Вечер выдался тихий, почти домашний. Я нарезала салат, то и дело поглядывая на часы. Стрелки неумолимо приближались к шести — пора было доставать пирог из духовки. Сын с семьёй обещали быть к половине седьмого, и я хотела, чтобы всё было идеально. Как обычно.
— Мам, мы пришли! — дверь распахнулась, и в прихожей послышалась возня.
Я вытерла руки о полотенце и пошла встречать гостей. Гостей… Смешно называть так собственного сына, его жену и внука. Но с каждым годом я всё острее чувствовала, что они именно гости — приходят, когда им что-то нужно, и уходят, получив желаемое.
— Наташенька, как у тебя уютно, — проворковала Лена, моя сноха, проходя на кухню. — А запах какой! Ты бы нам с Игорем такой пирог почаще пекла.
В её голосе скользила привычная фальшь, но я улыбнулась. Привычка, выработанная годами — улыбаться, когда хочется плакать.
Мы расселись за столом. Игорь, мой сын, сразу потянулся за салатом. Он всегда был торопливым — даже когда ничто не гнало. Андрюшка, внук, уткнулся в телефон, лишь изредка поднимая глаза в ответ на мои вопросы.
— Как там ваш ремонт продвигается? — спросила я, подливая всем компота.
— Да медленно всё, — Лена поморщилась. — Представляешь, соседи сверху затопили ванную. Теперь новые обои… И вообще, знаешь, тесновато нам в двушке-то.
Игорь кивнул с набитым ртом.
— А у тебя тут, мам, вон сколько места, — он обвёл рукой кухню. — Одной-то зачем столько?
— Игорь, — Лена вдруг поставила локти на стол, — а давай серьёзно поговорим. Вот мама у нас женщина в возрасте. Мало ли что… Квартиру бы оформить заранее. На тебя или на Андрюшку.
Я замерла с вилкой в руке.
— Да она всё подпишет, — Игорь хмыкнул, — мама у нас добрая, правда же?
Лена прыснула смехом, будто он сказал что-то остроумное.
— И что, прямо сейчас подпишешь? — протянула она, глядя на меня с насмешливой улыбкой.
Я смотрела на них и впервые ясно видела всё: как они переглядываются, как уверены в моей безотказности, как просто вычеркнули меня из уравнения своей жизни, оставив только мою квартиру. Что-то больно кольнуло в груди.
— Компот хороший получился, — только и сказала я, наливая себе ещё стакан. — Из смородины, которую мне Вера с дачи привезла.
Они снова переглянулись и заговорили о другом. А я сидела, улыбалась и чувствовала, как внутри что-то медленно, но верно ломается.
Ночь откровений
Ночь накрыла двор синей тишиной. За окном изредка пролетали фары машин, бросая на стену причудливые тени. Я сидела на кухне, не включая света — лишь лунный свет да отблеск уличного фонаря освещали комнату.
Квартира опустела. Сын с семьёй ушли около девяти, оставив после себя грязную посуду и тяжёлую, как ком в горле, обиду. Я привычно убрала со стола, вымыла тарелки, даже протёрла шкафчики — руки делали всё на автомате, пока голова гудела от мыслей.
Трёхкомнатная квартира казалась гулкой и чужой. Володя, мой муж, умер пять лет назад, и с тех пор я осталась в ней одна — с фотографиями на стенах и призраками воспоминаний.
Я достала из серванта старый фотоальбом. Вот мы с Володей молодые, стоим у Чёрного моря. Вот маленький Игорь на руках у отца. Вот мама с папой на даче… Странно, когда ты была им нужна? Когда они в последний раз интересовались моими делами? Не квартирой — мной?
Потянувшись к верхней полке шкафа, я нащупала старую тетрадь в потрёпанной обложке. «Мечты и планы», — гласила выцветшая надпись, сделанная моей рукой лет тридцать назад.
Я открыла её, и сердце сжалось. «Научиться рисовать акварелью. Всегда мечтала». Перечёркнуто. «Завести собаку — корги или шпица». Зачёркнуто жирной чертой. «Увидеть Италию, Венецию и эти… гондолы». И на этих словах — красный крест.
Мечты, которые я так и не осуществила. Годы, потраченные на то, чтобы быть «доброй», «уступчивой», «понимающей». Дни, растворённые в чужих желаниях.
«Мама у нас добрая, она всё подпишет».
Слёзы подступили к горлу, но я сглотнула их. Хватит. Сколько можно плакать? Я подошла к окну и долго смотрела на ночной город, на тёмные силуэты домов, на редкие огоньки в окнах. Где-то там жили люди — такие же, как я. Жили, мечтали, любили. А что же я?
Решение пришло внезапно, как озарение. Я вернулась к столу, взяла телефон и нашла в записной книжке номер. «Вера Николаевна, нотариус». Мы познакомились на похоронах Володи — она помогала с бумагами. Палец завис над кнопкой вызова.
Часы на микроволновке показывали 23:47. Конечно, сейчас никто не ответит. Но я сохранила номер и открыла новую страницу в старой тетради. Дрожащей рукой вывела: «План действий».
Странное, непривычное чувство заполнило грудь — не обида, не горечь, а что-то новое. Может быть, это была решимость?
В конторе нотариуса
Нотариальная контора встретила меня прохладным воздухом кондиционера и запахом бумаги. Я нервно теребила ремешок сумки, пока сидела в приёмной. Казалось, даже стены здесь дышали официальностью и какой-то неотвратимостью решений.
— Наталья Михайловна? Проходите, Вера Николаевна вас ждёт, — секретарь кивнула в сторону двери с табличкой.
Я поднялась, одёрнула юбку и, сделав глубокий вдох, вошла.
— Здравствуйте, Наташа, — Вера Николаевна, статная женщина в строгом костюме, поднялась мне навстречу. — Присаживайтесь. Чай, кофе?
Я отрицательно покачала головой. Руки дрожали, и я спрятала их под столом.
— Я позвонила вам вчера… по поводу дарственной, — мой голос звучал тише, чем обычно.
— Да-да, помню, — Вера Николаевна кивнула. — Вы хотели проконсультироваться насчёт оформления квартиры на сына?
— Нет, — я подняла глаза, встречаясь с её взглядом. — Не на сына.
Она слегка удивлённо приподняла бровь, но ничего не сказала.
— Я хочу оформить дарственную на Галину Петровну Соколову. Мою подругу детства.
— Вот как, — Вера Николаевна откинулась на спинку кресла. — А можно поинтересоваться, почему такое решение?
Я прикусила губу. Рассказывать о вчерашнем унижении, о годах пренебрежения, о том, как родной сын видит во мне лишь временную хранительницу его будущего наследства? Нет, я не буду жаловаться.
— Галя была со мной после смерти Володи. Каждый день звонила, приходила, помогала с документами. Когда я болела, она приносила лекарства и готовила суп. Когда мне было плохо, просто сидела рядом. Она… заслужила.
Что-то дрогнуло в глазах нотариуса — понимание, сочувствие?
— Наталья Михайловна, вы ведь понимаете, что это серьёзное решение? Родственники могут оспорить такую дарственную. Особенно если… — она замялась, — если возникнут вопросы о вашем состоянии на момент её подписания.
— Вы думаете, я выжила из ума? — я впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
— Я этого не говорила, — Вера Николаевна тоже улыбнулась.
— Я в здравом уме и твёрдой памяти. И очень хорошо понимаю, что делаю.
Нотариус внимательно посмотрела на меня, затем кивнула и начала доставать бумаги.
— Это заявление. Это список необходимых документов. Потребуется паспорт, свидетельство о праве собственности…
Я слушала, кивала, записывала. Внутри разливалось странное тепло — не облегчение, нет. Скорее осознание собственной силы. Впервые за много лет я чувствовала себя хозяйкой своей жизни.
— Вы уверены? — спросила Вера Николаевна, когда мы закончили с формальностями.
Я подняла голову и твёрдо, глядя ей прямо в глаза, произнесла:
— Да. Абсолютно уверена.
Правда на столе
Воскресный обед начался как обычно. Я снова накрыла на стол, приготовила любимый суп Игоря, испекла пирог с вишней. Только внутри у меня всё было иначе. В сумке лежали три конверта — для сына, снохи и даже для пятнадцатилетнего Андрюшки. Пусть тоже знает, что бабушка — не половичок, о который можно вытирать ноги.
Они опоздали на полчаса. Без звонка, без извинений — просто ввалились шумной толпой.
— Мам, ну что там у тебя сегодня вкусненького? — Игорь плюхнулся на стул, потирая руки.
— Борщ, котлеты, салат. Садитесь, — я говорила ровно, хотя сердце стучало как сумасшедшее.
Лена что-то рассказывала о работе, Андрюшка возился с телефоном под столом. Обычное воскресенье. Обычный обед. Последний такой обед.
— Знаешь, мам, мы с Леной подумали насчёт квартиры, — Игорь отправил в рот очередную ложку супа. — На следующей неделе можем сходить к нотариусу, всё оформить. Ты не переживай, пока живёшь здесь, но мало ли что…
— Да-да, — поддакнула Лена. — Сейчас столько мошенников развелось. Старушек обманывают, квартиры отбирают. А мы — свои люди, Наташенька.
Я молча поднялась, подошла к сумке и достала три белых конверта.
— Это вам, — я положила их на стол. — Каждому.
Игорь удивлённо приподнял брови, но взял конверт. Лена нахмурилась, будто подозревая подвох. Андрюшка оторвался от телефона и с любопытством потянулся к своему.
— Что это, мам? Деньги, что ли? — Игорь усмехнулся.
— Открывайте, — я села обратно и сложила руки на коленях.
Несколько секунд в комнате стояла тишина, нарушаемая только шуршанием бумаги. Потом я увидела, как меняется лицо сына — от удивления к недоверию, затем к злости.
— Что это за шутки? — он бросил бумагу на стол. — Ты что, с ума сошла?
Лена вчитывалась в текст, и её лицо медленно наливалось краской.
— Дарственная? На какую-то Галину Соколову? Кто это вообще такая?! — закричала она, вскакивая из-за стола.
— Моя подруга, — я ответила спокойно. — Единственный человек, который навещает меня не ради квартиры.
— Ты… ты… — Лена задыхалась от возмущения. — Ты совсем из ума выжила! Это же наша квартира! Игорь, скажи ей!
— Мама, — сын подался вперёд, пытаясь говорить рассудительно, — это какое-то недоразумение. Ты не можешь просто взять и подарить нашу квартиру чужому человеку.
— Не вашу, а мою, — я посмотрела ему прямо в глаза. — И не чужому. Галя ближе мне, чем вы все вместе взятые последние пять лет.
— Да ты… — Лена схватилась за голову. — Ты предательница! После всего, что мы для тебя сделали!
Я поднялась из-за стола. Впервые за долгие годы я чувствовала себя выше их всех.
— А что вы для меня сделали? Напомните. Приходили раз в неделю поесть? Брали деньги «до зарплаты»? Планировали забрать мою квартиру, пока я ещё жива?
Игорь молчал, опустив глаза. Андрюшка переводил растерянный взгляд с родителей на меня. В его конверте лежало другое письмо — с объяснением, почему бабушка так поступила.
— Я устала быть той, на ком все ездят, — сказала я тихо. — Это не месть. Это мои границы. Моя жизнь. Моё решение.
Новые краски
Осеннее солнце золотило верхушки деревьев в парке. Я шла неторопливо, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Под мышкой — альбом для рисования, в сумке — коробка с акварельными красками. Первый месяц курсов живописи подходил к концу, и сегодня нам дали задание нарисовать осенний пейзаж на открытом воздухе.
Прошло три месяца с того воскресного обеда. Три месяца новой жизни.
Сначала было тяжело. Игорь не звонил две недели, потом пришёл — злой, с требованием отменить дарственную. Кричал, угрожал судом, называл сумасшедшей. Я впервые не плакала, не уговаривала, не оправдывалась. Просто сказала: «Решение принято. Дверь там». Он ушёл, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла.
Лена писала гневные сообщения, обвиняла в предательстве семьи, клялась, что ноги её больше не будет в моём доме. Удивительно, но мне стало легче дышать от этой мысли.
Только Андрюшка позвонил через неделю:
— Бабуль, я всё понял. Можно к тебе зайти? Один.
Он пришёл с коробкой конфет и виноватыми глазами. Мы долго разговаривали — впервые по-настоящему. Оказалось, мой внук пишет стихи, мечтает стать журналистом и ненавидит, когда родители заставляют его учиться на экономиста.
— Я прочитал твоё письмо, — сказал он тогда, — про то, как важно жить своей жизнью. Знаешь, ты крутая бабушка.
Я тогда растерялась, а потом рассмеялась. Крутая бабушка в шестьдесят пять… Кто бы мог подумать?
Устроившись на скамейке в парке, я раскрыла альбом. Рука ещё не очень уверенно выводила линии, но учительница говорила, что у меня есть чутьё цвета. Я начала набрасывать контуры осеннего клёна — яркого, будто пылающего на фоне серого неба.
Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от Андрюшки: «Бабушка, я скучаю. Можно сегодня приду? Хочу показать новые стихи».
Я улыбнулась и быстро набрала ответ: «Конечно, приходи. Испеку твой любимый яблочный пирог».
Вложив телефон обратно в карман, я подняла глаза к небу. Оно было высоким, чистым, с редкими облаками — таким, каким я его не видела долгие годы. Мне вдруг вспомнилась моя старая тетрадь с мечтами. Я достала её на днях и начала новый список:
«1. Научиться рисовать акварелью — начала!
2. Записаться в группу скандинавской ходьбы — записалась.
3. Завести собаку — присмотрела корги в приюте.
4. Накопить на поездку в Италию — через год, если получится…»
Впереди было столько всего. Столько дней, наполненных смыслом. Моим собственным смыслом.
— Наталья Михайловна! — окликнула меня Валентина, соседка по курсам живописи. — Можно к вам присоединиться?
— Конечно, — я подвинулась на скамейке. — Смотрите, какой клён! Настоящее пламя.
Мы разговорились, смеялись, обсуждали технику рисования. И пока солнце медленно клонилось к горизонту, освещая парк тёплым, мягким светом, я думала о том, как странно устроена жизнь. Иногда нужно потерять что-то, чтобы обрести себя. Иногда нужно перестать быть «мягкой», чтобы стать по-настоящему счастливой.
