— Ну что, чемодан, готов к морю? — Лена с весёлым шлепком опустила на раскрытую пасть чемодана стопку идеально сложенных футболок.
В залитой солнцем комнате пахло счастьем. Этот запах состоял из аромата нового солнцезащитного крема с кокосовой отдушкой, едва уловимой свежести выстиранной одежды и чего-то неуловимо-сладкого, как предвкушение. Два билета на столе, похожие на синие крылья бабочек, обещали неделю без будильников, совещаний и надоедливых звонков. Лена кружилась по комнате, подбирая последние мелочи: книга в яркой обложке, которую она так долго откладывала, лёгкий шарф на случай вечерней прохлады, новенький купальник цвета морской волны, который она с почти детским восторгом достала из бумажного пакета. Она чувствовала себя абсолютно, безоговорочно счастливой. Этот отпуск был выстрадан, заработан каждым ранним подъёмом и каждым поздним вечером за компьютером. Он был её наградой, её личным раем на земле.
Паша, как всегда, отложил сборы на последний момент, но это не портило ей настроения. Она всё приготовила и для него, разложив на кровати его шорты и рубашки. Последние три недели были непростыми — его уволили за постоянные опоздания, и он ходил по дому понурый, как побитый пёс. Но Лена верила, что море всё исправит. Солнце, солёный воздух и смена обстановки выветрят из него эту хандру, и по возвращении он с новыми силами найдёт работу ещё лучше прежней. Она была в этом уверена.
Она уже защёлкнула один замок чемодана, когда ей в голову пришла последняя организационная мысль. Надо бы проверить общий счёт, убедиться, что отпускные пришли в полном объёме и всё на месте. Просто для спокойствия. Она взяла телефон, с улыбкой провела пальцем по экрану и открыла банковское приложение. Секунда ожидания, пока крутится колёсико загрузки, и…
Улыбка сползла с её лица. Медленно, будто её стирали грубой тряпкой. На экране, там, где ещё вчера была аккуратная шестизначная сумма — её отпускные и все их скромные сбережения — горели два уродливых, насмешливых нуля. 0 руб. 00 коп.
— Что за… — прошептала она. Первая мысль — сбой в приложении. Конечно, это просто ошибка системы. Она судорожно закрыла программу, открыла снова. Нули. Холодная, липкая волна начала медленно подниматься от живота к горлу. Она перезагрузила телефон. Снова вошла в приложение. Нули не исчезли. Они смотрели на неё с экрана, как два пустых глаза.
Она на трясущихся пальцах набрала номер мужа.
— Паш, у нас деньги украли! — выпалила она в трубку, едва он ответил. Её голос сорвался. — Со счёта! Все! Там ноль!
В трубке на несколько секунд повисло молчание. Не удивлённое, не испуганное. Какое-то вязкое, тяжёлое, виноватое молчание. А потом раздался его голос, тихий и сдавленный, будто он говорил через вату.
— Лен… я хотел сказать…
И в этот самый момент её телефон пиликнул, оповещая о новом уведомлении. Она машинально опустила глаза на экран. Иконка соцсети и подпись: «Ира опубликовала новое фото». Рука сама, без участия сознания, смахнула шторку уведомлений. И мир для Лены перестал существовать.
На экране телефона, яркая, сочная, ослепительная, улыбалась Ира, его сестра. В крошечном бикини, с огромным коктейлем в руке, она позировала на фоне неправдоподобно синего моря и белоснежного песка. И подпись, выведенная игривым шрифтом поверх пальм: «Спасибо лучшему братику за внезапный отпуск! Ты волшебник!»
Лена медленно опустила телефон. Она всё ещё слышала в трубке какое-то мямленье Паши, какие-то обрывки фраз про «помочь» и «Ирке надо было». Но она уже не слушала. Она смотрела на свой раскрытый чемодан. На купальник цвета морской волны. На билеты, лежащие на столе. Кокосовый запах солнцезащитного крема вдруг стал тошнотворным и удушливым. Она молча нажала отбой и села на кровать. Внутри неё не было ни боли, ни обиды. Только звенящая, ледяная пустота и абсолютная, кристальная ясность. Она сидела неподвижно, глядя в одну точку, и ждала. Ждала недолго. Через полчаса в замочной скважине повернулся ключ. Он пришёл.
Паша вошёл в квартиру и сразу споткнулся о мёртвую, густую тишину. Воздух, который ещё час назад звенел от предвкушения, теперь был неподвижным и тяжёлым, как вода в заросшем пруду. Он ожидал увидеть последние штрихи сборов, весёлую суету, но вместо этого наткнулся на Лену, сидящую на краю кровати. Она не плакала. Она не кричала. Она просто сидела, идеально прямая, и смотрела на него. В её взгляде не было ничего, кроме холодной, выжженной пустоты. Рядом с ней, как вскрытая рана, зиял полупустой чемодан.
— Ну что, почти готовы? — бодро начал он, инстинктивно пытаясь разбить эту тишину привычной фразой. Слова повисли в воздухе, нелепые и фальшивые.
Лена не ответила. Она медленно, с какой-то ритуальной торжественностью, подняла руку с телефоном и повернула экран к нему. Ему не нужно было присматриваться. Глянцевое фото его сестры, её счастливое, беззаботное лицо на фоне моря, казалось, прожигало сетчатку.
— Твоя сестра хорошо отдыхает? — её голос был ровным и тихим. Таким тихим, что Паше захотелось, чтобы она закричала. Крик можно было бы пережить. Этот спокойный, мёртвый тон был невыносим.
Он отвёл глаза, уставился на свои ботинки. Земля уходила из-под ног. Он знал, что этот разговор состоится, но надеялся оттянуть его, подготовиться, придумать правильные слова. Но правильных слов не существовало.
— Лен, послушай… это не то, что ты думаешь, — промямлил он, делая шаг в комнату.
— А что я думаю, Паша? — она не повысила голоса ни на децибел. — Я думаю, что на нашем общем счету, где лежали мои, заработанные за год отпускные, больше нет ни копейки. И я думаю, что твоя сестра сейчас тратит их на коктейли. Я что-то неправильно думаю?
— Ирке просто нужно было… она так замоталась, на пределе была. Понимаешь? У неё там проблемы на работе, с парнем рассталась… Ей нужно было выдохнуть, перезагрузиться. Это было важно для неё, по-человечески.
Он говорил это, всё ещё не глядя на неё, будто обращался к ковру, к стенам, к кому угодно, но не к жене, чей отпуск он только что сжёг дотла. Он пытался придать своему поступку налёт благородства, братской заботы, жертвенности.
— А я не устала? — вопрос прозвучал как щелчок хлыста. — Я, которая последний год работала на двух проектах одновременно, чтобы мы могли не только на море съездить, но и иметь подушку безопасности? Я, которая закрывала глаза на то, что ты теряешь уже вторую работу за год из-за своей «творческой натуры»? Моя перезагрузка, видимо, была не так важна. Ты отдал ей МОИ отпускные, Паша. Последние деньги.
Он наконец поднял на неё глаза, и в них промелькнула обида. Обида человека, чью «доброту» не оценили.
— Ты только о деньгах! Никакого сочувствия! Это моя сестра! Семья! Мы должны помогать друг другу! Что в этом такого?! Я бы потом всё вернул, заработал бы…
— Заработал бы? — Лена медленно поднялась с кровати. Она была невысокой, но сейчас казалась ему огромной. — Ты же две недели как без работы. На что мы жить будем? Не через месяц, когда ты, может быть, что-то заработаешь. А завтра. Послезавтра. На что мы будем есть?
Этот простой, бытовой вопрос обезоружил его полностью. Он лишил его поступок всякого романтического флёра. Проблемы сестры, её душевная усталость — всё это померкло перед уродливой перспективой пустого холодильника.
— Ну… я думал… мы бы как-нибудь перекрутились… заняли бы…
— Мы? — она сделала шаг к нему. Он инстинктивно попятился. — Помогать, Паша, — она чеканила каждое слово, — это одолжить тысячу до зарплаты. Помогать — это приехать и вкрутить лампочку, потому что у сестры руки не оттуда растут. Помогать — это посидеть с ребёнком, когда она болеет. А то, что сделал ты — это не помощь. Ты обокрал свою жену, чтобы купить сестре дорогую игрушку. И оставил нас обоих без копейки. Ты это понимаешь?
Загнанный в угол этим простым, как удар под дых, вопросом о еде, Паша окончательно сдулся. Вся его напускная уверенность, все эти жалкие попытки выставить себя заботливым братом испарились, оставив после себя лишь растерянного, инфантильного мужчину, пойманного на откровенной глупости. Он открыл рот, закрыл, не найдя ни одного слова, которое не звучало бы жалко и неубедительно. Его мозг лихорадочно искал выход, лазейку, способ сбежать из этой комнаты, где воздух стал колючим от презрения жены.
— Мне… мне надо воды выпить, — пробормотал он и, не дожидаясь ответа, почти бегом скрылся на кухне.
Лена осталась одна. Она не двинулась с места. Она слышала, как на кухне скрипнул стул, как он налил воды в стакан. А потом она услышала тихое, торопливое бормотание. Он не пил воду. Он звонил. И она знала кому. В этот момент к холодной ярости примешалось чувство омерзения. Он не пытался решить проблему. Он не искал в себе силы признать вину. Он бежал жаловаться. Жаловаться той, за чей минутный каприз он поставил на кон их жизнь. Он вызывал подкрепление.
Через пару минут он вернулся. В руке он держал телефон, как щит. На его лице появилось новое выражение — смесь обиды и праведного негодования. Это была чужая эмоция, одолженная по телефону у сестры. Он уже не был виноват. Теперь он был жертвой её, лениной, мелочности и непонимания.
— Ира хочет с тобой поговорить, — заявил он с вызовом. — Чтобы всё прояснить.
— Давай, — Лена протянула руку. — Включай громкую связь. Я тоже хочу всё прояснить.
Паша нажал на кнопку, и комната наполнилась весёлым, чуть искажённым динамиком голосом Иры, в котором отчётливо слышался шум прибоя и далёкая музыка.
— Лен, привет! Пашка сказал, ты там что-то кипишуешь? — её тон был лёгким и снисходительным, будто она говорила с капризным ребёнком. — Ты чего, из-за денег, что ли? Господи, я думала, у вас там что-то серьёзное случилось.
Лена молчала, глядя на мужа. Он стоял рядом с телефоном, кивая каждому слову сестры. Он был с ней. Они были заодно.
— Ир, это были наши последние деньги. Наши. Общие. Включая мои отпускные, — холодно произнесла Лена.
— Ой, ну не начинай считать эти копейки! — рассмеялась Ира в трубку. — Деньги — дело наживное. А мне этот отдых был просто необходим! Я была на грани выгорания! Ты вообще представляешь, что это такое? Мне нужно было восстановить ресурс. Пашка — единственный, кто меня понял, он настоящий мужчина, который заботится о сестре. А ты его пилишь из-за какой-то поездки. Надо быть выше этого, Лен. У тебя какое-то мещанское мышление, честное слово.
Паша ободряюще посмотрел на Лену, будто слова Иры были истиной в последней инстанции.
— Вот, слышишь? Ира права, нужно уметь радоваться за близких, а не только о себе думать.
Лена смотрела на этот ядовитый тандем, на эту нерушимую связку двух эгоистов, и чувствовала, как последние остатки её любви к мужу превращаются в пепел. Шум моря из динамика телефона звучал в её ушах издевательски. Это был звук её украденного отпуска, её растоптанных надежд. Он не просто отдал деньги. Он отдал их общую жизнь, их планы, её труд, её мечты — всё это было принесено в жертву капризу этой избалованной девицы, которая сейчас свысока учила её «быть выше». Выше чего? Выше голода? Выше унижения?
— Радоваться чему, Паша? — спросила она, и её голос опасно зазвенел от сдерживаемого металла. — Тому, что ты оставил нас без средств к существованию? Тому, что мне теперь не на что будет купить еды? Этому радоваться?
— Ой, только не надо этих дешёвых мелодрам про еду, — презрительно фыркнула Ира из телефона. — Как будто в первый раз. Не пропадёте. Перезаймёте у кого-нибудь, в конце концов. Зато у меня теперь есть силы жить и творить! А ты, Лен, становишься такой скучной, такой приземлённой. Тебе бы тоже не мешало расслабиться, а не цепляться за каждую копейку. Пашка рядом с тобой чахнет.
Это было уже не просто оправдание. Это была наглая, бесцеремонная атака. Лена перевела взгляд с телефона на лицо Паши. На его слабое, безвольное, такое чужое сейчас лицо. Он молчал. Он позволил сестре оскорблять жену, обесценивать их общие проблемы, выставлять её виноватой. И в этот момент плотина рухнула. Вся её сдерживаемая ярость, весь ужас последних часов вырвались наружу не криком, а убийственно чётким, громким голосом, полным абсолютного презрения. Она смотрела прямо ему в глаза.
— Паша, ты хоть понимаешь, что это были наши последние деньги? Как ты мог отдать их своей сестре, чтобы она слетала на море со своими подружками? Как?! Ты хоть понимаешь, что нам сейчас попросту не на что жить?!
Её слова ударили по нему, заставив вздрогнуть. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но из телефона его опередил циничный смешок Иры.
— Фу, какая истерика. Паш, я перезвоню, когда она успокоится. Не порть мне отдых своей бытовухой.
В трубке раздались короткие гудки. Звонок завершился. Шум моря и музыка стихли, оставив после себя оглушающую пустоту. Паша стоял посреди комнаты с бесполезным телефоном в руке, раздавленный и жалкий. Энергетическая подпитка от сестры закончилась, и он снова остался один на один с последствиями своего поступка. А Лена молча смотрела на него. И в её взгляде больше не было ни любви, ни злости, ни обиды. Только холодное, взвешенное решение.
Тишина, наступившая после звонка, была абсолютной и оглушающей. Она впитала в себя и шум далёкого моря, и фальшивую бодрость Иры, и жалкое блеяние Паши. Осталась только пустота. Паша стоял посреди комнаты, сжимая в руке бесполезный кусок пластика, и смотрел на Лену с отчаянной, собачьей мольбой. Он ждал криков, слёз, упрёков — чего-то привычного, на что можно было бы ответить, с чем можно было бы поспорить. Но Лена молчала.
А потом она двинулась с места. Неторопливо, с пугающей плавностью, она подошла к шкафу и распахнула его дверцу. Пашина половина — несколько рубашек, пара джинсов, стопка футболок. Она взяла первую попавшуюся футболку и, не складывая, бросила её в тот самый чемодан, что ещё час назад предназначался для их совместного счастья. Потом вторую. Потом джинсы. Её движения были механическими, лишёнными всякой эмоции, словно она просто убирала ненужный хлам.
— Лен, ты что делаешь? — наконец выдавил он. Его голос дрогнул. — Лена, прекрати.
Она не остановилась и не посмотрела на него. Она просто продолжала методично опустошать его полки.
— Лен, пожалуйста, давай поговорим! Я всё исправлю! Я позвоню Ирке, я… я всё верну! Займу, продам что-нибудь! Только не делай этого!
Её рука замерла над стопкой его свитеров. Она медленно повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ненависти. Было что-то хуже — безразличие. Холодное, как зимнее стекло.
— Что ты вернёшь, Паша? Деньги? Может быть. Хотя я в этом сомневаюсь. А доверие вернёшь? А уважение? А этот год моей жизни, который я вложила в нас, в этот отпуск, в наше будущее? Ты это сможешь вернуть?
Она не ждала ответа. Она швырнула в чемодан свитеры, потом схватила его туалетные принадлежности из ванной, зарядку для телефона. Чемодан, который она так любовно собирала для моря, теперь наполнялся обломками их жизни. Каждый брошенный в него предмет был словом в её прощальном письме.
— Ты не муж, Паша. Ты — ребёнок, — сказала она так же тихо и ровно. — Взрослый, безответственный ребёнок, которого нужно постоянно опекать. И у тебя уже есть прекрасная нянька — твоя сестра. Вы с ней так хорошо понимаете друг друга. Вы оба считаете, что вам все должны. Что чужой труд, чужие мечты, чужие деньги — это просто «ресурс», который можно взять, когда захочется.
Она защёлкнула замки на чемодане. Звук получился сухим и окончательным, как выстрел. Она подошла к столу, взяла в руки два синих билета, похожих на мёртвых бабочек. Паша бросился к ней, протягивая руки.
— Лена, не надо! Это же наша мечта! Мы так этого хотели!
Она посмотрела на него поверх билетов. И впервые за весь вечер в её глазах мелькнула боль. Не от его предательства. А от жалости. От жалости к самой себе — той, что так долго верила в эту общую мечту.
— Это была МОЯ мечта, Паша. Которую я оплатила. А ты в ней был просто красивым приложением. Пассажиром.
И она медленно, с отчётливым, рвущим душу хрустом, разорвала оба билета пополам. А потом ещё раз. Синие обрывки посыпались на пол, смешиваясь с солнечными лучами.
— Собирай свои вещи, которые не влезли, в пакет и уходи, — сказала она, отворачиваясь к окну. — Можешь поехать к маме. Или к сестре, когда она вернётся со своего «восстановления ресурса». Уверен, она найдёт для тебя немного места в своей квартире, купленной родителями.
Он стоял посреди комнаты, раздавленный и уничтоженный. Он смотрел на разорванные билеты, на собранный чемодан, на её прямую, неприступную спину. Он наконец понял. Это был не скандал. Это был приговор.
— Лен… — прошептал он в последний раз.
— Ключи на стол положи, пожалуйста, — не оборачиваясь, попросила она.
Он постоял ещё минуту в оглушительной тишине, потом молча вытащил из кармана связку ключей и положил их на стол, рядом с тем местом, где только что лежали билеты. Взял чемодан, накинул куртку. Дверь тихо щелкнула.
Лена стояла у окна ещё очень долго, глядя, как солнце опускается за крыши соседних домов. Комната погружалась в сумерки. Запах кокосового крема выветрился. Она открыла окно настежь, впуская в квартиру прохладный вечерний воздух, пахнущий пылью и начинающимся дождём. Она была одна. Впереди была неизвестность, пустота на банковском счету и огромная дыра в сердце. Но впервые за многие часы она смогла сделать глубокий, полный вдох. Воздух был свежим. И он пах свободой…
