Антон разглядывал чек из продуктового, мысленно пересчитывая, где можно было бы сэкономить ещё рублей двести. Майонез вместо сметаны? Или взять не охлаждённую курицу, а замороженную? Он провёл ладонью по лицу, чувствуя усталость. Пятница, конец месяца, а до зарплаты ещё неделя.
— Антош, — окликнула его Настя из кухни, — твоя мама звонила. Я не взяла, решила, она тебе перезвонит.
Он кивнул, доставая телефон. Восемь пропущенных. Желудок неприятно сжался — обычно мать ограничивалась двумя звонками, если не было ничего срочного.
— Мам? Что случилось?
— Антоша, сынок, — голос матери дрожал, — мне очень нужна твоя помощь. Срочно. У меня с сердцем совсем плохо стало, врач назначил обследование. УЗИ, кардиограмму какую-то специальную. Это двадцать тысяч стоит. Надо в платную клинику ехать.
Антон закрыл глаза. Двадцать тысяч. Половина того, что осталось после ипотеки и коммуналки.
— Мам, но у тебя же полис. Можно по ОМС…
— По ОМС через два месяца запись! — перебила она, и в голосе появились слёзы. — Два месяца, Антоша! А мне уже шестьдесят восемь. Я могу и не дождаться. Врач сказал, что срочно надо.
Он представил себе мать — маленькую, сутулую, с вечно встревоженными глазами. После смерти отца пять лет назад она словно ссохлась, стала какой-то беззащитной.
— Хорошо, мам. Я переведу. Только не волнуйся, пожалуйста.
— Спасибо, сынок. Ты у меня один такой. Не то что…
Она осеклась, но Антон и так понял. «Не то что Настя».
Повесив трубку, он прошёл на кухню. Настя резала овощи для салата, и от её сосредоточенного профиля веяло таким спокойствием, что Антон почувствовал укол вины.
— Маме нужны деньги. На обследование сердца. Двадцать тысяч.
Настя замерла с ножом на весу.
— Опять? Антош, мы в прошлом месяце ей десять перевели. На лекарства.
— Это другое. Она говорит, срочное обследование.
— А по полису нельзя?
— Через два месяца только.
Настя медленно положила нож на разделочную доску. Села за стол, посмотрела на мужа.
— Антон. Послушай меня внимательно. Твоя мать звонит нам каждые две-три недели. Каждый раз — разные причины. То лекарства, то врачи, то сантехник нужен, то бойлер сломался. За полгода мы ей перевели больше ста двадцати тысяч.
— Ну и что? Она моя мать!
— А мои родители что — чужие? — в голосе Насти появилась сталь. — Мы им помогаем реже и меньше. Хотя у папы диабет, и лекарства действительно дорогие. Но он терпит, не просит лишний раз. Знаешь, почему? Потому что понимает, что у нас своя жизнь, ипотека, планы на ремонт.
Антон почувствовал, как начинает закипать.
— То есть ты хочешь сказать, что моя мать врёт?
— Я хочу сказать, что тебя используют. Нами манипулируют. Твоя мать прекрасно знает, что ты не откажешь, если скажет про болезнь.
— Настя!
— Не ори на меня. Я говорю правду, которую ты боишься услышать.
Они ужинали молча, и салат был горьким, словно в него добавили не соль, а полынь.
Через неделю мать позвонила снова. На этот раз попросила пятнадцать тысяч — якобы на консультацию кардиолога в частной клинике и на какие-то специальные анализы.
— Мам, а как прошло то обследование? — осторожно спросил Антон.
— Какое обследование?
— Ну, на которое я двадцать тысяч переводил.
— А, то! Прошло хорошо. Врач сказал, что надо дальше смотреть. Поэтому и нужна теперь консультация специалиста.
— А результаты можешь прислать? Настя хочет посмотреть.
В трубке повисла пауза.
— Зачем Насте мои анализы? Она что, врач?
— Нет, просто интересуется. Волнуется за тебя.
— Волнуется, — в голосе матери прозвучало что-то колючее. — Волнуется она… Скажи лучше, что не верит мне. Что считает меня обманщицей.
— Мам, не говори глупости. Просто пришли результаты, и всё.
— Не пришлю. Это моя личная медицинская информация. Если вы мне не верите — ваше дело. Значит, я вам не мать, а обуза какая-то.
Она повесила трубку. Антон сидел с телефоном в руке, чувствуя, как наваливается усталость. Боже, как же всё сложно. Почему нельзя просто помочь матери, почему Настя вечно всё усложняет?
— Что сказала? — Настя стояла в дверях с полотенцем в руках.
— Просит ещё пятнадцать. На врача и анализы.
— А результаты прошлого обследования?
— Отказалась присылать. Обиделась.
Настя бросила полотенце на диван, и что-то в этом жесте было такое отчаянное, что Антон вздрогнул.
— Всё. Хватит. Антош, открой глаза. Она врёт. Никаких обследований не было. Она тратит наши деньги на что-то другое. На что — не знаю. Может, помогает своей сестре, может, просто откладывает. Но врёт.
— Ты не можешь этого знать!
— Могу! Потому что если бы ей действительно было плохо, она бы показала результаты. Чтобы ты, её единственный сын, знал, что с ней происходит. Но она не показывает. Знаешь почему? Потому что их нет!
Антон вскочил с дивана.
— Хватит! Это моя мать! Ты не имеешь права…
— Имею! Потому что это наши общие деньги! Потому что из-за твоей матери мы не можем отложить на отпуск, не можем купить нормальную мебель вместо этого разваливающегося дивана! Потому что твоя мать почему-то считает, что мы должны ей всё отдавать, в то время как мои родители стесняются лишний раз попросить!
— Значит, речь о деньгах! Так бы и сказала!
— Речь о вранье! — выкрикнула Настя, и в её глазах блеснули слёзы. — О том, что твоя мать манипулирует тобой! И ты это позволяешь!
Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша. Антон первым отвёл взгляд. В груди было пусто и холодно.
— Я позвоню ей завтра, — тихо сказал он. — Скажу, что в этот раз не можем. Если это тебя устроит.
Настя вытерла глаза.
— Меня устроит, если ты поговоришь с ней по-настоящему. Если попросишь показать результаты всех этих обследований. И если она откажется — задумаешься, почему.
Следующий звонок матери раздался через десять дней. Антон даже не успел ничего сказать.
— Антоша, мне очень стыдно просить, — голос звучал устало, — но мне нужны деньги на лекарства. Двенадцать тысяч. Врач выписал новые импортные, дорогие, но без них мне совсем плохо.
— Мам, подожди. Давай сначала поговорим. Помнишь, я просил прислать результаты обследования?
— Антон, при чём тут это? Мне лекарства нужны!
— Мам, я не могу каждый раз переводить деньги просто так. Мне нужно понимать, что происходит. Пришли результаты. Все. И того обследования за двадцать тысяч, и консультации кардиолога, на которую я давал пятнадцать.
Молчание. Долгое, тягучее.
— Ты мне не веришь, — наконец произнесла мать, и в голосе появились слёзы. — Родной сын не верит родной матери. Твоя жена тебе всю голову заморочила. Небось это её идея — требовать какие-то бумажки?
— Мам, это не…
— Знаю я, знаю! Родители её вам дороже! Вот им вы помогаете не задумываясь! А я что — чужая? Я тебя растила! Я тебе всё отдавала! А теперь ты требуешь от меня какие-то справки, как будто я попрошайка!
— Никто не говорит, что ты попрошайка. Просто…
— Всё понятно. Не нужна я вам. Помру тут одна, без лекарств, а вы будете спокойно спать.
Она бросила трубку. Антон сидел на кухне, глядя в окно. На улице шёл дождь, и капли на стекле сливались в кривые дорожки.
Настя вышла из спальни, закутанная в халат.
— Что на этот раз?
— Лекарства. Двенадцать тысяч. Я попросил результаты. Она обиделась и положила трубку.
Настя села рядом, взяла его за руку.
— Антош, я понимаю, как тебе тяжело. Но она играет на твоём чувстве вины. Специально говорит про мох родителей, чтобы задеть тебя. Хотя мы им за полгода перевели ровно тридцать тысяч. На лекарства папе. И они каждый раз присылали чеки из аптеки, не заставляли просить.
Антон кивнул. Он знал. Конечно, знал. Но признать, что мать может врать — это значило признать, что весь мир перевернулся.
— Может, она действительно потеряла результаты? — слабо попытался он.
— Все? Сразу?
— Ну…
— Антон, хватит. Позвони ей завтра. Скажи спокойно: либо результаты всех обследований, либо больше ни копейки. Ты имеешь право знать, на что идут наши деньги.
Но позвонила мать. На следующий день, рано утром.
— Антон, — голос был ледяным, — передай своей жене, что я всё слышала.
У него похолодело внутри.
— Что ты слышала?
— Вчера вечером я звонила тебе. Я тебе “Алё”, а ты не отвечаешь. И шуршало сильно. Но я всё слышала. Как она тебя настраивает против меня. Как обвиняет во вранье.
Антон закрыл глаза. Вот чёрт. Иногда телефон действительно глючил, мог включиться в кармане.
— Мам, это не то, что ты думаешь…
— Это именно то! Она считает меня лгуньей! Хотя я никогда, слышишь, никогда в жизни не врала! Всё, что я просила — это на лечение! А вы устроили мне допрос, как будто я преступница!
— Мама, просто пришли результаты…
— Не пришлю! Не для того я тебя растила, чтобы ты требовал от меня отчёты! Знаешь что? Не нужны мне ваши деньги! Обойдусь! Как-нибудь выживу! Одна!
Гудки. Антон опустил телефон. Настя смотрела на него с порога.
— Она всё слышала. Вчера. Телефон, видимо, в кармане нажался.
— И что теперь?
— Теперь она обиделась окончательно. Сказала, что больше не будет просить.
Настя подошла, обняла его.
— Знаешь, может, это и к лучшему. Пауза вам обоим нужна.
Но Антон не мог отделаться от чувства, что предал самого близкого человека.
Прошло три недели. Мать не звонила. Антон звонил сам — она отвечала сухо, односложно. «Всё нормально. Живу. Не умерла ещё, если ты об этом».
— Может, съездить к ней? — предложила Настя. — Поговорить нормально.
— Она меня не примет. Говорит, что я для неё больше не сын.
— Антош, она манипулирует. Это классический приём — обида, чтобы ты чувствовал себя виноватым и в следующий раз дал денег без вопросов.
— Может быть, — устало согласился он. — Но мне от этого не легче.
Ещё через неделю позвонила тётя Лида, мамина сестра.
— Антоша, что у вас с матерью случилось? Она мне всю душу вымотала — звонит каждый день, плачет, что ты её бросил.
— Тёть Лид, мы её не бросали. Просто попросили показать результаты обследований, на которые давали деньги. Она отказалась и обиделась.
— Обследований? Каких обследований?
— Как каких? УЗИ сердца, кардиограмма, консультация врача. Она же говорила, что плохо себя чувствует.
Тётя помолчала.
— Антош, я видела твою мать позавчера. Мы вместе в театр ходили, на балет. Билеты по шесть тысяч стоили. Она пригласила. И в кафе потом были. Она выглядела прекрасно. Никаких признаков болезни.
Антон почувствовал, как земля уходит из-под ног.
— То есть… то есть она не болела?
— Антош, я не знаю. Может, она действительно была у врача. Но выглядит она хорошо. И денег, видимо, хватает.
Положив трубку, Антон долго сидел неподвижно. Настя готовила ужин, но, увидев его лицо, бросила всё и подсела.
— Что случилось?
— Тётя Лида звонила. Говорит, мама с ней в театр ходила. Билеты по шесть тысяч. И в кафе. И чувствует себя прекрасно.
Настя взяла его руку в свои ладони.
— Мне очень жаль.
— Она врала, — голос Антона был пустым. — Всё это время врала. Никаких обследований не было. Она просто хотела денег. На что — не знаю. На театры, походы в кафе… Господи.
— Тонь…
— А я верил! Я переводил ей деньги, мы с тобой ссорились, а она… она врала!
Настя обняла его, и он уткнулся лицом ей в плечо, чувствуя, как подступают слёзы. Слёзы обиды, разочарования, горечи.
— Что мне теперь делать?
— Ничего. Подожди. Она сама позвонит. Когда деньги кончатся.
Настя оказалась права. Через две недели мать позвонила. Голос был почти нормальным, только чуть натянутым.
— Антоша, я хотела поговорить. Может, мы с тобой того… зря поссорились?
— Мам, тётя Лида мне рассказала про театр.
Молчание.
— И что она рассказала?
— Что ты с ней ходила на балет. И в кафе. И что билеты стоили по шесть тысяч. Это правда?
— Ну и что? Я не имею права один раз в жизни в театр сходить? Мне что, в четырёх стенах сидеть до смерти?
— Мам, ты говорила, что тебе срочно нужны деньги на лекарства и врачей. А сама тратила их на развлечения.
— Это не развлечения! Это культурный отдых! Мне врач рекомендовал меньше нервничать!
— Мам, перестань. Ты врала. Про обследования, про лекарства. Всё это было неправдой.
— Ничего я не врала! — в голосе появилась истерика. — Я действительно плохо себя чувствую! Просто не пошла на обследования, потому что денег не хватило! Вот и пришлось поправлять самочувствие чем-то более доступным!
— Билеты по шесть тысяч — это доступно? Мам, хватит. Я устал. Я больше не могу так.
— То есть ты меня бросаешь? Окончательно?
— Я тебя не бросаю. Но больше не буду давать деньги просто так. Если тебе действительно понадобится помощь — с результатами анализов, с чеками из аптеки — я помогу. А на театры и кафе зарабатывай сама.
Мать всхлипнула.
— Ты жестокий. Твоя жена из тебя жестокого человека сделала.
— Настя открыла мне глаза. Это правда.
— Значит, так. Хорошо. Запомни мои слова, Антон. Когда мне действительно будет нужна помощь, когда я буду лежать при смерти — вспомни, как ты сейчас со мной разговаривал. И не приходи. Потому что я тебя не прощу.
Она положила трубку. Антон сидел с телефоном в руке, чувствуя странное облегчение. Словно с плеч свалился огромный груз.
Настя вышла из ванной, вытирая волосы полотенцем.
— Ну что?
— Она призналась. Точнее, не призналась напрямую, но я понял. Денег на обследования она не тратила. Тратила на себя. На то, что хотела.
— И что ты ей сказал?
— Что помогать буду только с подтверждением. Чеки, результаты анализов. Остальное — её проблемы.
Настя подошла, обняла его со спины.
— Я тобой горжусь. Знаю, как тебе было тяжело.
— Она сказала, что когда ей действительно понадобится помощь, не надо приходить. Что не простит.
— Успокойся. Это тоже манипуляция. Через пару недель позвонит, как ни в чём не бывало. Увидишь.
Но мать не позвонила ни через две недели, ни через месяц. Антон несколько раз сам набирал её номер, но она сбрасывала. Один раз взяла трубку и сказала: «Мне не о чем с тобой говорить», — и отключилась.
— Может, всё-таки съездить? — забеспокоилась даже Настя. — Вдруг и правда что-то случилось?
— Она бы дала знать. Через тётю Лиду хотя бы.
Но тревога грызла. А что если мать действительно больна? Что если он отказал ей, когда помощь была нужна?
Он звонил тёте Лиде, и та успокаивала:
— Видела её вчера в магазине. Нормальная. Здоровая. Просто обижается.
Прошло два месяца. Они с Настей начали откладывать деньги на отпуск — впервые за три года появилась такая возможность. Купили новую посудомоечную машину, о которой мечтали. Жизнь стала легче, словно сняли тугой ремень.
— Не чувствуешь себя виноватым? — спросила как-то Настя.
— Чувствую, — честно признался Антон. — Но понимаю, что не должен. Мы сделали правильно.
— Мы сделали единственное правильное, что могли. Установили правила.
Правила. Странное слово. Между матерью и сыном. Но, видимо, необходимое.
