— Ты поедешь одна? Круто! Я б мечтала вот так рвануть, — Инна наклонилась ближе и шепнула, будто боялась спугнуть само слово «одна».
Даша коротко кивнула, сделала вид, что что-то читает в таблице. В груди заныло. Не от фразы — от зависти к самой себе, той, что ещё верила: поездка на Алтай состоится.
За соседним столом кто-то хохотнул: «А я махну в Турцию, дети уже считают дни!» Даша включила монитор и уткнулась в список отгрузок. Инна поднесла к губам кружку с кофе.
— Ты вообще молодец. Столько копить ради мечты… А муж не возражает, что ты одна?
— Мы… обсуждали, — тихо сказала Даша. — Он не может вырваться летом, а я давно хотела. Это ж не море, там всё по-другому.
Инна понимающе хмыкнула. Что-то хотела добавить, но зазвонил телефон. Даша вздрогнула: звонил Миша, её муж.
— Да, привет.
— Мама ногу сломала. Упала на крыльце. Завтра рентген, но вроде без смещения. Слушай… ну ты понимаешь, да? Кто, кроме тебя? Мне с работы не вырваться, ты же знаешь.
— Подожди… что? — Даша встала и пошла в переговорную. — Я не поняла. Что — я?
— Ну… по логике. У тебя отпуск, всё равно одна собиралась. маме помощь нужна, хоть пару недель. А там видно будет.
— Миша, у меня билеты. Алтай. Тур с маршрутами, гидами… Я два года копила.
— Ну и что, ты же не на Мальдивы. Перенесёшь. Скажи спасибо, что вообще есть кому ехать. мама одна не справится.
Вечером дома она почти не ела. Ужинала одна — Миша задержался, потом сказал по телефону: «Разогрей, я попозже буду». Когда вошёл, выглядел усталым и раздражённым. Сел, развалившись, налил себе чай.
— Ну чего ты ходишь, как в трауре? — буркнул он. — У тебя ведь никаких конкретных планов не было. Всё в голове. Ну поедешь одна — и что ты там будешь делать на этом отпуске? А так — вон, польза, маме помочь.
— Какая польза? Я собиралась на Алтай. У меня маршрут. Я хотела перезагрузку. Я вообще-то человек, а не приложение по вызову.
Миша махнул рукой:
— Да ты с ума сошла, ей-богу. Ну сломала мама ногу, что делать? Разве ты не понимаешь, насколько ей тяжело?
Она стиснула зубы. Хотела выругаться — но вместо этого пошла мыть чашки. Вода шумела, лицо горело.
Утром он уже собирал её рюкзак. Пачка таблеток, крем, бинт, парочка платьев — «для деревни сгодится,» — сказал он, суя в рюкзак два сарафана. Всё складывал чётко, как будто собирал не человека, а посылку.
— Вот тебе расписание электричек. Там пересадка в Белой. Я написал, что тебе взять. Ну и звякни ей, чтоб встречала. Не тяни.
— Миш… я не поеду. Я не собиралась.
Он обернулся от шкафа, в руке — её кроссовки.
— Ты не можешь вот так. Это нечестно. У меня работа, я не могу взять и уехать. А ты можешь. Это недолго. Что тебе, сложно за матерью поухаживать?
Она смотрела, как он суёт в боковой карман банку зелёнки. В голове всё кричало: «Стой. Не надо. Скажи нет.»
Но сказала другое:
— Ладно. Но это только из жалости.
Он кивнул с облегчением. А она стояла с пустыми руками и не понимала, как это снова произошло. Почему она снова согласилась.
На вокзале пахло асфальтом и жирной выпечкой. В углу сидел мужчина с криком: «Галя, неси семечки!» — и щёлкал зажигалкой. Даша стояла в очереди за водой, в руках билет с пересадкой в Белой — маленьком полустанке среди полей, где вокзал — это вагончик с облупившейся вывеской, а из автоматов продаётся только тёплая газировка. Спина ныла от рюкзака, в голове всё ещё звучал голос Миши: «Что тебе, сложно?»
В вагоне было душно. В соседнем кресле расположилась женщина лет семидесяти, плотная, с корзинкой и влажной от жары кофтой. Она вытянула ноги, глянула на Дашу.
— Ты, доча, сама-то знаешь, куда едешь? А то у тебя лицо как у курицы перед птичьей фабрикой.
Даша не ответила. Открыла окно, толку от него не было. Посмотрела в телефон. Мама написала: «Дашенька, только не ругайся с Мишей. Семья — главное. Помоги, не усложняй.»
Поезд стучал ритмично. Её отпуск шёл по рельсам в обратную сторону.
У калитки её ждала свекровь — хмурая, на костылях, с пластиковым ведром на локте.
— Ну, наконец. Вон туда заноси сумки. Завтра утром — завтрак, потом грядки, потом обед. Вечером поливаем огород. Тут не город, порядок нужен и важен.
Дом пах старым линолеумом и кислой капустой. На плите кастрюля с супом, рядом — ведро с бельём. Даша повесила рюкзак на спинку стула и спросила:
— А где мне спать?
— В комнате Миши. Только постель сама перестели, я не могу.
На следующий день она мыла полы, варила компот, ходила с ведром за водой, поливала кусты. Свекровь сидела у окна и командовала:
— Не так. Поливай под корень. Потом переключилась: Миша говорил, что ты плохо готовишь, зато тут научишься. Я тебе помогу.
Вечером позвонил Миша по видео связи. Весёлый, на фоне — гомон, звон бокалов, чей-то смех и музыка из колонок.
— Ну как вы там? Не скучай, ты у меня молодец. Ты ничего не подумай — у нас тут встреча, рабочий процесс.
Она глядела в экран. Его рубашка была расстёгнута, в руке — бокал. Он отключился первым.
Позже, на летней кухне, она стояла у плиты. Варенье закипело, пена лезла через край. Даша смотрела, как всё это выливается, и тихо сказала:
— Я что, просто прислуга?.. Мне что, больше всех надо?.. — и заплакала. Беззвучно. Лицо в ладонях, плечи дрожали.
На следующий день к забору подошла соседка — Татьяна Ивановна. Принесла ягоды.
— Вот, свежие. Мы сегодня всей семьёй собирали. Возьми, покушай. Ты, я смотрю, всё одна тут. Справляешься?
— Да… Спасибо.
— Ты молодец, конечно. Но я тебе скажу: не давай себя ломать. Женщине достаточно один раз уступить — и ломают дальше легко. Не позволяй.
Даша кивнула, как будто не услышала. Но слова осели.
Следующим утром она вышла с ведром, свекровь сказала:
— Сходи на поляну за земляникой. Там за лесочком ее полно.
— Я потом, — коротко сказала Даша и пошла в другую сторону. К речке. Там она сняла босоножки, зашла по щиколотку в воду. Села на камень. Солнце било в лицо, ветер трепал волосы. В животе было лёгкое волнение. Вкус свободы.
Вечером свекровь сжала губы:
— Раз ты такая упрямая, я Мише всё расскажу. Он тебя быстро на место поставит.
Даша молчала, не хотела вступать в перепалку. Мыла посуду, как ни в чём не бывало. Но внутри всё уже сдвинулось. Что-то в ней начало вставать на ноги.
Вечером, лёжа в комнате, она услышала, как свекровь кому-то по телефону шепчет: «Она вообще ничего не хочет делать. Целый день лежит, я тут одна с ногой…»
Наутро Миша позвонил. Сказал жёстко:
— Мама жалуется. Ты что творишь? Дашь, ну ты зачем туда поехала… Подготовь баню, все там помой, я на выходных приеду. Хоть в баньке попаримся, как люди.
— Вот приедь и помой сам, — спокойно сказала Даша.
Он замолчал. Потом коротко:
— Что с тобой? Ты же нормальная была.
Она отключилась первой.
Всю ночь она не спала. В комнате душно, на улице собаки лаяли, а в голове крутилась его фраза: «Ты же сама туда согласилась». Как будто это была не слабость, а сознательный выбор. Как будто она виновата.
Утром она встала рано. Дом был тихим, только холодильник гудел на кухне. Налила себе чай, села на крыльце. Минут через десять послышались голоса: во двор заглянула соседка, а за ней показалась свекровь — с костылём, в халате, уселась в шезлонг и начала жаловаться на жару. Даша смотрела, как та живо рассказывает что-то про малину, смеётся, щурится на солнце. Ни боли, ни бессилия. Даша смотрела и чувствовала, как внутри всё кипит. Боль, обида, усталость. И злость — самая тихая и самая честная.
Она встала, как будто кто-то подтолкнул изнутри, и сказала вслух:
— Я не прислуга. И никогда ею не стану.
Сказала просто. Без надрыва. Без пафоса. И вдруг поняла — это не про них. Это про неё.
Днём она убралась в доме, приготовила ужин, вынесла мусор, разложила в пакеты крупы и оставила деньги на подоконнике — на продукты, на лекарства, на всякий случай. Написала записку: «Если что — звони.»
Потом собрала рюкзак. Лёгкий — только своё. Вышла, не прощаясь. Калитка хлопнула за спиной.
До станции шла пешком, минут сорок. На окраине деревни собаки кидались на забор, кто-то косил траву, пахло гудроном и медом. Солнце било в глаза. Остановилась у ларька, купила воду. Впервые за много дней её никто ни о чём не просил.
На станции Белая было пусто. Только женщина с ребёнком и собака, что спала под скамейкой. Поезд пришёл с опозданием. В вагоне — жара, духота, чужие разговоры. Она смотрела в окно, и вдруг в её сторону наклонилась пожилая пассажирка:
— Садитесь ближе к проходу, тут тень. Вам далеко ехать?
Даша чуть улыбнулась, покачала головой.
— На Алтай.
— Ого. Серьёзно. Это надо хотеть. Значит, знаете, куда идёте.
Даша снова кивнула. Первый раз за долгое время это было правдой.
Путь на Алтай был долгим. С пересадками, с ожиданием, с рюкзаком на плечах и картой маршрута, сложенной в карман. На одной из станций провела ночь в зале ожидания. Сидела на скамейке между двумя семьями с детьми, пила чай из автомата и смотрела в потолок. В голове всплыло, как Миша однажды крикнул: «Ты чего вылупилась? Сделай уже, как сказали» — и она тогда просто пошла делать. Без слов. С того раза всё и пошло по накатанной.
Она приехала к вечеру. Турбаза стояла у подножия горы, воздух был прозрачный и прохладный. Никто её не ждал. И это было не страшно.
Администратор выдал ключ и пожелал хорошего отдыха. В номере она включила душ, но не пошла. Села на кровать. И вдруг заплакала — громко, открыто. Как будто всё, что давила в себе, прорвалось. Слёзы текли свободно, и в каждом вдохе было что-то настоящее.
Потом достала телефон. Открыла мессенджер. Нашла Инну. Написала: «Я всё-таки поехала». И отправила. Без пояснений.
А утром вышла к скале. Там, где открывается вид на долину, где ветер сбивает дыхание, а тишина — как ответ. Она стояла на краю и смотрела вдаль. Рюкзак лежал рядом. Ни слов, ни мыслей. Только внутреннее спокойствие.
Она была свободна. Не от них — от страха быть неудобной.
И этого было достаточно.
Но в этой тишине она вдруг поняла ещё одно: сколько лет она жила, стараясь не мешать, быть удобной, терпеливой, тихой. Сколько раз проглатывала — ради мира, ради семьи, ради того, чтобы «не быть эгоисткой». И как легко можно потерять себя, если каждый раз отодвигаешь свои желания подальше, в угол.
Теперь она знала: если ещё раз наступит такой выбор — она выберет себя. Не потому, что стала жестокой. А потому, что научилась видеть границы. И цену молчания.
