Дверной звонок прорезал вечернюю дремоту квартиры так резко, что я вздрогнула.
Олег, мой муж, замер на полуслове, его рассказ о провалившейся сделке оборвался. Мы переглянулись. Гостей мы не ждали.
Я открыла дверь и на пороге увидела ее. Тамара Павловна, моя свекровь, с двумя огромными чемоданами, которые выглядели тяжелее ее самой. За ее спиной виновато маячил Олег.
— Мама поживет у нас немного, — выдавил он, избегая моего взгляда.
Немного. Я знала, что это «немного» может растянуться на вечность.
Тамара Павловна вошла, не дожидаясь приглашения. Она обвела гостиную тяжелым, оценивающим взглядом, будто инспектор, пришедший с проверкой. Ее губы сжались в тонкую линию.
— Ремонт, значит, закончили, — это был не вопрос, а констатация факта. — Деньги есть на всякую ерунду.
Она провела пальцем по новой тумбочке, брезгливо посмотрев на пыльцу, оставшуюся на подушечке. Я сдержала вздох. Уборку я делала только вчера.
— Мы для уюта старались, мам, — вмешался Олег, пытаясь разрядить обстановку.
— Уют, — хмыкнула она. — В мое время уютом считался полный холодильник, а не эти ваши заграничные штучки. Я всю жизнь каждую копейку берегла, все в дом несла. Чтобы вам, детям, что-то осталось.
Она говорила это, поглаживая небольшую, плотно закрытую шкатулку из темного дерева, которую держала в руках.
Эту шкатулку она никогда не выпускала из виду, когда приезжала к нам. Ее «сокровища».
Вечер превратился в медленную пытку. Любое мое действие подвергалось молчаливому осуждению.
Я предложила ужин — она отказалась, сославшись на то, что не ест «эту вашу магазинную отраву».
Я включила фильм — она демонстративно отвернулась, заявив, что от этого шума у нее болит голова.
Олег метался между нами, как испуганный зверек, и его попытки угодить обеим делали только хуже.
Позже, когда я зашла в гостевую комнату, чтобы принести свекрови стакан воды, я застала ее стоящей у окна.
Она не заметила меня. Она открыла свою шкатулку, и на мгновение я увидела блеск старого золота и тусклое мерцание камней. Она перебирала их, шепча что-то неразборчивое. В этом было что-то болезненное, одержимое.
Я тихо поставила стакан на тумбочку и вышла, стараясь не шуметь. Чувство тревоги неприятно шевельнулось внутри.
Через час из ее комнаты донесся приглушенный вскрик. Мы с Олегом бросились туда.
Тамара Павловна сидела на кровати, бледная, с дрожащими руками. Шкатулка была открыта и, как мне показалось, почти пуста.
— Что случилось, мама? — подскочил к ней Олег.
Она подняла на меня затуманенный взгляд, в котором разгоралась холодная ярость.
— Моя брошь… Бабушкина брошь с гранатом. Она была здесь, я точно помню! — ее голос начал звенеть. — Сюда заходила только она!
Она указала на меня трясущимся пальцем.
Я застыла, не веря своим ушам. Это было абсурдно. Это было чудовищно.
— Тамара Павловна, я ничего не брала, — мой голос прозвучал глухо и неуверенно.
— Я не верю ни одному твоему слову! — выкрикнула она. — Олежек, ты видишь, с кем ты живешь? Она же воровка!
Олег растерянно смотрел то на меня, то на мать. Он не знал, что сказать. И эта его растерянность ранила сильнее любого обвинения.
Свекровь поднялась, ее глаза горели недобрым огнем. Она схватила свой телефон.
— Раз ты не можешь навести порядок в собственном доме и защитить свою мать, — прошипела она, глядя на сына, — я позову тех, кто сможет. Я заставлю ее вернуть все до последней ниточки.
Полиция приехала на удивление быстро. Двое. Один — уставший капитан лет пятидесяти с безразличным лицом, второй — совсем молодой сержант, который смотрел на все с нескрываемым любопытством.
Тамара Павловна тут же преобразилась. Она заламывала руки, ее голос дрожал от сдерживаемых рыданий. Настоящая трагическая актриса.
— Пропали все мои драгоценности! Все, что я копила годами, что мне от матери досталось! — причитала она, бросая на меня испепеляющие взгляды. — Кольца, серьги, та самая брошь… Все забрала!
Капитан устало вздохнул и посмотрел на меня.
— Гражданка, ваши документы.
Я молча протянула паспорт. Мое спокойствие, кажется, раздражало свекровь еще больше, чем могли бы раздражать слезы и оправдания.
Внутри меня все клокотало от несправедливости, но я понимала: любая эмоция сейчас будет истолкована против меня.
— Обыщите ее! Обыщите квартиру! Она наверняка где-то спрятала! — не унималась Тамара Павловна.
Олег попытался вмешаться.
— Мама, перестань. Лена бы никогда…
— Молчи! — оборвала она его. — Ты ослеп! Она тебя вокруг пальца обвела, а ты и рад!
Капитан перевел взгляд на Олега, потом снова на меня.
— Будем осматривать помещение, — без всякого выражения произнес он. — Вы не против?
— Пожалуйста, — ровно ответила я. — Ищите.
Осмотр был недолгим и унизительным. Они заглядывали в шкафы, перетряхивали белье, открывали ящики стола.
Молодой сержант делал это с каким-то даже извиняющимся видом, а капитан — с откровенной скукой. Тамара Павловна ходила за ними по пятам, как коршун, и комментировала каждую находку.
— А это что за кофточка? Дорогая, наверное? На какие деньги куплена? На мои, украденные?
Разумеется, они ничего не нашли.
Капитан вернулся в гостиную и сел на стул, достав блокнот.
— Итак, гражданка, — он повернулся к свекрови, — вы настаиваете на подаче заявления о краже?
— Конечно! — ее голос окреп. — Она все украла!
В этот момент что-то щелкнуло. Я смотрела на ее уверенное, злое лицо, на растерянную физиономию мужа, на двух чужих людей в форме в моей собственной квартире. И холодная, звенящая ярость вытеснила страх и обиду.
Я вспомнила. Вспомнила ее телефонный разговор пару дней назад, который я случайно услышала, проходя мимо ее приоткрытой двери.
Она говорила с кем-то вполголоса, жаловалась на долги, на кредиты.
Я достала свой телефон из кармана.
— Одну минуту, товарищ капитан, — мой голос был спокоен, но в нем появилась новая, незнакомая мне самой твердость. — Прежде чем вы начнете писать, я бы хотела, чтобы вы кое-что послушали.
Думаю, это прояснит ситуацию.
Я нашла нужный файл. Взгляд Тамары Павловны стал настороженным. Олег непонимающе смотрел на меня.
Я нажала на кнопку воспроизведения.
Из динамика полился голос свекрови. Немного искаженный, но абсолютно узнаваемый. Он был не трагическим, как сейчас, а деловитым и злым.
«…Да какие у них деньги? Все в ремонт вбухали, идиоты. А мне кредит отдавать нечем… Нет, Олег не даст, его эта мымра настроила против меня… Нужен план. Что-то, после чего он не сможет мне отказать…
Например, если она что-то очень плохое сделает… Да, обвиню ее в краже. Скажу, что фамильные драгоценности пропали. Он же мамочку не бросит в беде, он же хороший сын. Придется раскошелиться».
Запись оборвалась.
В комнате повисло напряженное молчание, густое, как кисель. Лицо Тамары Павловны медленно меняло цвет, от победного румянца к мертвенной бледности. Она смотрела на мой телефон так, словно это была ядовитая змея.
Олег смотрел на мать. Его растерянность сменилась ужасом, а потом — глубоким, сокрушительным стыдом. Он будто постарел на десять лет за эти полминуты.
Капитан медленно поднял глаза от блокнота. Скука с его лица исчезла. Он посмотрел на Тамару Павловну взглядом, от которого у меня самой по спине пробежал бы мороз.
— Значит, драгоценности, говорите? — спокойно, но с ледяными нотками произнес он. — Гражданка, а вы знаете, что за ложный донос предусмотрена уголовная ответственность?
Свекровь вздрогнула и попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип.
— Я… это… это подделка! — наконец выдавила она. — Она все подстроила!
— Подстроила? — капитан чуть приподнял бровь. — Экспертиза голоса это быстро выяснит. Вместе с детализацией ваших звонков.
И вашими кредитными историями. Хотите продолжить? Или мы прямо сейчас едем в отделение, и вы пишете уже не заявление, а объяснительную?
Это был конец. И все это понимали.
Тамара Павловна сдулась, как проколотый шар. Вся ее ярость, вся ее актерская игра испарились, оставив после себя лишь жалкую, испуганную пожилую женщину.
— Я… я просто… — начала она, но осеклась под тяжелым взглядом собственного сына.
— Собирай вещи, мама, — голос Олега был тихим и глухим. — Я вызову тебе такси.
Полицейские, не прощаясь, развернулись и ушли. Им здесь больше нечего было делать.
Спектакль окончен.
Когда за ними закрылась дверь, я повернулась к мужу. Он не смотрел на меня. Он смотрел в стену, и я видела, как в его глазах рушится мир, в котором его мать была святой.
Тамара Павловна, всхлипывая, укладывала свои вещи обратно в чемоданы. Она больше не сказала ни слова. Когда она уходила, она бросила на меня взгляд, полный неприкрытой ненависти. Но в нем уже не было силы.
Мы с Олегом остались одни в квартире, которая вдруг показалась огромной и пустой. Воздух был пропитан горечью предательства.
— Лена, я… — начал он.
— Не надо, Олег, — прервала я его. Я не злилась. Я чувствовала лишь опустошение. — Просто не сейчас.
Я выиграла эту битву. Я защитила себя и свой дом. Но победа имела привкус пепла. Я посмотрела на мужа, и впервые поняла, что между нами пролегла трещина.
И я не знала, можно ли ее когда-нибудь склеить. Драгоценности нашлись, но что-то гораздо более ценное было безвозвратно утеряно в этот вечер.
Ночь прошла в тяжелом, вязком безмолвии. Мы лежали в одной постели, но между нами была пропасть.
Олег несколько раз порывался что-то сказать, но так и не решался. А я не хотела ему помогать. Впервые за все время наших отношений я не хотела сглаживать углы.
Утром он все-таки заговорил. Он сидел на краю кровати, спиной ко мне, и его плечи поникли.
— Может, не стоило так… с записью? — его голос был хриплым. — Можно было просто поговорить.
Я села. Опустошение прошло, сменившись холодной ясностью.
— Поговорить? Олег, твоя мать вызвала полицию, чтобы меня арестовали по сфабрикованному обвинению. О чем тут говорить?
— Она моя мать, Лен… Она была не в себе. Долги, отчаяние…
— А я твоя жена, — отрезала я. — И я была в шаге от того, чтобы мою жизнь сломали. А ты просто стоял и смотрел. Ты сомневался. Я видела это в твоих глазах.
Он обернулся. В его взгляде была боль и стыд, но еще и упрямство.
— Я не сомневался в тебе! Я просто… растерялся.
— В этом и проблема, — я встала и подошла к окну. Утренний город просыпался, и его шум показался мне оглушительным после ночной тишины в квартире.
— Ты всегда теряешься, когда нужно выбирать между мной и ней. Ты пытаешься быть хорошим для всех, а в итоге не являешься опорой ни для кого.
В этот момент зазвонил его телефон. На экране высветилось «Тетя Валя». Сестра его матери. Олег сбросил звонок. Потом еще раз.
— Они все утро обрывают телефон, — признался он. — Говорят, что я ужасный сын, раз выгнал больную мать на улицу.
— А где она? — спросила я без особого интереса.
— У них. И знаешь, что самое смешное? — он горько усмехнулся. — Тетя Валя сказала, что никаких фамильных драгоценностей никогда и не было.
Была пара старых серебряных колечек и та брошь — дешевая бижутерия, которую мама купила на рынке и придумала про нее историю. А все остальное она давно продала. Или проиграла.
Он рассказал, что его мать уже несколько лет была втянута в какие-то сомнительные финансовые схемы, постоянно брала микрозаймы, надеясь «отыграться».
Она врала всем. История с кражей была ее последней, самой отчаянной попыткой вытянуть из нас деньги.
Я слушала его и понимала, что мне ее даже не жаль.
— Олег, я так больше не могу, — сказала я тихо, но твердо. — Я не могу жить в постоянном ожидании следующего кризиса, следующей манипуляции. Я не могу жить с человеком, который не готов меня защищать.
— Что ты предлагаешь? — он посмотрел на меня с испугом.
— Я предлагаю тебе разобраться. Со своей семьей, со своими границами, со своей ролью во всем этом. Но без меня.
Я не кричала. Я не плакала. Я просто констатировала факт.
Битва за драгоценности была выиграна, но сражение за наше будущее только начиналась. И я не была уверена, что хочу в ней участвовать.
— Я поживу у подруги, — сказала я, направляясь к шкафу. — А ты решай, Олег. Решай, на чьей ты стороне на самом деле.
Не на словах, а на деле. И когда решишь — позвони. Если я еще захочу взять трубку.
Он не остановил меня. Он просто сидел на кровати, глядя в пустоту. И я поняла, что поступила правильно.
Иногда, чтобы спасти что-то ценное, нужно сначала отойти на безопасное расстояние. И посмотреть, останется ли что-то после того, как уляжется пыль.
