Я хотела ответить еще более резко, накинуться на него с гневом, но слова застряли в горле. После всего, что он сделал, после того, как оставил нас с мамой без жилья, подарил свою долю чужому парню… Спустя годы — и вот он здесь. Ищет поддержки.
— Оля, — он будто не слышал или не хотел слышать, —Прости. Я был неправ… Но сейчас мне негде жить. Я старый уже…
— Это не моя проблема, — оборвала я. — Ты сам все выбрал. Разбирайся сам, — коротко сказала я и отключила связь.
***
Мне было лет пять, когда мы с мамой и папой переехали в нашу квартиру из коммуналки. Двухкомнатная, тесная, муниципальная, но своя — родители радовались, как дети. Мама всю дорогу держала меня за руку и шептала:
— Ну вот, доченька, теперь у нас свой дом. Настоящий.
Папа на радостях купил торт, и мы всей семьёй сидели на полу, потому что мебель ещё не завезли. Торт был сладким до приторности, но мне казалось, что вкуснее я ничего не ела. Папа отрезал мне огромный кусок и шутил:
— Ешь, принцесса, пока никто не видит! Мама потом ругаться будет!
Мама притворно нахмурилась:
— Ругаться не буду, но ужин потом придётся доедать одной.
Мы смеялись, и я чувствовала себя самой счастливой на свете.
Потом квартиру оформили в собственность. Я не понимала тогда, что такое приватизация, доли и прочие взрослые слова. Мама объясняла:
— Теперь квартира на троих — на меня, папу и тебя. У всех по одной трети. Это значит, что никто не может нас просто так выгнать.
Я кивала, не вникая. Мне казалось, что дом — он и есть дом. Зачем волноваться о чем-то, когда рядом с тобой мама и папа? Мы всегда были вместе: вечерами смотрели фильмы по телевизору, играли в настольные игры, гуляли в парке. Папа приносил мне конфеты с работы и оставлял их рядом с подушкой, думая, что я сплю.
Но потом что-то стало меняться. Я начала замечать, как папа задерживается на работе и возвращается под утро. Иногда он вовсе не приходил ночевать. Мама пыталась не показывать виду, но я слышала её тихие всхлипы в ванной или когда она мыла посуду.
— Мам, что случилось? — как-то спросила я, пытаясь заглянуть ей в глаза.
Она встрепенулась, вытерла слёзы и натянула улыбку:
— Ничего, зайка. Просто устала немного. Всё хорошо.
Но я знала, что это неправда. А однажды вечером я услышала, как они ссорятся на кухне. Папа кричал, голос был резкий, злой:
— Я устал от этой рутины! Ты молчишь, как будто тебя здесь нет! Я хочу жить, понимаешь? ЖИТЬ!
— Тише… Оля же спит… — умоляла мама, её голос дрожал.
— Пусть слышит! Пусть знает, что мне всё это надоело! — он бросил что-то тяжёлое на стол, послышался звук падающей кружки.
Я прижалась к стене, не смея выдать своё присутствие. Потом хлопнула дверь, и стало тихо. Мама долго сидела на кухне, а я выбралась из своей комнаты и села на подоконник. Город за окном светился огнями, но мне казалось, что всё стало холодным и чужим.
В течение следующих нескольких месяцев папа почти не появлялся дома. А когда приходил, от него пахло духами. Мама старалась скрыть своё разбитое состояние, но я часто замечала, что её глаза были красные от слез. Хоть мне было страшно и обидно, я не задавала лишних вопросов.
А потом он просто ушёл. Собрал чемодан и, не глядя на нас, закрыл за собой дверь. Мама молча вытерла слёзы и сказала:
— Всё будет хорошо. Мы справимся.
Но я знала, что ничего уже не будет как раньше. Про алименты мама даже не заикнулась — её гордость не позволяла унижаться перед тем, кто нас бросил. Папа тоже не стремился помогать, будто нас больше не существовало для него. Я узнала, что у него началась новая жизнь — с другой женщиной, у который был взрослый сын. А мы с мамой остались вдвоем.
Мне было около пятнадцати, когда в дверь начали стучать с такой силой, что это заставило меня вздрогнуть. От неожиданности я даже уронила учебник на пол. Испуганно взглянув на маму, я увидела, как она нахмурилась, быстро вытерла руки о передник и направилась открыть дверь, предостерегая меня:
— Оля, не высовывайся.
Мама посмотрела в «глазок» и спросила через дверь:
— Кто там?
— Влад, — ответил грубый мужской голос. — Открывайте, я по делу.
Мама открыла. Я стояла в коридоре, прячась за углом, и слышала разговор на повышенных тонах.
— Нам с Леркой жить негде. Я теперь собственник этой квартиры, батя на меня долю свою переписал, — с ухмылкой заявил Влад, протягивая какие-то бумаги. — Так что всё по закону.
Мама дрожащими руками взяла документы, пробежалась глазами по строкам и замерла. Я видела, как побледнело её лицо, как осели плечи.
— Это невозможно… Как он мог… — мама не находила слов, но Влад не собирался слушать.
— Никакого издевательства, тётя. Теперь тут моя комната. Вы уж освободите, ладно? Мы с женой жить будем, — Влад кивнул на Леру, которая, жуя жвачку, безразлично осматривала коридор.
Мама с трудом держала слёзы, но ничего не сказала. Они с Лерой прошли мимо нас, словно хозяева, оставив дверь нараспашку. Я стояла, не зная, куда себя деть, чувствуя, как мир рушится у меня на глазах.
Первые дни после их переезда прошли тихо — они таскали коробки, раскладывали вещи и обустраивались. Но вскоре начались вечеринки. Громкая музыка сотрясала стены до глубокой ночи, а через щели двери пробивался свет от мигающих гирлянд. Я пыталась учить уроки, но басы били по ушам, и ни на чём не удавалось сосредоточиться. Лера смеялась над чем-то с подругами в коридоре, шум перебивал даже телевизор на кухне.
Мама встала рано утром на смену, выглядела разбитой, с тёмными кругами под глазами. Я подошла к ней на кухне и тихо спросила:
— Мам, мы не можем так жить… Они не дают ни учиться, ни спать.
Она тяжело вздохнула и тряхнула головой:
— Знаю, дочка… Но что делать? Папа поступил, как хотел — его больше не волнует, как мы тут.
Несколько дней спустя мама всё же не выдержала и пошла к отцу на работу — надеялась поговорить, понять, почему он так поступил. Но когда встретила его, тот только пожал плечами:
— А что? Влад мне как сын родной. Я живу у его матери на территории — вот и сделал подарок. Отплатил добром за добро. У вас же есть комната — живите спокойно.
— Почему ты о нас не подумал? Как нам жить в одном доме с чужими людьми? — с отчаянием спросила мама.
Отец отвёл взгляд и нехотя бросил:
— Ну, не подумал. Что теперь плакать? Хватит жаловаться, Тань.
Мама ушла опустошенная, а вечером я увидел, как она сидит на кухне – плечи опущены, взгляд потухший, как будто она потеряла смысл бороться. Я тихо подошла и села рядом, обняв её за плечи.
— Мы справимся, — сказала я уверенно. — Мы всегда справляемся.
Но жить дома стало совсем некомфортно. На очередной вечеринке я не выдержала. На кухне я увидела Влада с друзьями, которые пили пиво и слушали музыку. Лера громко смеялась, сидя у него на коленях.
— Эй, можно потише? — спросила я, пытаясь унять дрожь в голосе.
Влад повернулся, посмотрел на меня снизу вверх с презрением:
— А ты кто такая, чтобы указывать? Часть квартиры моя, живу как хочу.
— Но я тут тоже живу! И мне надо учиться! — с вызовом ответила я.
Он фыркнул и повернулся к друзьям, даже не пытаясь снизить громкость. Я вышла, не сдержав слёз. Мама молча смотрела на меня, не зная, как помочь. Так мы жили почти полгода — как в коммуналке с чужими людьми.
Однажды вечером я застала маму за компьютером. Она тихо сказала:
— Я связалась с риелтором. Если продать квартиру и разделить деньги, мы сможем взять ипотеку на маленькую двушку. Просто не могу больше так…
Я кивнула, понимая её до глубины души. Мы больше не могли терпеть чужих людей в нашем доме. На следующий день мама начала оформлять документы на продажу. Влад не возражал — ему деньги были важнее.
***
Так закончилась наша история с этой квартирой. Мы с мамой долго перебирали варианты — искали что-то недорогое и уютное. Нашли двушку в новостройке на краю города. Маленькую, но светлую и с чистыми подъездами.
Мы оформили ипотеку напополам. Мама решительно сказала:
— Теперь это наше место. Наше. Никто нас больше не выгонит.
Мы начали новую жизнь с долгами и ипотекой, но зато без посторонних. А тот дом остался в прошлом, как горькое напоминание об утраченной семье. Я бросила учёбу и устроилась работать — не хотела, чтобы мама одна тянула этот груз. Да, и честно говоря, в тот момент учеба казалась чем-то далеким и неважным. Главное — оплачивать ежемесячные взносы и не допускать просрочек. Я впахивала без выходных на кассе в супермаркете, приходила домой поздно, почти без сил, но мама всегда ждала меня с ужином. Мы ели в тишине, иногда просто молча смотрели друг на друга и знали — мы справимся.
В день моего двадцатилетия мама с самого утра суетилась на кухне. На столе уже лежала отваренная курица, рядом горка нарезанных картофелин, баночки с консервированным горошком и маринованными огурцами. Я стояла у порога и улыбалась — мама всегда готовила оливье с таким рвением, как будто это был какой-то кулинарный подвиг.
— Мам, давай я помогу! — предложила я, но она тут же махнула рукой:
— Ты именинница, сиди и смотри! Можешь картошку почисть, а я пока морковку нарежу.
Я рассмеялась и взялась за нож, аккуратно снимая кожуру с картофеля. Мама рядом нарезала курицу и рассказывала, как в магазине купила сгущенку по акции.
Когда мы закончили с оливье, мама взялась за пирог с яблоками — своё коронное блюдо. Я нарезала яблоки дольками и посыпала их корицей и сахаром. По кухне разлился знакомый аромат, и я на миг замерла, чувствуя, как сердце сжимается от какого-то непонятного чувства — радости и грусти одновременно.
Праздничный стол получился простым, но уютным: миска с оливье, запеченная курица с картошкой и румяный пирог к чаю. Мы сели ужинать, и я мельком посмотрела на телефон. Пусто. Ни звонков, ни сообщений. Я даже не удивилась — отец никогда меня не поздравлял. Я уже давно привыкла к тому, что его нет в моей жизни и перестала его ждать.
Заметив, что я поглядываю в сторону телефона, мама не стала ничего спрашивать. Она всё поняла.
— С днём рождения, дочка. Ты у меня самая сильная, — сказала она тихо.
Пусть этот день был не таким, как у других — без гостей и громких тостов — но я знала, что это наш праздник, маленький и тёплый, в нашей собственной квартире, где наконец-то ни с кем не надо было делить пространство.
***
Мама не дожила до конца ипотеки, не успела пожить без долгов. Осталось меньше года — и квартира полностью станет моей. Единственное, что придаёт сил — мысль, что я смогу сказать: «Мы справились». Даже если теперь я одна.
В тот день, когда я впервые за долгие годы услышала голос отца, я стояла на холодной остановке, кутаясь в старый мамин пуховик, который давно выцвел и потерял форму, но грел лучше всякой новой одежды. Дежурный автобус никак не приходил, а пальцы замерзли настолько, что ключи в кармане казались ледышками.
Внезапно позвонили с незнакомого номера. Я было хотела сбросить, но подумала, что это может быть звонок из банка по поводу ипотеки, и решила ответить.
— Алло? — Голос сорвался на шепот.
— Это я… — хриплый, глухой голос, едва различимый за шумом ветра. Пауза на несколько секунд, будто он не знал, что сказать дальше. — Оля, это я… отец твой.
Мир замер на секунду. Автобусные огни пронеслись мимо, не останавливаясь. Я молчала. Чувство злости и горечи поднялось к горлу, мешая нормально дышать.
— Что тебе нужно? — наконец выдавила я.
— Встретиться… поговорить… — Голос был робкий, будто чужой. — Пожалуйста.
Тогда я сбросила звонок. Но потом всё же согласилась на встречу.
Мы встретились в парке. В этом парке я часто гуляла с мамой. Отец был уже не тем уверенным мужчиной, который ушел от нас одним чемоданом, хлопнув дверью. Он сильно постарел, сгорбился, руки его дрожали.
— Как ты? — спросил он, улыбнувшись.
— Нормально, — сухо ответила я, не желая облегчать ему разговор.
Он запнулся, огляделся, будто ища опору в деревьях вокруг.
— Я один теперь… — тихо произнёс он. — Она меня выгнала. Вернулась к своему первому мужу. Чемодан собрала и выставила. Как когда-то я… — он горько усмехнулся. — История повторяется.
— И? — я смотрела на него с каменным лицом, стараясь не дать слабину.
— Пенсия маленькая, за съём платить накладно… Думал… может… — Он вдруг замолчал, глядя в землю. — Может, пустишь на время? Мне нужен просто угол…
Я горько усмехнулась:
— Ты серьёзно? После всего, что было? Ты никогда мне не помогал. Даже с днём рождения не поздравлял ни разу. Когда мама просила помощи, ты отмахнулся, как от ненужной вещи. А теперь я тебе должна дать крышу над головой?
Он промолчал, ссутулившись ещё сильнее. Я смотрела на него и вдруг поняла — нет во мне ни жалости, ни злости. Только пустота.
— Иди к своему «сыну». Тому, которому ты отдал свою долю. Он ведь для тебя роднее был. Может, и сейчас поможет.
Отец поднялся, не глядя мне в глаза, пробормотал что-то непонятное и медленно пошёл прочь, глухо шаркая ботинками по асфальту. Я осталась сидеть на лавочке, не чувствуя ни победы, ни облегчения. Только холодный ветер подгонял опавшие листья, как будто пытаясь скрыть все следы чужого присутствия.
***
Я удивляюсь его наглости — как будто все эти годы не существовали, как будто я должна была броситься ему на помощь, забыв всё. Сколько лет прошло без его звонков, без поздравлений, без поддержки — ни одной копейки на алименты, ни одного слова утешения, когда мы с мамой остались ни с чем.
А теперь он вдруг решил, что я ему что-то должна? Что он может прийти и получить крышу над головой только потому, что ему негде жить? Где он был, когда я по ночам сидела над учебниками и не могла сосредоточиться из-за пьяных компаний в соседней комнате? Где был, когда мама работала на двух ставках, чтобы платить ипотеку? Где был, когда я хоро нила её, оставшись совсем одна?
Нет. Ни капли жалости. Только какое-то опустошение внутри. Я просто сказала ему идти к Владу — к тому самому парню, которому он отдал свою долю, назвав его сыном. Пусть теперь тот ему помогает, если такой родной.
Отец давно скрылся из виду, но я всё сидела на лавочке, не двигаясь. Надеялась, что это была наша последняя встреча. Закончить бы этот круг боли и предательства раз и навсегда.
