоминать Игоря! — рявкнул он. — Ты из него святого сделала! А он был слабаком! Пил, работу менял как перчатки. Он не мог дать Ксюше ничего. Ни денег, ни поддержки.
— И ты решил помочь? — меня замутило. Желчь подступила к горлу.
— Да, я помог! — он вдруг перестал отпираться. Сбросил маску. — Да! Потому что я хотел, чтобы хоть что-то после меня осталось! Настоящее! Мое! А не чужой подкидыш с дурной наследственностью, которого ты нянчила как хрустальную вазу!
Эти слова ударили наотмашь.
— Игорь был твоим сыном тридцать лет… Ты называл его сыном.
— Я терпел! — Анатолий начал ходить по комнате, размахивая руками. — Я терпел ради тебя. Но я всегда хотел своего. Свою кровь. И когда я увидел, как Ксюша мучается с этим… неудачником… мы просто поняли друг друга.
— Просто поняли… — эхом повторила я. — А Игорь? Он знал?
Анатолий остановился у окна, спиной ко мне.
— Он догадался. Нашел переписку в телефоне Ксюши. В тот день… перед аварией. Он устроил скандал. Орал, что убьет нас обоих. Потом сел в машину пьяный и…
— Ты убил его, — сказала я. Это была не догадка. Это был факт.
— Он сам сел за руль! — резко обернулся Анатолий. — Я не виноват, что он был истеричкой и слабаком!
— Ты спал с его женой. Ты сделал ей ребенка. Ты врал ему в глаза. И ты говоришь, что не виноват?
— Денис — мой сын! — заорал он, и вены на его шее вздулись. — Он — мое продолжение! Он умный, сильный, здоровый пацан. Весь в меня. А не в твоих алкоголиков-родителей из детдома! И я не позволю тебе это разрушить!
Я смотрела на него и видела совершенно незнакомого человека. Чудовище, которое тридцать пять лет притворялось человеком.
Гнев, который должен был сжечь меня, вдруг стал холодным. Ледяным. Твердым, как сталь.
— Значит, так, — сказала я. Голос не дрожал. — У тебя есть полчаса.
— Что? — он опешил. Ждал истерики, слез, мольбы.
— Полчаса, чтобы собрать вещи. Все. До последнего носка. И убраться отсюда.
— Ты не выгонишь меня, — усмехнулся он, но в глазах мелькнул страх. — Это и моя квартира. Мы ее приватизировали на двоих.
— Попробуй остаться, — я подошла к столу и взяла тяжелую керамическую вазу. Взвесила в руке. — Я вызову полицию. Я расскажу всем. Твоим друзьям по гаражу. Твоим коллегам.
Соседям. Я напишу заявление в прокуратуру, потребую тест ДНК, подниму дело о доведении до кончины Игоря.
Я превращу твою жизнь и жизнь твоей драгоценной Ксюши в ад. Ты меня знаешь, Толя. Я долго терплю. Но если я решила — я не отступлю.
Он смотрел на меня, и я видела, как в его голове крутятся шестеренки. Он оценивал риски. Скандал, позор, суды… Ему это было не нужно. У него была запасная база. У него была Ксюша.
— Дура старая, — выплюнул он. — Кому ты нужна будешь? Сдохнешь тут одна в пыли. А у меня семья. У меня сын растет.
— Вон, — сказала я.
Он пошел в спальню. Я слышала, как он швыряет вещи в сумку, как хлопают дверцы шкафа. Он забрал документы, деньги из тайника (я знала, что он их возьмет, мне было плевать), бросил ключи на тумбочку в прихожей.
— Ты пожалеешь, — сказал он напоследок, уже в дверях. — Приползешь просить, чтобы я вернулся.
Дверь захлопнулась.
Я подошла и закрыла задвижку. Два оборота.
Щелчок прозвучал как выстрел. Финальный.
В квартире не стало тихо — гудел холодильник, за окном шумел город, но исчезло то липкое, гнетущее ощущение лжи, которое пропитывало эти стены годами.
Я не плакала. Слезы закончились девять лет назад, на кладбище.
Я пошла на кухню. На столе лежала недоеденная булка и стояла чашка с остывшим чаем, которую оставил Анатолий.
Я взяла чашку и с размаху швырнула ее в раковину. Она разлетелась на мелкие осколки.
Потом я взяла мусорный пакет и начала методично сметать туда все, что напоминало о нем. Его кружку. Его тапки. Его газеты. Зубную щетку из ванной.
Я вычищала свою жизнь.
Затем я достала телефон. В списке контактов было имя «Невестка». Я нажала «Изменить». Удалила.
Затем нашла номер мастера по замкам.
— Алло? Мне нужно срочно сменить личину. Да, прямо сейчас. Я заплачу двойной тариф.
Через час приехал мастер. Жужжание дрели было для меня лучшей музыкой. Старая личина выпала на пол с глухим стуком. Железный труп нашего брака.
Когда мастер ушел, я заварила себе свежий, горячий чай. Настоящий, крепкий, с бергамотом, который Анатолий терпеть не мог.
Кипяток обжег горло, возвращая меня в реальность.
Я села у окна. На улице зажглись фонари.
Где-то там, в другой части города, мой муж сейчас объясняет своей любовнице, почему он приехал с вещами. Наверняка врет, что сам меня бросил.
Пусть.
Я посмотрела на фотографию Игоря на стене. Теперь я знала правду. Он не был «слабаком». Он был единственным, кто пострадал от предательства двух самых близких людей.
— Прости, сынок, — прошептала я, глядя в его черные, добрые глаза. — Я была слепа. Но теперь я прозрела.
Я сделала глоток горячего чая.
Завтра я подам на развод. Завтра я начну раздел имущества — и я не отдам ему ни метра этой квартиры, я найму лучших адвокатов, я продам дачу, я буду биться за каждый рубль. Не ради денег. Ради справедливости.
Но это будет завтра.
А сегодня я просто наслаждалась вкусом чая и отсутствием чужого запаха в доме.
Я была одна. Но я не была одинока. Со мной была моя совесть и моя правда.
И впервые за десять лет я чувствовала себя абсолютно свободной.
ЭПИЛОГ
Прошел месяц.
Развод был в самом разгаре. Анатолий пытался судиться, но быстро сдулся, когда я намекнула, что могу сделать историю с ДНК достоянием общественности и сообщить на его работу (он работал в госучреждении, где «моральный облик» все еще имел значение). Он согласился на отступные.
Я поменяла шторы в спальне. Выбросила старое кресло, в котором он любил сидеть. Купила новый диван.
В один из вечеров, возвращаясь из магазина, я увидела у своего подъезда знакомую машину.
Ксюша.
Она стояла у капота, нервно теребя ремешок сумочки. Выглядела она уже не так идеально — под глазами залегли тени, прическа растрепалась.
Увидев меня, она шагнула навстречу.
— Вера Павловна…
Я прошла мимо, даже не замедлив шаг.
— Вера Павловна, подождите! — она побежала за мной. — Нам нужно поговорить. Толя… он стал невыносим. Он пьет. Он кричит на Дениса. Он требует, чтобы я продала свою квартиру и купила дом, чтобы мы жили все вместе… Я не могу так больше.
Я остановилась у домофона. Обернулась.
— А я тут при чем? — спросила я спокойно.
— Ну вы же… вы же бабушка, — она попыталась сыграть на жалости. В глазах стояли слезы. — Денис спрашивает о вас. Он же не виноват. Он ваша кровь… ну, по деду.
Я посмотрела на нее. На женщину, которая десять лет врала мне в лицо. Которая спала с моим мужем, пока мой сын был в рейсе. Которая построила свое счастье на костях Игоря.
— У меня нет внуков, — сказала я твердо. — Мой сын умер бездетным. А чужие семейные проблемы меня не касаются.
— Как вы можете быть такой жестокой? — ахнула она. — Это же ребенок!
— Это сын твоего любовника. Разбирайтесь сами.
Я приложила магнитный ключ к домофону. Пиликнул сигнал.
— Вера Павловна! — крикнула она мне в спину. — Мы же семья!
Я захлопнула тяжелую металлическую дверь подъезда.
Семья. Какое затасканное слово.
Я поднялась на лифте, вошла в свою квартиру.
Там пахло бергамотом и чистотой.
Я подошла к окну и увидела, как Ксюша садится в машину и резко срывается с места.
Мне было ее не жаль. Ни капли.
Я включила музыку — старый джаз, который любил Игорь. И начала готовить ужин.
Только для себя.
