Запах свежего лака для пола смешивался с тяжелым ароматом валерьянки.
Галина Петровна подтянула колени к самому подбородку, пытаясь уместиться на узком поролоновом матрасе, брошенном прямо на линолеум.
Сквозняк от входной двери, где уплотнитель давно рассохся, тянул по полу ледяной змейкой, холодил поясницу, забирался под старое шерстяное одеяло.
В узком коридоре, заставленном высокими стопками обувных коробок, царил полумрак.
Только из-под двери бывшей спальни, которую Галина Петровна когда-то делила с мужем Виктором, пробивалась яркая, режущая глаза полоска электрического света.
Там теперь была империя Яны.
Невестка ходила по свежеуложенному ламинату, звонко цокая каблуками, и этот звук отдавался в висках свекрови тупой болью.
Галина Петровна зажмурилась.
Ей нужно представить, что она просто едет в поезде.
В общем вагоне.
Вагон едет долго, стучат колеса, но скоро будет станция.
Вот только поезд обычно везет домой, а она лежит в собственном коридоре, словно забытый кем-то старый тюк с вещами, который лень вынести на помойку.
Дверь спальни резко распахнулась, ударив потоком света по глазам.
Яна вышла, держа в охапке ворох пластиковых вешалок, которые цеплялись друг за друга с неприятным треском.
Она сделала шаг и едва не споткнулась о ноги свекрови, торчащие из-под одеяла.
— Галина Петровна, ну сколько раз говорить? — голос Яны звучал не зло, а с той особой, брезгливой усталостью, с какой говорят с безнадежно больными или с нашкодившими котами. — Убирайте ноги с прохода. Я чуть шею не свернула.
— Прости, Яночка. Задремала. Ноги затекли, не чувствую их совсем.
— И матрас этот… Сверните его утром поплотнее, в рулон. И уберите в шкаф-купе в прихожей, на нижнюю полку. К нам завтра дизайнер по шторам придет, замерять окно. Не хватало еще, чтобы посторонний человек споткнулся о ваше лежбище. Стыд какой.
— Я уберу, Яна. Я все уберу до прихода.
Невестка хмыкнула, поправила идеально уложенные волосы и прошла на кухню.
Зашумела вода в чайнике.
Звякнуло стекло о каменную столешницу.
Яна вернулась через минуту со стаканом воды.
— И не кашляйте так громко по ночам. Стена тонкая, гипсокартон никакой звукоизоляции не дает. У меня мигрень начинается от этих звуков. Пейте сироп или в подушку кашляйте.
Галина Петровна покорно кивнула в темноте.
Она плотно прижала ладонь ко рту, подавляя раздирающее горло першение.
Терпеть.
Главное — просто перетерпеть.
Степан Викторович, ее Степа, вернется только через неделю, если зимник не заметет.
Он там, на севере, водит тяжелые лесовозы по льду, рискует жизнью каждый день, зарабатывает деньги. Для семьи. Для будущего внука, о котором Яна намекала.
Нельзя его расстраивать.
Если она пожалуется, Степа начнет нервничать за рулем.
А там колея ледяная, тайга глухая. Одно неверное движение, одна лишняя мысль — и машина уйдет под откос.
Она лучше полежит тут. На полу. Ничего, кости старые, но крепкие.
Все началось месяц назад, буднично и даже с улыбками.
Степан уехал в очередной длинный рейс.
Деньги он переводил исправно, сразу на карту жены, считая, что Яна лучше знает, как распорядиться бюджетом.
Яна тогда за ужином, брезгливо отодвинув тарелку с тушеной капустой, посмотрела на свекровь оценивающим, холодным взглядом.
— Галина Петровна, мы тут подумали со Степой… Квартира у нас хоть и трехкомнатная, сталинка, но планировка абсолютно бестолковая. Советская.
Галина Петровна напряглась, уронив крошку хлеба на скатерть.
Квартиру эту получал еще ее покойный муж, Виктор, главный инженер завода.
Каждый метр здесь был выстрадан годами честного труда, каждая плитка в ванной положена руками Виктора.
— И что не так с планировкой, Яночка? — осторожно спросила она. — Потолки высокие, комнаты раздельные.
— Вещей у нас много становится. Степа зарабатывает хорошо, статус обязывает. Я должна выглядеть соответствующе, а хранить одежду негде. Шкафы эти ваши полированные — просто гробы для пыли.
Яна обвела рукой кухню, словно смахивала невидимую паутину.
— Я решила гардеробную сделать. Полноценную. С островом для украшений, с профессиональной подсветкой зеркал. Как в журналах по интерьеру.
— Хорошее дело, — согласилась Галина Петровна, стараясь не спорить. — В кладовке можно оборудовать. Там места много, если банки с соленьями на балкон вынести.
— В кладовке? — Яна рассмеялась, коротко и сухо, как треснула сухая ветка. — Там лыжи Степы и хлам этот ваш вековой. Нет. Под нормальную гардеробную нужна комната. С окном. Ваша.
Галина Петровна выронила ложку.
Металлический звон показался оглушительным.
— А я… где?
— А вы — в гостиной. Там диван раскладной стоит. Удобно, телевизор рядом, балкон. Будете сериалы смотреть.
— Но гостиная проходная… Туда из прихожей сразу попадаешь.
— И что? У нас толпы гостей ходят? Мы со Степой люди современные, нам пространство нужно. Личное. Приватность.
Степан, когда звонил в тот вечер, был смертельно уставшим, связь постоянно прерывалась помехами.
— Мам, ну дай трубку Яне… Да, она говорила про ремонт. Пусть делает, если хочет, лишь бы счастлива была. Лишь бы мозг мне не выносила, мам. Я спать хочу, сил нет.
Он не вникал в детали.
Он просто хотел, чтобы дома все было спокойно.
И Яна восприняла это как разрешение на всё.
Сначала это был диван в гостиной.
Старый, продавленный пружинами, он скрипел при каждом повороте.
Мимо постоянно ходила Яна — то воды попить, то в ванную, то на кухню за йогуртом.
Включала свет, не заботясь о том, что свекровь спит.
Но это было терпимо.
А потом начался настоящий ад ремонта.
Рабочие, грубые мужчины в грязных комбинезонах, вынесли из комнаты Галины Петровны всё: широкую кровать с мягким изголовьем, комод с фотографиями Виктора, тяжелое дубовое трюмо.
Всё это оказалось на помойке у подъезда.
Галина Петровна видела в окно, как бомжи растаскивают ящики ее комода.
— Старье, — отрезала Яна, заметив слезы свекрови. — Клещи одни бельевые там живут. Аллергены сплошные.
Комната преображалась стремительно.
Появились хромированные рейлинги, огромные зеркала от пола до потолка, бархатные пуфы цвета пыльной розы.
А три дня назад Яна продала диван из гостиной.
Прямо так, через интернет.
Приехали чужие люди, разобрали, унесли.
— Заказала новый, итальянский, угловой. Натуральная кожа, цвет слоновой кости, — пояснила она, пересчитывая хрустящие купюры. — Привезут через три недели, доставка из Милана задерживается.
— А мне где спать эти три недели? — голос Галины Петровны дрогнул, переходя на шепот.
Яна пожала плечами, пряча деньги в свой кошелек.
— Сейчас лето, тепло. В коридоре матрас кинем. Временно же. Зато проветривается хорошо, сквознячок.
Временно.
Это слово стало приговором, который обжалованию не подлежал.
Неделя на полу превратила спину Галины Петровны в сплошной комок ноющей боли.
Вставать по утрам приходилось в три этапа, опираясь руками о стену, чтобы разогнуть позвоночник.
Яна перешагивала через нее, спеша на маникюр, фитнес или встречу с подругами.
— Ой, опять тут ваши тапки раскиданы. Уберите немедленно, весь вид портят.
Сегодня днем приходила подруга Яны, Света.
Они пили дорогое вино на кухне, громко смеялись, обсуждая общих знакомых.
Потом Яна повела подругу показывать свою гордость — новую гардеробную.
Галина Петровна сидела на табуретке в самом темном углу кухни, стараясь стать невидимой, слиться с выцветшими обоями.
— Смотри, какой свет! — доносилось из бывшей спальни. — А тут у меня обувь будет стоять. Сезонная, по брендам.
— Шикарно, Ян! — восхищалась Света. — Прямо будуар королевы. А свекровь где? В санаторий сплавила, чтобы не мешала?
Пауза.
Звук льющегося в бокал вина.
— Да тут она. Мешается под ногами. В коридоре обитает.
Короткий, жестокий смешок.
— В смысле? Как собака на коврике?
— Ну зачем так грубо. Временно. Пока диван не привезли. Хотя, знаешь… Без дивана гостиная такой просторной кажется, воздуха много. Я думаю, может, ну его? Куплю ей кресло-кровать раскладное, самое узкое, на кухню поставим. Ей много места надо, что ли? Поела и спать легла.
Галина Петровна сжала край стола так, что пальцы онемели и побелели.
Кресло. На кухне.
Ее жизнь сжималась, как шагреневая кожа.
Из просторной трешки — в одну комнату. Из комнаты — на проходной диван. С дивана — в темный коридор на пол. Теперь — на кухню, в угол, к мусорному ведру.
А дальше?
На коврик у двери, снаружи квартиры?
Вечером Яна была в особенно приподнятом настроении.
Она примеряла новое платье — натуральный шелк, цвет бешеной фуксии, ценник с пугающим количеством нулей все еще болтался на спине.
Галина Петровна лежала на своем матрасе, укрывшись с головой старым пледом, пытаясь согреться.
— Галина Петровна! — крикнула Яна из комнаты. — Вы там не спите? Встаньте, посмотрите, как сидит. Степа приедет — упадет от восторга.
Галина Петровна с кряхтением поднялась, держась за поясницу.
Вошла в сияющую огнями гардеробную.
Яна крутилась перед системой зеркал, любуясь своим отражением.
— Ну как?
— Красиво, — тихо сказала свекровь. — Очень ярко. Дорого, наверное.
— Степа заработает, — небрежно отмахнулась Яна. — Он мужик, добытчик, он должен. Я ему уют создаю. Красоту. Статус. Он приедет — а у меня все по полочкам разложено, я красивая, довольная, ухоженная. А не задерганная бытом клуша.
— Он устает, Яна. Рейсы тяжелые, опасные. Дороги сейчас плохие, размыло все дождями.
— Ой, не начинайте свою песню. Работа как работа. Сиди в кабине, музыку слушай да крути баранку. Это не с перфоратором бегать и рабочих контролировать, как я тут с ремонтом мучилась.
Яна поправила прическу, любуясь локоном.
— Кстати. Завтра клининг профессиональный приедет. Вы с утра уйдите куда-нибудь. В парк, в церковь сходите, свечки поставьте… Часов до шести вечера. Чтобы не мешались тут. Они полы спецсредствами натирать будут, химия сильная, вам вредно дышать.
— До шести? — Галина Петровна растерялась. — Яна, дождь обещают, и у меня давление скачет второй день. Куда я пойду на весь день?
— Ну придумайте что-нибудь! К соседке сходите. Только не к той, что снизу, она сплетница, потом всему двору разнесет.
Яна повернулась к ней спиной, давая понять, что разговор окончен и обсуждению не подлежит.
— И матрас свой этот убогий уберите на балкон. Чтобы духу его тут не было при уборщицах. Стыдобища, как в ночлежке.
Галина Петровна вернулась в темный коридор.
Легла, подтянув колени.
Слезы текли не по щекам, а куда-то внутрь, обжигая горло, отчего дышать становилось еще труднее.
Она вспомнила, как они с Виктором получали ордер на эту квартиру.
Как клеили первые бумажные обои, смеясь и пачкаясь клейстером.
Как принесли сюда в конверте маленького Степу.
Как он учился ходить по этому самому коридору, держась за стены.
А теперь она здесь лишняя.
Биомусор, который нужно спрятать в шкаф перед приходом уборщиц, чтобы не портить вид элитного жилья.
В час ночи в замке тихо, почти бесшумно повернулся ключ.
Галина Петровна вздрогнула всем телом, мгновенно просыпаясь.
Кто?
Грабители? У Яны привычка не закрывать на нижний замок.
Яна спала крепко, выпив полбутылки вина за ужином, ее дыхание даже не сбилось.
Дверь бесшумно открылась.
В проеме на фоне лестничной площадки возник массивный силуэт.
Широкие плечи, большая спортивная сумка на плече.
В квартиру ворвался запах морозной тайги, въедливой солярки и табака.
Степан.
Вернулся.
Раньше срока на целые сутки.
Галина Петровна попыталась встать, но ноги запутались в тяжелом пледе, и она лишь слабо дернулась.
Степан шагнул в квартиру, по привычке не включая свет, чтобы не будить родных.
Он хотел сделать сюрприз.
И сюрприз удался.
Его нога в тяжелом зимнем ботинке наткнулась на мягкое, живое препятствие прямо на полу.
— Черт… — прошептал он, отшатываясь. — Ян, ты что тут набросала?
Он потянулся рукой к выключателю.
Щелчок.
Яркий, беспощадный свет лампы ударил по глазам.
Степан замер, не опуская руки.
Он смотрел вниз.
На полу, на тонком, продавленном до пола матрасе, в окружении коробок с обувью, лежала его мать.
В старой застиранной фланелевой ночнушке.
Седые волосы растрепаны.
Глаза полны животного испуга и жгучего стыда.
— Мама?
Слово упало в пространство тяжелым булыжником.
— Степушка… — прошептала она, судорожно пытаясь натянуть плед до подбородка, спрятаться. — Ты… ты рано, сынок. Мы не ждали сегодня.
Степан медленно, очень медленно опустил сумку на пол.
Глухой удар.
Он не сводил ошарашенных глаз с матери.
Потом перевел взгляд на плотно закрытую дверь ее бывшей комнаты.
Потом снова на нее, лежащую у порога.
— Что это такое? — голос его был тихим, хриплым, совершенно неузнаваемым. — Почему ты в коридоре, мам?
— Ремонт, сынок. Ремонт же… — засуетилась она, пытаясь оправдать невестку, пытаясь сгладить, смягчить удар. — Яночка гардеробную сделала. Очень красиво там. А диван новый еще не привезли из Италии.
— Какой диван? — он шагнул к ней, протянул руку, рывком, но бережно поднял ее на ноги. — Какой, к дьяволу, диван, мама? Ты почему на полу, как собака?!
— Временно, Степа. Временно же все.
Дверь гардеробной открылась.
На пороге стояла заспанная Яна.
В шелковой маске для сна, сдвинутой на лоб.
— Кто тут орет посреди ночи? — она недовольно щурилась от яркого света. — Галина Петровна, я же просила вести себя тише…
Она осеклась.
Увидела мужа.
Увидела его лицо.
— Степа? — лицо ее мгновенно изменилось, натянулась приторная, испуганная улыбка. — Зайчик! Ты вернулся! Любимый! А что не позвонил? Я бы ужин приготовила, встретила…
Степан смотрел на нее.
Взгляд у него был такой, словно он впервые видит это лицо.
Чужое. Незнакомое. Неприятное.
— Ужин? — переспросил он пусто.
Он обошел мать, аккуратно, словно она была сделана из тонкого хрусталя.
Подошел к жене вплотную.
— Ты заставила мою мать спать на коврике у двери?
— Ну почему на коврике? — Яна нервно поправила бретельку сорочки, отступая назад. — Это ортопедический матрас. Временно, Степ, ну что ты начинаешь. Мы же решили комнату переделать под хранение. Ты сам говорил — делай что хочешь, лишь бы красиво.
— Я говорил делать ремонт. А не выгонять мать в коридор, как скотину.
— Ей там нормально! Она сама согласилась! — голос Яны сорвался на визг, теряя самообладание. — Квартира тесная, мне вещи девать некуда! Я для нас старалась, для семьи, для твоего статуса!
— Для семьи… — эхом повторил Степан.
Он решительно шагнул мимо нее.
Внутрь гардеробной.
Включил полную иллюминацию.
Десятки зеркал отразили его — небритого, в грязной дорожной куртке, с черными кругами под глазами от бессонных ночей.
И бесконечные ряды вешалок.
Платья, блузки, пальто, шубы.
Полки с брендовыми сумками.
Коробки с туфлями, которые надевались один раз.
Весь его каторжный труд, все бессонные ночи на зимниках в минус сорок, все риски провалиться под лед — все это висело здесь. В виде тряпок.
В комнате, где раньше пахло мамиными лекарствами, книгами и памятью об отце.
— Красиво, — сказал он страшно спокойно.
Яна, осмелев, подошла сзади, попыталась обнять его за широкие плечи.
— Правда? Я знала, что тебе понравится. Это европейский уровень, Степ. Мы же не колхозники какие-то, мы уровень должны держать.
Степан аккуратно, двумя пальцами снял ее руки со своих плеч.
Развернулся.
— Отойди.
— Что?
— Отойди от двери. Быстро.
Яна отступила, наткнувшись спиной на косяк.
Степан подошел к хромированному рейлингу.
Сгреб в огромную охапку десяток вешалок с платьями.
Нежный шелк, бархат, тонкая шерсть — все смялось в его грубых, мозолистых ладонях.
— Степа, ты что делаешь? — Яна побледнела так, что стала похожа на маску. — Это же бешеные деньги!
Он не ответил.
Молча вышел с охапкой вещей в коридор.
Прошел мимо застывшей в ужасе матери.
На балкон.
Распахнул дверь ударом ноги.
Свежий ночной воздух ворвался в спертую атмосферу квартиры.
— Степ, не надо! Ты пьяный?! — Яна кинулась к нему, вцепилась в рукав куртки. — Не смей!
Он стряхнул ее, как назойливое насекомое, даже не глядя.
Размахнулся широко, по-мужски.
И швырнул вещи в темноту двора.
Они полетели вниз, кружась, как подбитые разноцветные птицы, оседая на грязный асфальт и ветки тополей.
— Ты с ума сошел?! — завизжала Яна, хватаясь за голову. — Это Дольче! Это сто тысяч!
Степан вернулся в гардеробную.
Взял следующую охапку.
Норковая шуба. «Блэкглама», как говорила Яна.
— Нет! Только не шубу! Степ, я кредитку на нее брала, еще не закрыла!
Шуба полетела следом.
Тяжелый глухой шлепок об асфальт внизу прозвучал как выстрел.
— Прекрати! — рыдала Яна, ползая за ним на коленях и пытаясь схватить за ноги. — Мама, скажите ему! Он же все выбросит! Вы же женщина, вы понимаете!
Галина Петровна стояла, прислонившись спиной к стене, чтобы не упасть.
Она смотрела на сына.
И видела в нем Виктора. Того, молодого, жесткого, который однажды выгнал из подъезда соседа-дебошира, ударившего свою жену.
— Не скажу, — тихо, но твердо произнесла она.
Степан методично очищал комнату.
Сумки летели вниз. Обувь падала дождем. Коробки со шляпами кувыркались в воздухе.
Яна пыталась выхватить вещи, царапала ему руки ногтями, била кулаками по спине.
Он не реагировал. Он не чувствовал боли.
Он работал.
Спокойно, размеренно, как разгружал лесовоз на лесопилке.
Когда комната опустела наполовину и пол стал виден, он остановился.
Тяжело, с хрипом дышал.
Повернулся к жене.
Она сидела на полу среди пустых вешалок, размазывая черную тушь по лицу, превращаясь в клоуна.
— У тебя десять минут, — сказал Степан Викторович.
— Что?
— Десять минут, чтобы собрать то, что осталось в прихожей. И убраться отсюда. Навсегда.
— Куда? Ночь на дворе! Это моя квартира тоже! Я жена! Я прописана!
— Это квартира матери и отца. Я здесь прописан. А ты — нет. У тебя временная регистрация закончилась месяц назад, я помню.
— Я на развод подам! Я половину имущества отсужу! Каждую ложку попилю!
— Подавай. — Степан вытер холодный пот со лба рукавом. — Судись. Дели. Мне плевать. Но чтобы духу твоего здесь через десять минут не было.
— Ты меня выгоняешь? Из-за этой… старой… — Яна ткнула пальцем с безупречным маникюром в сторону коридора.
Степан шагнул к ней.
В его глазах было что-то такое, отчего Яна осеклась и вжалась лопатками в зеркальную стену.
— Она — моя мать. Она мне жизнь дала. А ты… Ты просто жрала мою жизнь. И ее жизнь.
— Я любила тебя!
— Ты любила гардеробную. И мои деньги на карте. Время пошло.
Через двадцать минут входная дверь с грохотом захлопнулась.
Яна ушла, волоча за собой два чемодана, в которые успела в панике побросать уцелевшее.
На прощание она не сказала ничего, только злобно, с ненавистью зыркнула на свекровь.
В квартире звуки исчезли.
Гам стих.
Осталось только гудение холодильника на кухне.
Степан прошел на кухню, не разуваясь.
Достал из холодильника запотевшую бутылку водки, посмотрел на нее долгим взглядом, поставил обратно.
Набрал ледяной воды из-под крана в кружку, выпил залпом, до ломоты в зубах.
Галина Петровна вошла следом, шаркая тапочками.
Она уже свернула свой матрас, аккуратно убрала его в угол.
— Есть хочешь, сынок? Я суп не варила сегодня, Яна запах вареного лука не выносит… Но картошка есть отварная. И огурцы соленые, я банку спрятала в нижний ящик, чтобы она не видела.
Степан сел на табуретку, ссутулившись.
Обхватил голову огромными руками.
Его плечи начали вздрагивать. Беззвучно.
Галина Петровна подошла, положила сухую ладонь ему на жесткие, коротко стриженые волосы.
— Ну все, все, сынок… Пройдет. Все проходит.
— Мам… — он поднял лицо. Мокрое от слез, которых он не стыдился. — Прости меня. Я же слепой был. Думал, вы поладите, две женщины. Думал, она нормальная, просто современная.
— Молодая она, глупая. Вещизм этот, журналы… Сейчас время такое, красивой жизни хочется всем сразу.
— Не во времени дело, — жестко отрезал Степан. — В человеке дело. Гнилая она оказалась. А я идиот, что не видел, как она с тобой разговаривает по телефону.
Он встал, резко выпрямился, будто сбросил мешок с цементом.
— Пойдем.
— Куда, Степушка? Ночь ведь.
— Мебель твою возвращать. Или новую покупать завтра же. Не знаю. Спать ты сегодня будешь в комнате.
Он завел ее в опустошенную гардеробную.
На полу валялись пустые плечики, как скелеты птиц.
Степан сгреб их ногой в кучу, к стене.
Снял с верхней полки оставшийся плед, бросил на пол.
Принес матрас из коридора.
— Сегодня так, по-походному. Завтра кровать купим. Самую лучшую, деревянную. С ортопедическим основанием, чтобы спина отдыхала.
— Дорого, Степа. Денег не напасешься.
— Плевать на деньги. Заработаем.
Он сел рядом с ней на матрас, прямо на пол, скрестив ноги.
— Рассказывай, мам, — попросил он тихо. — Как ты тут жила этот месяц. Все рассказывай. Я знать хочу каждую мелочь. Про каждую ее фразу.
И Галина Петровна начала рассказывать.
Сначала сбивчиво, потом спокойнее.
Не жалуясь, просто перечисляя факты, которые копились в ней весь этот месяц.
Про запрет на готовку супов. Про гостей, перед которыми ее стыдились. Про то, как ее называли «биомусором».
Степан слушал молча, глядя в одну точку, и желваки ходили на его скулах, как жернова.
Эпилог
Утро выдалось пасмурным, серым, но на душе было спокойно.
Во дворе дворник, громко матерясь на непонятном языке, сгребал в кучу разноцветные тряпки, валяющиеся на мокром газоне и асфальте.
Соседи выглядывали из окон, обсуждая ночное «шоу» и разглядывая брендовые этикетки в грязи.
А на кухне Галина Петровна жарила оладьи.
Запах жареного теста и горячего масла плыл по квартире, наконец-то вытесняя въедливые остатки дорогих, резких духов Яны.
Степан спал в бывшей гардеробной, на полу, уступив матери диван (который они ночью перетащили с балкона — оказалось, Яна соврала, она его не продала, а просто приказала рабочим разобрать и спрятать, чтобы освободить место).
Галина Петровна ловко перевернула оладушек на шипящей сковороде.
Он стал золотистым, пухлым, домашним.
Она посмотрела в окно.
Там, внизу, какая-то женщина в ярком платке деловито подбирала брошенную, грязную шубу, отряхивая ее от листьев.
Галина Петровна отвернулась от окна.
Ей было абсолютно не жаль этих вещей. Ни капли.
Ей было жаль ту глупую девочку, которая так и не поняла главного в этой жизни.
Что семью строят не из шкафов-купе, зеркал и итальянской кожи.
А из уважения к тем, кто был здесь до тебя.
Степан вышел на кухню, почесывая грудь, сонный, с отпечатком подушки на щеке.
— Пахнет вкусно, как в детстве, — улыбнулся он. Впервые за долгое время улыбка коснулась его глаз.
— Садись, Степушка, сейчас чай заварю. Свежий, крепкий. С чабрецом, как ты любишь.
Он сел за стол, на то самое место, где еще вчера сидела чужая подруга.
Посмотрел на мать.
— Мам, я тут подумал… Давай эту гардеробную разберем к черту? Сделаем там тебе кабинет? Или просто комнату с цветами?
Галина Петровна замерла с чайником в руке.
— А зеркала куда?
— А зеркала разобьем, — подмигнул Степан. — На счастье.
И на кухне стало тепло.
Просто тепло от того, что дома больше нет чужих.
