— Фух… — выдохнула Света. — Наконец-то дома…
Ключ с трудом провернулся в замке, словно механизм сопротивлялся, не желая впускать хозяйку в собственное жилище. Светлана толкнула тяжелую металлическую дверь и тут же непроизвольно задержала дыхание. Вместо привычного аромата ванили от диффузора и свежести кондиционера, в нос ударил густой, удушливый смрад. Пахло дешевым, едким табаком, пережаренным луком и старческим потом — той смесью запахов, которая мгновенно превращает уютную современную квартиру в запущенную коммуналку.
Света поморщилась, сбрасывая туфли на высоком каблуке. Ноги гудели после десятичасовой смены в банке, голова раскалывалась от бесконечных цифр и капризных клиентов, но, как выяснилось, настоящий ад ждал её не на работе, а дома.
В коридоре висела сизая дымка. Сквозь полупрозрачную стеклянную вставку кухонной двери пробивался свет и доносился оглушительный рев телевизора. Шло какое-то политическое ток-шоу: ведущие надрывно орали друг на друга, перебиваемые редкими хлопками студийной массовки.
Светлана прошла на кухню, стараясь не касаться стен, словно они стали липкими от копоти. Николай Петрович сидел за столом по-хозяйски, широко расставив ноги в вытянутых на коленях трико. На нем была застиранная майка-алкоголичка, открывающая взору дряблые, волосатые плечи, покрытые пигментными пятнами. В одной руке он держал надкушенный кусок черного хлеба с толстым слоем сала, с которого капал жир прямо на клеенчатую скатерть, а в другой дымилась дешевая сигарета без фильтра. Пепел он, не глядя, привычным движением стряхивал прямо в широкую керамическую кружку с забавными нарисованными котами — ту самую, которую Света привезла из командировки и из которой пила исключительно утренний латте. Теперь на дне, в остатках недопитого кофе, плавали серые хлопья и размокшие окурки.
Светлана замерла в дверном проеме, чувствуя, как внутри поднимается горячая волна, но внешне она осталась ледяной глыбой. Она молча подошла к окну и распахнула створку настежь. Холодный вечерний воздух ворвался в помещение, смешиваясь с табачным смрадом, но свежести это не прибавило. Затем она взяла пульт, лежавший на столе в лужице жира, и нажала красную кнопку. Оглушительный ор политиков оборвался на полуслове.
— Э! Ты чего творишь? — Николай Петрович поперхнулся дымом и закашлялся, стуча себя кулаком в грудь. — Там самое интересное щас будет, про санкции! А ну включи обратно!
— Николай Петрович, — голос Светы был тихим, но в нем звенел металл. — Мы договаривались. Курить — только на общем балконе в подъезде. Не на кухне. Не в форточку. И уж точно не в мою личную посуду. Вы понимаете, что эту кружку теперь только выбросить? Керамика впитывает запах.
Свекор вытер сальные губы тыльной стороной ладони и посмотрел на невестку с нескрываемым раздражением. В его взгляде читалось презрение деревенского мужика к городской фифе, которая «жизни не нюхала».
— На балкон твой не набегаешься, там сквозняк, у меня поясницу ломит, — проворчал он, снова чиркая спичкой, чтобы прикурить потухший бычок. — А кружку помоешь с содой, не переломишься. Барыня какая. Подумаешь, пепел. Это ж не грязь, это продукт горения. Стерильно.
Светлана медленно выдохнула через нос. Спорить было бесполезно. Этот человек жил в её квартире второй месяц, и каждый день он отвоевывал себе по куску пространства, устанавливая свои порядки. Она развернулась и вышла из кухни, направляясь в гостиную, чтобы хотя бы там упасть на диван и закрыть глаза на пять минут до прихода мужа.
Но отдохнуть ей было не суждено. Едва войдя в комнату, Светлана остановилась как вкопанная. Её взгляд метнулся в угол у окна — туда, где последние пять лет стояла её гордость, огромный фикус Бенджамина, который она вырастила из крошечного ростка. Дерево было почти полтора метра в высоту, с густой, пышной кроной, создававшей уютную тень.
Угла не было. Точнее, угол был, но он был пуст. На светлом ламинате сиротливо белел круглый след от тяжелого горшка, а вокруг были рассыпаны комья черной земли, которые кто-то небрежно размазал тапком.
Светлана почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она моргнула, надеясь, что это галлюцинация от переутомления. Но фикус не появился.
— Где он? — спросила она в пустоту, но её услышали.
Николай Петрович, видимо, почуяв неладное или решив добить «противника», пришаркал следом и встал в дверях, ковыряя спичкой в зубах.
— Чего потеряла? Веник свой? — он кивнул на пустой угол. — На помойке он. Я вынес.
Светлана медленно повернулась к нему. Лицо её побелело так, что даже свекор на секунду перестал жевать спичку.
— Вы… вынесли мой цветок? — переспросила она по слогам. — Зачем?
— А че он стоит, свет загораживает? — Николай Петрович пожал плечами, искренне не понимая причины трагедии. — Я телик смотрю, солнце садится, а через эти листья ни черта не видно, бликует. Да и вообще, я передачу смотрел, там сказали, что эти ваши фикусы кислород воруют по ночам и мужиков из дома гонят. Энергетика у них бабская, тяжелая. Вот я и решил — на кой он тут? Место только занимает. Горшок тяжеленный, еле допер до мусорки, спину чуть не сорвал. Ты бы спасибо сказала, дуреха.
Он говорил это с такой простотой, с такой уверенностью в своей правоте, что Светлане захотелось кричать. Но она не успела. Входная дверь щелкнула, и в квартиру, тяжело дыша, ввалился Денис.
Он выглядел измотанным: галстук сбился набок, под глазами залегли тени. Он мечтал только об ужине и душе, но вместо этого попал на минное поле. Запах табака ударил ему в нос еще на лестничной площадке, и он уже догадывался, что его ждет.
— Привет, — виновато улыбнулся Денис, ставя портфель на пол. — Фух, пробки жуткие… А чего у нас так накурено? Пап, ты опять?
Он поднял глаза и увидел жену. Светлана стояла посреди гостиной, прямая как струна, и смотрела на него взглядом, в котором не было ни любви, ни жалости, ни даже злости. Там была пустота.
— Денис, — произнесла она ровно.
— Что?
— Почему я должна терпеть твоего отца, который курит на кухне и учит меня жизни, пока ты на работе? Мы договаривались, что он приедет на три дня обследоваться в клинике, а он живет у нас уже второй месяц!
Денис втянул голову в плечи, словно ожидая удара. Он переводил взгляд с отца, который невозмутимо опирался о косяк двери, на жену, и на его лице читалась паническая беспомощность.
— Света, ну тише, соседи услышат, — зашипел он, делая шаг к ней и пытаясь взять за руку, но она отдернула ладонь, как от раскаленного утюга. — Папа просто… ну, ему скучно в деревне одному. Врачи сказали, надо понаблюдаться. Потерпи немного, а? Он же старый человек, у него привычки. Ну покурил, проветрим.
— Проветрим? — Светлана горько усмехнулась и указала на пустой угол. — А это ты как исправишь? Посмотри. Твой папа выбросил мой фикус. Вынес на помойку вместе с горшком, потому что он, видите ли, «энергию сосал» и телевизор загораживал.
Денис посмотрел на грязное пятно на полу. Его лицо вытянулось. Он знал, как Света тряслась над этим растением, как поливала его по расписанию, как протирала каждый листок.
— Пап, ты чего, правда выкинул? — растерянно спросил он. — Зачем? Света же его любила.
— Да тьфу на вас! — Николай Петрович махнул рукой. — Развели сопли из-за травы. Я для пользы дела! В квартире дышать нечем, теснотища, а тут еще дерево это. Денис, ты мужик или кто? Скажи своей бабе, чтоб не истерила. Я тебе место освободил, хоть пройти можно нормально.
Денис потер переносицу, явно желая провалиться сквозь землю.
— Свет, ну… ну выкинул и выкинул, — забормотал он, стараясь не смотреть ей в глаза. — Ну, может, он правда мешал? Папа плохо видит… Я тебе новый куплю! Два куплю! Хочешь пальму? Завтра же заеду в «Оби», выберешь самую дорогую, в кадке. Только давай не будем сейчас ругаться, я есть хочу, сил нет.
Светлана посмотрела на мужа так, словно видела его впервые. В этот момент что-то очень важное и хрупкое между ними треснуло с сухим, противным звуком. Он не защитил её. Он даже не попытался. Он просто хотел купить её молчание новой «пальмой», чтобы поскорее сесть жрать котлеты под бубнеж телевизора и дым отцовской сигареты.
— Ты не понял, Денис, — сказала она тихо, и от этого тона у Дениса по спине пробежал холодок. — Дело не в цветке. Дело в том, что в моем доме больше нет места для меня.
Она развернулась и пошла на кухню. Не для того, чтобы готовить ужин. А для того, чтобы впервые за пять лет брака ужинать в одиночестве.
На кухне царила гнетущая атмосфера, пропитанная запахом перегоревшего табака и застарелого жира. Светлана подошла к холодильнику, стараясь не наступать на липкие пятна на линолеуме — следы недавней трапезы свекра. Она знала, что в морозилке лежит куриное филе, которое она планировала запечь с овощами, но сейчас сама мысль о том, чтобы стоять у плиты и готовить для этих двоих, вызывала у неё физическую тошноту.
Она достала кусок сыра, ветчину и зерновой хлеб. Движения её были механическими, лишенными привычной домашней мягкости. Щелкнул нож, отрезая ломтик за ломтиком.
Николай Петрович, наблюдавший за ней из-за стола мутным взглядом, громко хмыкнул. Он явно ожидал другого. В его понимании приход женщины с работы означал немедленное начало второй смены — кухонной.
— И это всё? — спросил он, кивнув на бутерброд, который Света положила на тарелку. — А нормальная еда где? Мы с Дениской весь день на сухом пайке. Я думал, ты борща наваришь или хоть картохи с мясом. Мужику силы нужны, а не этот… пенопласт с колбасой.
Светлана даже не повернула головы. Она налила себе стакан воды из фильтра, села за противоположный край стола — единственный чистый пятачок — и откусила кусок бутерброда.
— В холодильнике есть яйца и пельмени, — ответила она, глядя в окно, где сгущались сумерки. — Руки у вас есть. Газ работает. Приятного аппетита.
Николай Петрович побагровел. Он с силой вдавил окурок в несчастную кофейную кружку, которая жалобно звякнула.
— Ты погляди на неё! Цаца какая выискалась! — взревел он, обращаясь к вошедшему на кухню Денису. — Слыхал, сын? Сама жрет, а отца с мужем голодом морит. У нас в деревне за такое отношение баба бы уже вожжами получила. Белоручка. Привыкла в своем банке бумажки перекладывать, а дома палец о палец ударить не хочет. Я к вам в гости приехал, а не в столовку самообслуживания!
Денис замер в дверях, переводя растерянный взгляд с жующей жены на багрового отца. Он был голоден, у него гудели ноги, и больше всего на свете ему хотелось, чтобы этот вечер просто закончился. Но вместо уюта он попал в зону боевых действий.
— Свет, ну правда… — начал он жалобно, делая шаг к плите. — Папа ведь гость. Тебе сложно, что ли? Я же просил…
— Мне не сложно, Денис. Мне противно, — она прожевала и сделала глоток воды. — Я не нанималась обслуживать человека, который уничтожает мой дом и презирает меня. Хочешь кормить его — корми. Вперед. Сковородка в нижнем ящике.
Денис тяжело вздохнул, снял пиджак, повесил его прямо на спинку стула и, закатав рукава рубашки, полез в шкаф. Зрелище было жалким. Взрослый мужчина, уставший после работы, начал суетливо доставать яйца, роняя скорлупу на пол, пока его отец сидел, развалившись, и отпускал едкие комментарии.
— Вон, смотри, как мужик корячится, — приговаривал Николай Петрович, тыча пальцем в спину сына. — А ты сидишь, королева. Стыдоба. Мать твоя так же отца встречала? Тьфу. Денис, масла больше лей, пригорит же! Кто так жарит? Руки-крюки, весь в меня, а характером в мать — мягкотелый.
Денис молчал, лишь ниже склоняясь над шипящей сковородкой. Жир брызнул ему на белую рубашку, оставив прозрачное пятно на манжете, но он лишь поморщился.
— Пап, ну хватит, — пробормотал он. — Света устала просто. У неё отчетный период.
— Устала она! — передразнил свекор. — От чего? От кондиционера? Я вон всю жизнь на тракторе пахал, а мать и скотину держала, и огород, и жрать готовила на пятерых. И слова поперек не говорила. А эта… Фикус ей жалко! Травы пучок.
Светлана доела бутерброд, аккуратно собрала крошки в ладонь и выкинула в мусорное ведро. Она наблюдала за мужем с какой-то отстраненной брезгливостью. Раньше она видела в его уступчивости доброту, теперь же видела только трусость. Он стоял у плиты, унижаясь перед хамом, который его родил, и пытался заслужить одобрение, которого никогда не получит.
Денис поставил перед отцом тарелку с дымящейся, неаккуратной яичницей.
— Ешь, пап. Хлеб вон на столе.
— Чаю налей, — буркнул Николай Петрович, даже не поблагодарив. Он тут же подцепил кусок яичницы вилкой и отправил в рот, чавкая. — Соли мало. Ну, хоть так.
Денис покорно потянулся за чайником.
— Кстати, Дениска, — прошамкал отец с набитым ртом, указывая вилкой в сторону гостиной. — Я тут посидел, подумал… Диван ваш — никуда не годный. Спина на нем деревенеет, пружина в бок впивается. И стоит он неправильно, не по фэн-шую. Я передачу смотрел, там говорили, что спать ногами к двери — к покойнику. А я помирать пока не собираюсь.
Светлана замерла у выхода с кухни. Её рука застыла на дверном косяке.
— В общем, надо его выкинуть, — продолжил свекор, отхлебывая горячий чай. — Или продать кому за копейки. Я тут в газетке объявление видел, тахту продают недорого. Широкую. Завтра позвонишь, договоришься. А этот хлам на помойку вынесем, как тот цветок. Заодно и перестановку сделаем. Шкаф этот дурацкий к окну сдвинем, а то он свет загораживает.
Денис чуть не выронил чашку, которую наливал себе.
— Пап, ну какой диван? — голос его дрогнул. — Это итальянский диван, мы его в кредит брали за сто тысяч. Он ортопедический!
— Ортопедический-шмортопедический, — отмахнулся Николай Петрович. — Мне неудобно, понял? Я гость или кто? Мне покой нужен. А на этой вашей итальянской лавке я только мучаюсь. И вообще, телик с него смотреть неудобно, шею крутить приходится.
Светлана медленно повернулась. В её глазах плескался холодный, темный океан.
— Вы не будете менять нашу мебель, — произнесла она тихо. — Этот диван останется там, где стоит.
— Да кто тебя спрашивает? — рыкнул свекор, стукнув кружкой по столу так, что чай выплеснулся на скатерть. — Денис, скажи ей! Ты хозяин или тряпка половая? Отец мучается, спину лечит, а ей диван жалко!
Денис сжался в комок. Он смотрел на жену умоляющим взглядом побитой собаки.
— Света… — начал он, и в этом «Света» было столько жалкой просьбы о капитуляции, что ей стало физически дурно. — Ну, может, правда переставим? Временно? Папе ведь больно… А диван… ну, можно на дачу к друзьям отвезти пока… Купим что-то попроще…
Светлана не ответила. Она посмотрела на мужа, как смотрят на испорченный продукт, у которого истек срок годности. Молча развернулась и вышла из кухни, оставив их вдвоем — сутулого сына, жарящего вторую порцию яиц, и довольного отца, победителя в войне за квадратные метры, который уже прикидывал, как удобнее расположить свою новую тахту на руинах чужой семьи.
Светлана вошла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь, словно пытаясь отгородиться от того безумия, что царило на кухне. Но даже здесь, в их личном убежище, всё было пропитано присутствием чужого человека. На тумбочке Дениса валялась забытая отцом газета «Вестник ЗОЖ», свернутая в трубочку, а на полу, у самого входа, комком лежала куртка мужа, которую тот в спешке бросил мимо стула.
Света тяжело вздохнула. Привычка наводить порядок сработала на автомате, быстрее, чем мозг успел запротестовать. Она наклонилась, подняла куртку и брезгливо поморщилась — ткань насквозь провоняла тем самым дешевым табаком. Видимо, пока они ехали в машине или стояли на улице, отец обкуривал сына со всех сторон.
Она встряхнула ветровку, собираясь повесить её в шкаф, как вдруг из незастегнутого бокового кармана на пол выпорхнула сложенная вдвое бумажка. Света машинально нагнулась, чтобы поднять мусор, но пальцы ощутили плотную текстуру билетной бумаги. Она развернула листок.
Это был железнодорожный билет. Маршрут: «Москва — [Название станции]». Пассажир: Николай Петрович.
Светлана пробежала глазами по строчкам и замерла. Дата отправления была выделена жирным шрифтом. Двадцатое июля.
Она перевела взгляд на настенный календарь. Сегодня было пятнадцатое июня.
В голове словно щелкнул затвор. «На три дня обследоваться», — звучал в ушах голос мужа месячной давности. «Врачи ничего не находят, надо еще полежать», — говорил он неделю назад.
Дверь спальни тихо скрипнула. На пороге появился Денис. Он выглядел еще более помятым, чем на кухне, и держал в руках чашку с чаем — видимо, пришел мириться.
— Свет, ну ты чего убежала? — начал он заискивающим тоном, пытаясь поймать её взгляд. — Папа там шутит уже, говорит, характер у тебя с перчинкой. Давай не будем дуться, а? Я завтра правда посмотрю диваны, может, и не будем ничего менять…
Светлана медленно повернулась к нему, держа билет двумя пальцами, как улику на месте преступления.
— Что это, Денис? — спросила она тихо.
Муж прищурился, не понимая, а потом, разглядев знакомый бланк, побледнел так стремительно, что пятна румянца на щеках стали похожи на болезненную сыпь. Чашка в его руках звякнула о блюдце.
— Это… ну, это билет. Папе домой, — промямлил он, отводя глаза.
— Я вижу, что билет. Я спрашиваю про дату, — Света шагнула к нему, заставляя его невольно отступить назад. — Здесь написано: двадцатое июля. Через месяц. Ты купил ему билет на середину лета еще до того, как он приехал?
Денис молчал. Он поставил чашку на комод, лишь бы занять чем-то дрожащие руки.
— Ты знал, — утвердительно сказала Светлана. Это был не вопрос. — Ты знал с самого начала, что он едет не на три дня. И не на неделю. Ты врал мне в глаза каждый вечер, когда я спрашивала, когда он уедет. Ты врал мне, когда говорил про клинику, про врачей, про больную спину.
— Свет, ну ты бы не согласилась! — вдруг выпалил Денис, и в его голосе прорезались истеричные нотки загнанного в угол зверька. — Если бы я сказал сразу, что он на два месяца, ты бы устроила скандал! А так… ну, приехал, пожил. Я думал, ты привыкнешь, стерпится…
— Стерпится? — Светлана почувствовала, как внутри разливается ледяная пустота. — Ты притащил в наш дом человека, который меня ни во что не ставит, и надеялся, что я просто смирюсь? А клиника? Это тоже вранье?
— Ну… не совсем, — Денис нервно теребил пуговицу на рубашке. — У него правда спина ноет иногда. Но вообще… Он дом свой сдал. Дачникам из города. На всё лето. Деньги хорошие предложили, а у него пенсия копеечная. Куда ему идти? Не на улице же жить. Вот мы и решили…
— Мы решили? — переспросила Света. — То есть вы с папой за моей спиной решили превратить мою квартиру в ночлежку, чтобы он подзаработал, а меня поставили перед фактом, разыграв спектакль с болезнью?
В этот момент дверь распахнулась шире, ударившись ручкой о стену. В проеме вырос Николай Петрович. От его былой «немощи» не осталось и следа. Он стоял уверенно, уперев руки в боки, и смотрел на невестку с наглой ухмылкой. Видимо, подслушивал под дверью и решил, что пора выходить из тени.
— А чего ты тут допрос устроила, следовательша? — прохрипел он. — Ну сдал и сдал. Тебе-то что? У тебя кусок хлеба изо рта никто не вынимает. Деньги в семью, между прочим. Я Дениске обещал с этих денег на машину добавить, а то ездит на корыте.
Светлана посмотрела на свекра. Сейчас, без маски больного старика, он выглядел именно тем, кем и был: хитрым, наглым хамом, который удачно устроился на чужой шее.
— Вы здоровы, — констатировала она. — Никакой клиники нет. Вы просто приехали пожить на всем готовом.
— А хоть бы и так! — рявкнул Николай Петрович, шагнув в комнату. — Я отец! Я этого оболтуса вырастил, выучил, в люди вывел. Имею право у родного сына пожить столько, сколько захочу! Хоть месяц, хоть год! А ты, если тебе что-то не нравится, можешь валить к своей маме. Квартира на Дениса записана, значит, я тут такой же хозяин, как и он. А ты тут — приживалка, пока кольцо на пальце носишь.
Светлана перевела взгляд на мужа. Она ждала. Последний, крошечный шанс. Сейчас он должен был сказать: «Папа, замолчи. Ты не имеешь права так говорить с моей женой. Убирайся».
Но Денис стоял, опустив голову, и разглядывал узор на ковре.
— Пап, ну зачем ты так грубо… — прошептал он еле слышно. — Света хорошая… Просто у неё нервы…
— Нервы у неё! Лечить надо нервы, ремнем или работой! — разошелся свекор, чувствуя полную безнаказанность. — Короче так. Билет я менять не буду. Дом сдан, деньги получены и уже потрачены. Нравится тебе, не нравится — я тут до августа. И диван мы поменяем. И готовить ты будешь то, что я скажу, а не сухомятку свою. Поняла?
В комнате повисла тишина. Но это была не та тишина, которая звенит от напряжения. Это была тишина рухнувшего здания. Пыль осела, и стало видно, что фундамента больше нет.
Светлана аккуратно положила билет на комод рядом с чашкой чая. Её руки больше не дрожали. Внутри всё выгорело, оставив только холодную, кристальную ясность.
— Я поняла, — сказала она спокойно. — Ты прав, Николай Петрович. В этой квартире действительно слишком много людей. И кто-то здесь явно лишний.
Она подошла к шкафу и достала с верхней полки большой дорожный чемодан. Звук молнии, разрезающей тишину, прозвучал громче любого крика.
— Ты че удумала? — насторожился свекор, но в его голосе проскользнула нотка торжества. — Пугать меня вздумала?
Денис встрепенулся, наконец осознав происходящее.
— Света, ты чего? Куда ты чемодан достала? Свет!
Светлана не ответила. Она открыла створку шкафа и начала методично, стопку за стопкой, перекладывать свои вещи в чемодан. Джинсы, блузки, белье. Никакой суеты. Только четкие, выверенные движения человека, который навсегда покидает чужое, враждебное место.
— Свет, прекрати! — Денис подскочил к ней, хватая за руку. — Ну что за детский сад? Ну останется он на месяц, ну потерпим! Я тебе шубу куплю! Поедем на море в сентябре! Не дури!
Она мягко, но с непреодолимой силой отстранила его руку. Взгляд её был сухим и пустым, как тот самый цветочный горшок в гостиной.
— Отойди, Денис. Не мешай. Ты свой выбор уже сделал. Ты его сделал еще месяц назад, когда решил, что меня можно обманывать, как дурочку. А теперь отойди. Мне нужно собрать вещи.
Николай Петрович хохотнул, плюхаясь в кресло Светланы.
— Пусть валит, Дениска! Баба с возу — кобыле легче. Найдем тебе нормальную, деревенскую, хозяйственную. А эта цаца пусть катится. Посмотрим, как она без мужика запоет.
Светлана даже не обернулась. Она продолжала укладывать вещи, и с каждой уложенной кофтой пропасть между ней и этими двумя мужчинами становилась непреодолимой. Впервые за вечер она почувствовала облегчение. Запах табака всё еще висел в воздухе, но он больше не душил её. Потому что это был больше не её воздух.
Звук застегиваемой молнии на чемодане прозвучал в тишине спальни как финальный выстрел, после которого сопротивление становится бессмысленным. Светлана поставила чемодан на пол, выдвинула ручку и окинула взглядом комнату. Шкаф с распахнутыми дверцами зиял пустотой полок — она забрала только самое необходимое, оставив всё, что покупалось «для общего быта»: постельное белье, шторы, милые безделушки. Без её вещей комната мгновенно потеряла уют, превратившись в безликий номер дешевого отеля.
Денис сидел на краю кровати, обхватив голову руками. Он напоминал сломанную куклу, из которой вытащили стержень. Николай Петрович же, напротив, лучился самодовольством. Он уже мысленно расставлял мебель в «освобожденной» квартире, прикидывая, куда лучше повесить свои старые охотничьи трофеи, которые, несомненно, привезет следующим рейсом.
— Ну что, цирк окончен? — хмыкнул свекор, видя, что невестка надевает плащ. — Далеко собралась на ночь глядя? К мамочке под юбку? Ну давай, давай. Побегай. Через неделю приползешь, когда деньги закончатся. Гордые вы все, пока есть на что жить.
Светлана проигнорировала его. Она подошла к зеркалу, поправила волосы, стерла смазанную тушь под глазом. В отражении на неё смотрела уставшая, но спокойная женщина. Страх перед неизвестностью, который еще час назад сковывал сердце, исчез. Осталась только брезгливость к тому месту, которое она по ошибке считала своим домом.
— Денис, — позвала она ровно.
Муж вздрогнул и поднял на неё покрасневшие глаза, полные слез.
— Свет, не уходи, — прошептал он, и голос его сорвался на фальцет. — Пожалуйста. Это глупо. Из-за какого-то цветка, из-за билета… Мы же семья. Я люблю тебя.
— Нет, Денис, — она покачала головой, и в этом жесте было больше жалости, чем злости. — Ты не любишь меня. Ты любишь свой комфорт. Тебе было удобно, что я ухаживаю за домом, готовлю, стираю, решаю проблемы. А теперь тебе удобно, что папа живет здесь и хвалит тебя, пусть и через унижения. Ты просто плывешь по течению. Но я больше не хочу быть твоей спасательной шлюпкой.
Она достала из сумочки связку ключей. Металлический брелок в виде маленького домика — их первый совместный сувенир — тускло блеснул в свете люстры. Светлана положила ключи на комод, рядом с тем самым злополучным билетом. Звяканье металла о дерево прозвучало неестественно громко.
— Квартира твоя, Денис. Ты прав, по документам она твоя, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Живите. Наслаждайтесь мужской компанией. Курите на кухне, жарьте сало, меняйте диваны. Только помни: уют создают не стены, а люди. С моим уходом отсюда уйдет и жизнь. Вы останетесь в бетонной коробке, пропитанной дымом и злобой.
— Да нужна ты больно, каркуша! — сплюнул Николай Петрович, хотя в его взгляде промелькнуло что-то похожее на беспокойство. Он не ожидал, что она действительно оставит ключи. — Денис, ты слышал? Она нам угрожает! Да мы тут без тебя заживем — королями! Баб водить будем!
Светлана взялась за ручку чемодана. Колесики мягко покатились по ламинату. В коридоре она обулась, не глядя на вешалку, где сиротливо висела куртка мужа рядом с засаленной телогрейкой свекра.
— Прощай, Денис, — сказала она, открывая входную дверь.
— Света! — Денис вскочил, опрокинув стул, и бросился за ней в коридор. Он схватил её за рукав уже на лестничной площадке. — Подожди! Куда ты пойдешь? Ночь же! Останься до утра, прошу тебя! Завтра поговорим на свежую голову!
Светлана аккуратно высвободила руку.
— Я поеду в гостиницу, а завтра сниму квартиру, — ответила она. — Я работаю в банке, Денис, я хорошо зарабатываю. Я справлюсь. А вот справишься ли ты — большой вопрос.
Она нажала кнопку вызова лифта. Двери кабины разъехались почти мгновенно, словно дом сам хотел побыстрее выпустить её на свободу. Света вошла внутрь и нажала кнопку первого этажа.
Последнее, что она увидела перед тем, как двери закрылись, было лицо её мужа. В нем читался невыразимый ужас. Это был ужас ребенка, который вдруг осознал, что остался один в темной комнате с монстром, которого сам же и впустил. А за его спиной, в полумраке коридора, маячила грузная фигура Николая Петровича, который уже закуривал очередную сигарету, стряхивая пепел прямо на пол, который больше некому было мыть.
Двери сомкнулись. Лифт плавно пошел вниз.
Выйдя из подъезда, Светлана полной грудью вдохнула ночной воздух. Он был прохладным, влажным и невероятно чистым. Пахло дождем, мокрым асфальтом и сиренью, которая цвела у соседнего дома. Никакого табака. Никакого запаха пережаренного лука.
Она докатила чемодан до скамейки, достала телефон и вызвала такси. Пока она ждала машину, глядя на звездное небо, телефон в руке вибрировал без остановки. «Любимый муж» звонил уже пятый раз. Светлана смотрела на мигающий экран без всяких эмоций. Затем она зашла в настройки, нажала «Заблокировать контакт» и убрала телефон в карман.
Подъехала желтая машина такси. Водитель, пожилой вежливый мужчина, вышел, чтобы помочь ей с чемоданом.
— Уезжаете или возвращаетесь? — спросил он добродушно, укладывая багаж.
— Уезжаю, — улыбнулась Светлана, и впервые за долгое время улыбка эта была искренней. — Начинаю новую жизнь.
Такси тронулось, увозя её прочь от многоэтажки, в одном из окон которой горел свет.
А в квартире №48 в это время было шумно.
— Ну чего ты нюни распустил? — гремел голос Николая Петровича. — Подумаешь, цаца ушла! Найдем другую! Давай, доставай бутылку, надо отметить освобождение! Слышь, Денис? Ты чего молчишь?
Денис стоял посреди гостиной и смотрел на пустой угол, где раньше стоял фикус. Теперь там валялись только крупинки земли. Он перевел взгляд на кухню. Раковина была завалена грязной посудой. На столе — пятна жира и пепел. В воздухе висел сизый топорный дым, от которого першило в горле.
Он посмотрел на отца, который, развалившись на «неудобном» итальянском диване, уже включил телевизор на полную громкость и требовал выпивки. Впервые за тридцать лет Денис увидел не авторитетного «батю», а старого, эгоистичного паразита, который только что сожрал его счастье.
— Я не буду пить, — тихо сказал Денис.
— Чего? — не понял отец, не отрываясь от экрана. — Не бубни. Тащи стаканы.
— Я сказал, я не буду пить! — закричал Денис так, что голос сорвался на визг. — И курить здесь больше нельзя! Это моя квартира! Моя!
Николай Петрович медленно повернул голову. Его глаза сузились.
— Ты как с отцом разговариваешь, щенок? — процедил он. — Забыл, кто тебя кормил?
Но Денис уже не слушал. Он пошел в спальню и закрыл дверь на замок. Упав лицом в подушку, которая всё еще хранила легкий запах духов Светланы, он завыл — глухо, безнадежно, понимая, что этот запах выветрится к утру, а запах табака и одиночества останется с ним навсегда. Он сам сделал свой выбор, и теперь ему предстояло жить с его последствиями в квартире, которая стала слишком тесной для двоих, но слишком пустой без неё одной…
