— И что ты молчишь? — голос Игоря, резкий и дребезжащий, как натянутая до предела струна, ударил по стенам кухни. — Могла бы хоть что-то предложить! Поддержать! Ты же жена или кто?
Света даже не вздрогнула. Она стояла спиной к нему, у плиты, и её плечи были неподвижны. Её нож продолжал методично отстукивать свой ритм по разделочной доске, шинкуя лук с монотонной, почти гипнотической точностью. В воздухе висел густой, сладковатый запах пассерованных овощей, и этот бытовой, уютный аромат вступал в дикий диссонанс с ядовитой атмосферой, которую принёс с собой Игорь.
Он влетел в квартиру как фурия, как сгусток чистого, концентрированного гнева. Ключи, брошенные на тумбочку, прогрохотали так, будто это были не ключи, а связка кандалов. Он не разделся, так и застыл в коридоре в своей дорогой кожаной куртке, которую купил в лучшие времена, когда его бизнес по продаже автозапчастей казался золотой жилой.
Теперь он ходил из угла в угол, от порога до кухни, его шаги были тяжёлыми и злыми, словно он пытался продавить под собой пол. Он бормотал что-то себе под нос — обрывки фраз, проклятия в адрес партнёров, налоговой, курса валют и всего мироздания, которое сговорилось, чтобы уничтожить его, Игоря, гения коммерции.
Света продолжала готовить ужин. Она действовала спокойно и размеренно, будто ничего не происходило. Будто рядом с ней не метался мечущий молнии муж, а в их жизни не образовалась финансовая дыра размером с кратер. Эта её непробиваемость бесила его больше, чем если бы она кричала или плакала. Его провал, его трагедия, его конец света — всё это тонуло в её оглушительном спокойствии.
— Тебе вообще есть дело до того, что происходит? — он остановился прямо за её спиной. От него пахло улицей, сигаретами и неудачей. — У меня бизнес рухнул! Всё! Конец! На мне два кредита, Света! Два! А ты стоишь и лук режешь, будто у нас обычный день какой-то!
Она закончила с луком, смахнула его ножом в сковороду. Зашипело. Только после этого она медленно повернулась. Вытерла руки о кухонное полотенце, висевшее на ручке духовки. На её лице не было ни сочувствия, ни злорадства. Ничего. Только глубокая, застарелая усталость, которая, казалось, пропитала каждую черточку.
— Поддержать? — она произнесла это слово так, будто пробовала его на вкус и оно оказалось горьким. — Игорь, а когда я тебе полгода назад говорила проверить того поставщика из Брянска, помнишь, что ты мне ответил?
Он дёрнулся, словно его ткнули чем-то острым. Он помнил.
— Не начинай, а? Сейчас не время для этого.
— Нет, сейчас самое время, — её голос был ровным и холодным, как сталь ножа, который она только что отложила. — Ты тогда похлопал меня по плечу и сказал: «Светик, это мужские дела, не лезь». Хорошо. Я не лезла. А помнишь, три месяца назад я увидела счета и сказала, что цифры по закупкам не сходятся с отгрузкой? Что там явная недостача?
Игорь стиснул зубы. Его лицо стало жёстким.
— Ты ничего не понимаешь в бухгалтерии!
— Верно. Ведь это «не женского ума дело», — она процитировала его с убийственной точностью, без малейшей иронии, просто как факт. — Ты сам, своими руками, построил вокруг своего бизнеса высокую стену с табличкой «посторонним вход воспрещён». Особенно мне. Так почему мне сейчас должно быть дело до того, что происходит внутри этой крепости? Она рухнула. Какая жалость. Разгребай обломки сам. Ты же мужчина. Ты справишься.
Она повернулась обратно к плите и взяла в руки лопатку, чтобы помешать зажарку. Этот жест был красноречивее любых слов. Разговор окончен. Спектакль окончен. Но Игорь не был готов к такому финалу. Он ожидал чего угодно, но не этого ледяного безразличия.
— То есть, тебе плевать? Просто плевать?!
Света на мгновение замерла, её рука с лопаткой застыла над сковородой. Потом она снова повернула к нему голову, и в её глазах мелькнуло что-то новое — не усталость, а холодное, острое презрение.
— Можешь продать свою игровую приставку для начала, — сказала она всё тем же спокойным голосом. — Ту, что за сто пятьдесят тысяч. Говорят, это хорошая поддержка для штанов.
Слова о приставке упали в наэлектризованный воздух кухни и взорвались. Не сразу. Сперва была короткая, оглушительная пауза, в течение которой лицо Игоря прошло все стадии от багрового гнева до мертвенной бледности. Он смотрел на неё так, словно она только что ударила его ножом. Не в спину — в самое лицо, с улыбкой. Его самолюбие, раздутое годами снисходительного превосходства, сдулось в одно мгновение, оставив после себя сморщенную, озлобленную оболочку.
— Ты… ты злорадствуешь, — выдохнул он. Это был не вопрос, а констатация. В его мире это было единственным логичным объяснением. Он не мог допустить мысль, что она просто констатирует факт. Нет, она наслаждалась его падением. Она, сидевшая в тепле и уюте, пока он «завоёвывал мир», теперь пировала на руинах его империи. — Я так и знал. Ты всё это время ждала этого. Ждала, когда я споткнусь, чтобы пнуть меня побольнее. Какая же ты… холодная. Бессердечная.
Он перешёл от бормотания к открытому наступлению. Теперь он не просил помощи, он обвинял. Он пытался выставить её чудовищем, ледяной королевой, которая только и делала, что точила свой нож в ожидании его провала. Ему нужно было, чтобы она была виновата, чтобы его крах был не только его собственным просчётом, но и следствием её душевной чёрствости.
— Я пахал как проклятый! Я ночами не спал, крутился, договаривался, рисковал всем! А ты что? Ты сидела дома, сериалы свои смотрела! И теперь, когда всё рухнуло, у тебя даже слова доброго не нашлось? Только яд? Только желание унизить?
Света поставила сковороду на соседнюю, выключенную конфорку. Шкворчание прекратилось. Она взяла чистое полотенце и демонстративно медленно, тщательно протёрла руки. Потом она оперлась бедром о столешницу и скрестила руки на груди. Поза была закрытой, но не оборонительной. Это была поза судьи, который выслушал эмоциональную речь обвиняемого и теперь готов огласить факты.
— Яд? Игорь, то, что ты называешь ядом, — это память. У меня очень хорошая память. Помнишь встречу с Денисом, твоим будущим партнёром? Почти год назад. Он приехал на этом своём блестящем «Рендж Ровере», весь в дорогих часах и с белыми зубами. Ты был от него в восторге. А я сказала тебе вечером: «Игорь, он пустой. Он похож на воздушный шарик — яркий снаружи и с пустотой внутри. Он тебя кинет».
Он презрительно фыркнул.
— Женская интуиция? Чушь собачья.
— Возможно. Но через три месяца этот воздушный шарик улетел вместе с твоими деньгами за первую крупную партию товара, оставив тебя с долгами и бесполезным договором. А что ты мне сказал тогда, когда я оказалась права? Ты сказал, что это бизнес, и я в нём ничего не смыслю. Просто случайность. Хорошо. Случайность.
Она сделала паузу, давая своим словам впитаться в его сознание.
— Идём дальше. Аренда склада. Я нашла вариант на окраине, с хорошим подъездом, на двадцать процентов дешевле, чем тот, что выбрал ты. Я распечатала объявление, показала тебе расчёты. Сказала: «Давай сэкономим, эти деньги можно пустить в оборот». Знаешь, что ты ответил? Ты брезгливо отодвинул мой листок и сказал, что твой бизнес — это не сельпо, чтобы ютиться на задворках. Тебе нужен был «статус», «престижный район». Для склада запчастей, Игорь! В итоге ты полгода переплачивал за свой «статус», пока та экономия могла бы стать подушкой безопасности.
Каждое её слово было гвоздём, который она хладнокровно забивала в крышку его громогласно заявленной компетентности. Его лицо каменело. Он хотел возразить, но не мог, потому что она не врала. Она не давала оценок, она лишь перечисляла факты из их недавнего прошлого.
— Так что не надо мне рассказывать про свой яд и моё злорадство, — закончила она, и её голос стал ещё тише и твёрже. — Я не злорадствую. Мне всё равно. Ты очень долго и упорно добивался того, чтобы мне стало всё равно. Поздравляю, у тебя получилось.
Поражение в поле логики было для Игоря нестерпимо. Факты, которые Света выкладывала перед ним, как холодные, отточенные инструменты хирурга, вскрывали его несостоятельность, и он не мог этому ничего противопоставить. Бессилие рождало в нём новую, ещё более уродливую ярость. Раз он не мог выиграть на её территории — территории фактов и здравого смысла — он должен был затащить её на свою. Туда, где он всегда чувствовал себя хозяином положения.
— Хватит! — рявкнул он, делая шаг вперёд. Его кулаки сжались. — Хватит изображать из себя умницу! Легко судить, когда ты сидишь дома на всём готовеньком! Я рисковал! Я вкладывал свои нервы, свои деньги, своё здоровье! Я пытался построить наше будущее, пока ты тут просиживала диван! Ты хоть копейку в этот бизнес вложила? Нет! Так какого чёрта ты теперь открываешь свой рот?
Он нашёл свою точку опоры. Это был его козырь, его последний бастион — роль добытчика, мужчины, который сражается с миром, пока его женщина ждёт его в уютной пещере. Он презрительно обвёл взглядом их кухню — чистую, ухоженную, с запахом ужина.
— Ты жила в комфорте, который я обеспечивал! Ела еду, которую я покупал! Носила одежду, на которую я зарабатывал! Ты ничего не добилась, Света! Ничего! У тебя нет ничего своего, кроме гонора. А я, пусть я и прогорел, я хотя бы пытался! Я строил! А что делала ты?
Света молчала. Она смотрела не на него, а куда-то сквозь него. Она вдыхала его гнев, его обвинения, и они, казалось, не причиняли ей боли. Они лишь делали её твёрже, превращая её усталость в отполированный до блеска гранит. Она дала ему выговориться, выплеснуть весь этот гной, который копился в нём. Когда он, задыхаясь, замолчал, она сделала едва заметное движение, будто сбрасывая с себя невидимую пыль.
— Почему мне должно быть дело до твоих проблем? Ты же сам сказал, чтобы я не лезла в твой бизнес, вот сам теперь и разгребай свои проблемы!
Она сделала шаг ему навстречу, и он инстинктивно отступил. Впервые за весь вечер он увидел в её глазах не холод, а огонь. Холодный, белый огонь, который не греет, а сжигает дотла.
— Ты говоришь, я сидела в комфорте? Хорошо, давай посчитаем цену этого комфорта. Помнишь, два года назад, когда ты решил, что тебе нужен «стартовый капитал» из наших общих сбережений? Я тогда отказалась от отпуска на море, на который мы копили три года. Потому что тебе «нужнее». Пока ты «строил будущее», я всю зиму проходила в старом пуховике, потому что купить новый — значит вытащить деньги из «твоего дела». Это цена комфорта?
Она не повышала голоса. Она говорила ровно, отчеканивая каждое слово. Это был не скандал. Это было оглашение счёта.
— Пока ты покупал себе «статусные» часы, чтобы производить впечатление на таких же пустышек, как Денис, я откладывала поход к стоматологу, потому что «сейчас не время, каждая копейка на счету». Пока ты ужинал в ресторанах с «нужными людьми», я училась готовить ресторанные блюда дома из дешёвых продуктов, чтобы ты, придя домой, не чувствовал себя ущемлённым. Я была твоим бесплатным поваром, твоей уборщицей, твоим личным психологом, который выслушивал твои рассказы о великих планах. Я создавала тебе тот самый «комфортный тыл», чтобы ты мог играть в своего гениального бизнесмена. Я не «сидела дома», Игорь. Я работала на тебя. Без выходных и без зарплаты. Так что ты прав, я не вложила в твой бизнес ни копейки. Я вложила в него свою жизнь. И раз он прогорел, считай, что я просто закрываю свой собственный, убыточный проект.
Его молчание было страшнее любого крика. Оно было вязким, тяжёлым, как ил на дне высохшего озера. В этой тишине умирало всё, что когда-то было их семьёй. Игорь смотрел на неё, и его лицо, искажённое гневом и унижением, медленно приобретало новое выражение — выражение человека, который решил сжечь последний мост, просто чтобы посмотреть, как он горит. Он сделал короткий, рваный вдох, и когда заговорил, его голос был тихим, почти шёпотом, но от этого ещё более ядовитым.
— Знаешь что, Света? Ты права. Во всём права.
Это признание прозвучало так неожиданно, что на мгновение показалось, будто в нём есть раскаяние. Но это была лишь уловка, последний финт перед решающим ударом. Он усмехнулся, но уголки его губ скривились вниз, обнажая оскал.
— Я никогда не видел в тебе партнёра. Никогда.
Он медленно подошёл к столу, опёрся на него костяшками пальцев, нависая над идеально чистой поверхностью. Он смотрел не на Свету, а на своё отражение в глянцевой столешнице.
— Партнёр — это тот, кто равен тебе. Тот, кто может что-то дать. А что могла дать мне ты? Свои советы? Свою «женскую мудрость»? Не смеши меня. Ты была мне удобна. Хорошим, качественным, удобным приложением. Функция «чистый дом». Функция «горячий ужин». Функция «уютный вечер». Ты была прекрасным фоном для моей жизни, для моих амбиций, для моих планов. Комфортная мебель, которая всегда на своём месте. И я платил за этот комфорт. Честно платил.
Каждое слово было пропитано концентрированным, ледяным презрением. Он не просто обесценивал её вклад, он стирал её как личность, низводя до уровня бытовой техники, до неодушевлённого предмета, который по ошибке возомнил себя живым. Он поднял на неё глаза, и в его взгляде не было ничего, кроме желания уничтожить.
— Так что не надо тут строить из себя жертву. Проблема не в том, что бизнес прогорел. Такое бывает. Проблема в том, что бытовой прибор вдруг решил, что у него есть собственное мнение и право голоса. Вот это — настоящая катастрофа.
Он закончил. Он выложил на стол самое уродливое, что было в его душе, и ждал. Ждал её реакции — криков, обвинений, чего угодно, что подтвердило бы его правоту, её истеричность.
Но Света не сказала ни слова. Она просто смотрела на него. Её лицо было абсолютно спокойным, словно она слушала прогноз погоды, а не приговор их жизни. Затем, с той же медлительностью, с какой она вытирала руки в самом начале этого вечера, она сделала несколько шагов. Она подошла к плите. Взяла в руки ещё тёплую сковороду с ужином — с тем самым мясом и овощами, запах которых всё ещё наполнял кухню ароматом дома.
Игорь следил за ней, не понимая.
Она молча прошла мимо него к раковине. Открыла дверцу шкафчика под ней, где стояло мусорное ведро. Маленькая петля тихо скрипнула. А затем она просто наклонила сковороду.
Содержимое — весь этот несостоявшийся ужин, весь её труд, всё то, что он только что назвал «функцией» — одним шматком соскользнуло вниз. Раздался глухой, влажный шлепок. Звук окончательной точки.
Она не бросила сковороду. Она аккуратно поставила её в раковину. Тихий металлический стук о мойку стал последним звуком в их разговоре. После этого она так же молча развернулась и вышла из кухни, оставив его одного.
Она пошла тихо и мирно собирать свои вещи. Достала из антресоли в коридоре несколько больших сумок и ушла с ними в спальню.
Игорь стоял неподвижно посреди комнаты, которая вдруг стала чужой и холодной. Его взгляд был прикован к мусорному ведру. К этому позорному финалу его «статуса», его «комфорта». Он смотрел на пустой стол, на пустую сковороду, на закрытую дверцу шкафчика.
Стена, которую он так гордо и высокомерно строил вокруг своего мира, чтобы уберечь его от неё, действительно рухнула. Только сейчас он понял, что всё это время он стоял не снаружи, а внутри. И обломки похоронили под собой не её, а его самого…
