— Ты куда-то собрался, Андрей?
Вопрос прозвучал сухо, без вопросительной интонации. Он был не о любопытстве, а об обвинении. Катя стояла в дверях спальни, прислонившись плечом к косяку, и смотрела на пузатую спортивную сумку, лежавшую на их кровати. Чёрная, набитая до отказа, она выглядела как инородное тело, как тёмная опухоль на смятой постели, где они уже месяц спали, отвернувшись друг от друга. Сам факт её существования здесь, в их общем пространстве, был предательством.
Андрей, который стоял к ней спиной у открытого шкафа и механически складывал в стопку футболки, медленно обернулся. Его движения были скованными, нехотя. Он не смотрел ей в глаза, его взгляд упёрся куда-то в стену за её плечом, словно там было что-то гораздо более интересное, чем лицо его жены в момент, когда их брак давал последнюю, самую глубокую трещину.
— Димка звонил. У него опять проблемы. Наташка вещи собрала, уходит. С работы его турнули на прошлой неделе. Говорит, совсем один, не справляется. Поеду, поживу у него немного, помогу на ноги встать.
Он говорил это ровным, почти монотонным голосом, словно зачитывал сводку новостей с телесуфлёра. Словно речь шла не о его родном брате, а о каком-то далёком, абстрактном происшествии, которое требовало его формального участия. Но именно это напускное спокойствие и выдавало его с головой. Он заранее приготовился к скандалу. Он ждал его, как боксёр ждёт удара гонга.
Катя усмехнулась. Короткий, безрадостный смешок, от которого у него поползли мурашки по спине.
— Поможешь? — она оттолкнулась от косяка и сделала несколько шагов в комнату. Её домашние тапочки беззвучно утопали в ворсе ковра. — А нам кто поможет, Андрей? Нам с тобой? Мы месяц не разговариваем, как чужие люди под одной крышей, только обмениваемся записками на холодильнике. У нас за кредитную машину последний платёж просрочен, потому что ты Димке на его гениальный «бизнес» с вейпами отдал половину своей зарплаты. Но ты, конечно, бежишь спасать своего великовозрастного братца, который всю свою жизнь только и делает, что строит карточные домики, а потом зовёт тебя разгребать обломки, когда они рушатся.
Она остановилась у кровати и кончиком пальца ткнула в туго набитую сумку. Её палец оставил на пыльной ткани небольшую вмятину. Это простое движение было исполнено такого презрения, что оно оказалось красноречивее любой пощёчины.
— Он мой брат! — наконец крикнул Андрей. Это прорвалось сквозь его броню спокойствия. Голос его не сорвался, но стал громким, жёстким, как удар молотка по наковальне. Он наконец посмотрел на неё, и в его глазах она увидела то, что видела всегда, когда речь заходила о Дмитрии: глухое, упрямое, иррациональное чувство долга, которое перевешивало здравый смысл, их семью, её саму.
— А я твоя жена! — её голос ударил в ответ, острый и холодный, как осколок стекла. — И я устала быть на вторых ролях после твоего брата! Я устала от того, что его проблемы всегда важнее наших! Выбирай, Андрей! Прямо сейчас. Либо ты разбираешь эту сумку, выключаешь свой чёртов телефон и мы садимся разговаривать о том, как спасти то, что ещё осталось от нас. Либо ты берёшь её и уезжаешь. Но это будет билет в один конец.
Она смотрела ему прямо в глаза, не мигая. В её взгляде не было мольбы или надежды. Только холодная, выгоревшая дотла усталость и стальная решимость. Она не угрожала. Она ставила факт.
Он перевёл взгляд с её лица на сумку, потом снова на неё. Секундная пауза растянулась в вечность. В этой паузе умерло всё, что их когда-то связывало: общие планы, смешные прозвища, тёплые воспоминания. Он ничего не сказал. Ни слова оправдания, ни слова сожаления. Он просто шагнул к кровати, молча подхватил тяжёлую сумку за лямку и, не глядя на неё, пошёл к выходу из комнаты.
Его выбор был очевиден. И в его молчании было больше жестокости, чем в любом крике.
Квартира Дмитрия встретила его запахом застарелого табачного дыма, кислой нотой пролитого пива и глухим, безнадёжным беспорядком. Одежда была сброшена на пол, на кресла, на подоконник. На кухонном столе громоздилась гора грязной посуды, среди которой одиноко белел раскрытый ноутбук с потухшим экраном. Сам хозяин этого хаоса спал на диване в гостиной, не раздеваясь, с головой накрывшись пледом. Он даже не проснулся, когда Андрей вошёл и бросил свою сумку в углу.
Андрей не стал его будить. Он молча прошёл на кухню, отодвинул липкую чашку с кофейной гущей и сел за стол. Он сидел так около часа, тупо уставившись на грязное окно, за которым серый день медленно перетекал в такие же серые сумерки. Он ждал. Он ждал, когда уляжется его собственное упрямство, когда утихнет гул в ушах от Катиных слов. Он прокручивал в голове их последний разговор, и с каждой минутой её ультиматум казался ему всё более несправедливым, истеричным, женским. Она погорячилась. Она всегда сначала взрывалась, а потом отходила. Нужно было просто дать ей время. Час. Может быть, два.
Он вытащил из кармана телефон. На экране не было ни пропущенных звонков, ни сообщений. Это его укололо. Он ожидал увидеть хотя бы гневную тираду в мессенджере, что-то, что показало бы — ей не всё равно. Но там была пустота. Он сам нашёл её номер в списке контактов и нажал на вызов, чувствуя себя великодушным человеком, который делает первый шаг к примирению.
Гудки шли недолго. Она ответила почти сразу, но вместо привычного «Алло?» он услышал холодное, отстранённое:
— Слушаю.
Её голос был ровным, безэмоциональным, как у оператора колл-центра. Это сбило его с толку.
— Кать, это я… — начал он, стараясь, чтобы его тон звучал спокойно и примирительно. — Как ты там?
В трубке на секунду повисла тишина, а затем она ответила всё тем же деловым тоном, будто диктовала ему список покупок.
— Твои вещи стоят в общем коридоре у нашей двери. В трёх картонных коробках и твоей спортивной сумке. Я постаралась ничего не забыть, но ты лучше проверь.
Андрей замер. Он физически ощутил, как кровь отхлынула от его лица.
— Что? В каком коридоре? Ты что, серьёзно?
— Абсолютно. Ах да, и ещё одно. Замок я поменяла. Так что ключ, который у тебя на связке, можешь выбросить. Он больше не подходит.
Это было сказано без злости, без упрёка. Это было хуже. Это было сказано с безразличием человека, который вычёркивает из своей жизни ненужный пункт. Он не был больше мужем, с которым ссорятся. Он стал проблемой, которую она решила. Быстро и эффективно.
— Катя, ты что творишь? — его голос дрогнул, но не от обиды, а от животного, ледяного страха. — Ты решила всё за пять минут? Просто вышвырнула меня?
— Не я. Ты, — отрезала она. — Ты всё решил, когда взял сумку и вышел. Я тебя предупреждала. Мне больше нечего тебе сказать. Не звони сюда больше.
И прежде чем он успел что-либо возразить, в трубке раздались короткие, окончательные гудки. Он сидел с телефоном в руке, прижатым к уху, и слушал эту механическую музыку конца. Запах чужого запустения в квартире вдруг стал его собственным. Это был уже не временный лагерь спасателя. Это был его новый дом.
Два дня Андрей провёл в туманном угаре. Он бесцельно слонялся по заваленной хламом квартире брата, механически убирал грязные тарелки, слушал его пьяные сетования на жизнь, на бывшую жену, на начальника-самодура. Но всё это было фоном. Главное действие разворачивалось у него в голове, где он снова и снова прокручивал тот короткий, убийственный разговор с Катей. Её ледяной голос и новость про сменённый замок въелись ему под кожу, как яд. Он ждал, что она одумается, позвонит, устроит истерику — что угодно, лишь бы это было проявлением жизни. Но её молчание было громче любого крика.
На третий день его терпение лопнуло. Он подошёл к Дмитрию, который сидел на диване и тупо смотрел в экран телефона, и вырвал гаджет у него из рук.
— Поедешь к ней.
Дмитрий поднял на него мутные, ничего не понимающие глаза.
— Куда? К Наташке? Да она меня на порог не пустит…
— К Кате, — отрезал Андрей. — Поедешь и поговоришь с ней. Объяснишь, что она не права. Что нельзя вот так, из-за ерунды, всё рушить. Ты же брат, она тебя послушает. Скажи, что я переживаю, что это всё ошибка.
Дмитрий поморщился. Он не хотел в это ввязываться. Он чувствовал, что будет крайним, как и всегда. Но взгляд Андрея был таким, что спорить не хотелось. Обречённо вздохнув, он поднялся, натянул мятую толстовку и поплёлся к выходу.
Дверь ему открыли не сразу. Он уже собирался нажать на кнопку звонка во второй раз, когда замок щёлкнул. На пороге стояла Катя. Она была в простом домашнем платье, волосы собраны в тугой узел на затылке. Она выглядела спокойной. Пугающе спокойной. Она посмотрела на него так, будто видела впервые в жизни — долго, оценивающе, без тени узнавания.
— Что тебе нужно, Дима? — спросила она ровным голосом, не делая ни шага в сторону, чтобы пропустить его внутрь.
Он растерялся от такого приёма. Он готовился к крикам, к обвинениям, но не к этой холодной вежливости.
— Кать, я поговорить пришёл… Мы же не чужие люди. Андрей там с ума сходит, переживает. Может, не будете горячиться? Семья же…
Она прервала его, не повышая голоса, но каждое её слово было похоже на удар хлыста.
— Семья? Это ты мне про семью говоришь? Человек, который не смог сохранить ни одной работы дольше полугода? Человек, который занял у нас деньги на свой «проект», зная, что это был наш отпускной бюджет, и спустил их за два месяца? Ты пришёл учить меня, как строить семью?
Дмитрий отшатнулся. Он открыл рот, чтобы возразить, но она не дала ему вставить ни слова.
— Ты хоть раз в жизни задавался вопросом, каково это — жить не за чужой счёт? Каково это — не быть проблемой, которую постоянно кто-то должен решать? Из-за тебя Андрей врал мне. Из-за тебя мы не поехали отдыхать. Из-за тебя мы ссорились последний год. Ты не просто его брат. Ты его болезнь. Гиря, которую он по какой-то дурацкой причине решил тащить на своей шее через всю жизнь, утопив по пути и себя, и меня.
Она сделала шаг вперёд, и он инстинктивно попятился.
— Так вот, передай своему брату, что я выздоровела. А он может и дальше нянчиться с тобой, со своим тридцатилетним инфантильным ребёнком. Вы оба стоите друг друга. Один не может жить без того, чтобы не создавать проблемы, а второй — без того, чтобы их героически решать, чувствуя себя спасателем. Убирайся.
Она не смотрела на него. Её взгляд был направлен куда-то сквозь него, в пустоту коридора. Дмитрию показалось, что воздух вокруг него стал плотным и тяжёлым, что ему нечем дышать. Он ничего не ответил. Просто развернулся и, не глядя, пошёл к лифту, чувствуя на своей спине её ледяной, уничтожающий взгляд.
Дмитрий вернулся через час. Раздавленный, серый, с потухшим взглядом. Он не кричал и не жаловался. Он просто вошёл в квартиру, сел на диван и, глядя в стену, слово в слово, монотонно, как автомат, пересказал Андрею весь разговор. Каждое уничижительное определение, каждое ядовитое обвинение. Когда он закончил, в комнате повисла тяжёлая, густая пустота. Андрей чувствовал, как внутри него медленно закипает и поднимается к горлу тёмная, обжигающая ярость. Это была уже не обида на Катю. Это была ненависть.
Он не сказал брату ни слова. Просто встал, схватил с крючка свою куртку и вылетел из квартиры.
Лестничная площадка их этажа встретила его тремя уродливыми картонными монстрами, заклеенными широким коричневым скотчем. Его вещи. Его жизнь, упакованная и выставленная за дверь, как мусор. Он несколько секунд смотрел на них, потом сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и нажал на кнопку звонка. Долго, до упора, пока палец не заболел.
Дверь открыла Катя. Она не удивилась, увидев его. Словно ждала. Она молча отошла в сторону, пропуская его в прихожую. Он вошёл и остановился. Воздух в квартире стал другим. Чужим. Из неё исчез его запах, его присутствие. С комода в коридоре пропала его фотография в рамке. Квартира больше не была их общей территорией. Она уже принадлежала только ей.
— Ты кто такая, чтобы так с ним разговаривать? — начал он, не оборачиваясь. Его голос был низким и глухим от сдерживаемого гнева. — Кто дал тебе право унижать моего брата?
Катя спокойно закрыла входную дверь. Щелчок замка прозвучал оглушительно.
— Правду. Я дала себе право сказать ему правду, Андрей. То, что ты боишься сказать ему всю свою жизнь, потому что тебе нравится чувствовать себя его спасителем.
Она обошла его и встала напротив, в проёме гостиной. Скрестила руки на груди. Ни тени страха или сожаления в её глазах. Только холодное, спокойное презрение.
— Он пришёл сюда по твоей указке, чтобы давить мне на жалость. Чтобы я, как хорошая, понимающая жена, сглотнула и позвала тебя обратно. Но я не буду этого делать. Я устала от вашей игры. Один не может жить, не создавая хаос, а другой — не разгребая его, чтобы чувствовать себя нужным.
— Это моя семья! — рявкнул он, делая шаг к ней. — Он моя кровь! Я не мог его бросить в такой ситуации!
Она даже не моргнула. Её губы тронула лёгкая, жестокая усмешка. Она смотрела на него так, как смотрят на неразумное, упрямое животное. И именно тогда она произнесла это. Медленно, чётко, вкладывая в каждое слово всю тяжесть последних лет.
— Ну раз тебе твой брат и его семья дороже нашей семьи, то конечно, давай, собирайся и езжай решать его проблемы! Только сюда больше можешь не возвращаться, потому что ждать тебя я не буду!
Она не кричала. Она говорила это тихо, почти буднично, и от этого её слова звучали как приговор. Как констатация факта, который он сам же и утвердил своим уходом.
В этот момент вся его ярость схлынула, оставив после себя лишь выжженную, звенящую пустоту. Он посмотрел на неё, на эту чужую, холодную женщину, и не увидел ничего из того, что когда-то любил. В её глазах не было боли или обиды. Только глубочайшее, бескрайнее отвращение. И он понял, что чувствует то же самое. Не осталось ничего, что можно было бы спасти. Нечего было даже ненавидеть. Всё просто умерло.
Он молча развернулся, открыл дверь и вышел на площадку. Не глядя на неё, он подхватил первую коробку. Она была тяжелее, чем он думал. Он спустил её вниз, к лифту. Потом вернулся за второй. И за третьей. И за своей спортивной сумкой. Она стояла в дверях и молча наблюдала за ним, не предлагая помощи, не говоря ни слова. Когда он забрал последнее, он даже не посмотрел в её сторону. Просто нажал на кнопку вызова лифта и стал ждать, глядя на тускло светящиеся цифры над дверью…
