В адвокатской конторе было холодно. Или это мне так казалось? Пальцы побелели — я слишком сильно сжимала папку с документами. За окном мокрый февраль, серое небо, редкие прохожие кутаются в пальто. А я сижу и смотрю на человека напротив, пытаясь найти в нём хоть что-то от мужа, с которым прожила тридцать лет.
Нет, это совсем другой Алексей. Дорогой костюм, идеально выбритые щёки, холодный взгляд. Он постукивает пальцами по столу — знакомый жест нетерпения. Раньше я находила это забавным, сейчас — невыносимым.
— Половина имущества моя, развод это не изменит.
Так просто. Словно говорит о погоде или о курсе валют. Тридцать лет брака, а теперь — сухие цифры и проценты. Вспомнила, как он когда-то на кухне, шутя, делил последний кусок торта… «Тебе — большую часть, мне — корочку». А теперь глаза холодные, чужие.
— Дом был куплен на мои деньги, это нечестно! — я сама не узнала свой голос. Что-то между шёпотом и криком.
— Всё нажито в браке, значит, всё общее, — пожал плечами. Правым плечом чуть выше, как делал всегда, когда считал себя правым. — Ты можешь сопротивляться, но я пойду до конца.
Это угроза? Наверное. Мой адвокат — молодая девочка, ровесница нашей дочери — положила ладонь мне на запястье. Мол, держите себя в руках, Ольга Сергеевна.
А как тут удержишься? В горле ком, в висках стучит. Вспомнила, как копили на этот дом. Как мама умерла, оставив мне наследство — я всё до копейки вложила в первый взнос. Как Алексей обещал, что это будет наше родовое гнездо, как мы старые кресла перетягивали, экономили…
— Да у тебя совесть есть? — вырвалось у меня.
Его адвокат — лысеющий мужчина с аккуратной бородкой — поморщился. Не любят они эмоций. Им цифры подавай, статьи закона.
— При чём тут совесть, Оля? — Алексей вдруг стал говорить мягче, почти по-домашнему. — Это просто бизнес. Мы расходимся, делим имущество…
— Бизнес? — я чуть не рассмеялась. — Это брак был, Лёша. Тридцать лет жизни. Ты правда думаешь, что тебе половина дома полагается?
— По закону — да, — он пожал плечами. — И машина, кстати, тоже общая.
Моя машина! Которую я купила на свои, заработанные, когда в школе по две ставки взяла. Он даже водить её не умеет — габаритов боится.
— Хорошо, — сказала я вдруг спокойно. Внутри что-то оборвалось и отпустило. — Если хочешь воевать — будем воевать.
Алексей дёрнул бровью — удивился? Он-то думал, я сразу сдамся, заплачу. Как обычно. Как всегда.
— Ольга, ну зачем усложнять? У меня возможностей больше, сама понимаешь.
Вот оно. Опять намекает на свои связи, на деньги. Думает, испугаюсь.
— В жизни много сложностей, Лёша, — я собрала бумаги. — Эта будет не самой страшной.
Я почему-то вспомнила, как он перед свадьбой клялся — в горе и в радости, в богатстве и в бедности… Где теперь эти клятвы?
— Давайте назначим дату заседания и закончим на сегодня, — мой адвокат нарушила тишину. — Мы ещё подготовим документы по дому.
Я кивнула и встала. Ноги дрожали, но я держалась прямо. И только в коридоре, когда за мной закрылась дверь, я позволила себе опереться о стену и закрыть глаза.
Тридцать лет… И всё к чёрту. Но дом я не отдам. Хватит уступать.
Когда рушится мир
Чай остыл. Уже третью чашку завариваю, а всё равно забываю выпить. Сижу на кухне, перебираю бумаги, а за окном фонари зажглись. Сколько я тут сижу? Часа три, не меньше.
Часы на стене тикают. Те самые, которые нам на новоселье подарили. «Первая вещь в новом доме — часы, чтобы счастливые часов не наблюдали», — говорила свекровь. Она тогда ещё жива была… Посмотрела бы сейчас на своего сыночка.
Я потёрла виски. Голова раскалывается. Как же всё запуталось. Квитанции за свет, старые договоры, выписки из банка — всё перед глазами расплывается. Где доказательства того, что дом на мои деньги куплен? Двадцать пять лет прошло, бумаги истрепались, выцвели…
Скрипнула входная дверь. Светка вернулась.
— Мам? Ты чего в темноте сидишь?
Щёлкнул выключатель. Дочь стояла в дверях — осунувшаяся, с потухшими глазами. Она тяжелее всех переживала наш развод. Ещё бы — всю жизнь считала, что у нас идеальная семья.
— Разбираю документы, — я кивнула на стол. — Завтра к юристу.
Светка поставила пакеты с продуктами на стол, сняла пальто. Я смотрела на неё и видела его черты — тот же разрез глаз, та же манера хмуриться. Сердце кольнуло.
— Будешь ужинать? — спросила я.
— Не хочется, — она села напротив, взяла одну из бумажек, повертела в руках. — Мам, давай не доводить до войны, может, как-то договоритесь?
Голос тихий, тревожный. Боится. Я знаю, о чём она думает. О том, что если мы с Алексеем начнём воевать, ей придётся выбирать сторону. А она не хочет.
— Света, он не оставил мне выбора, — я забрала у неё документ. — Я не отдам ему то, что строила всю жизнь.
Она молчит, взгляд опущен. Знаю, ей тяжело. Она ведь любит отца, несмотря ни на что. Даже после того, как узнала про его интрижки.
— Он звонил, — вдруг сказала Светка. — Хочет со мной встретиться. Поговорить.
— И что ты ответила?
— Что подумаю.
Она встала, открыла холодильник, достала молоко. Налила в кружку, поставила в микроволновку. Её плечи поникли — совсем как у меня в последнее время.
— Света, ты имеешь право общаться с отцом, — я попыталась говорить ровно. — Я не буду тебя попрекать.
— Знаю, — она не оборачивалась. — Просто… он спрашивал про документы на дом. Откуда они, где хранятся…
Я замерла. Вот оно что. Доченька, неужели ты не понимаешь? Он тебя использует. Хочет через тебя информацию выведать.
— И что ты сказала? — мой голос звучал глухо.
— Что ничего не знаю, конечно, — она обернулась, на лице — обида. — Ты думаешь, я бы…
— Нет-нет, что ты, — я поднялась, обняла её. — Просто устала. Прости.
Микроволновка запищала. Светка высвободилась из объятий, достала молоко. Отпила глоток, поморщилась.
— Слишком горячее, — сказала она, словно извиняясь.
Мы молчали. Я смотрела на дочь и думала — каково ей сейчас? Тридцать лет, своей семьи нет, родители разводятся, делят имущество… Какой пример мы ей подаём?
— Света, ты ведь понимаешь, что я не могу просто так отдать дом? — я говорила тихо, подбирая слова. — Это… это нечестно. Ты же знаешь, как мы его покупали.
— Знаю, — она кивнула. — Бабушкины деньги, первый взнос…
— Не только. Я ведь работала на две ставки, пока твой отец карьеру строил. А теперь он хочет отсудить половину.
— А, может, правда проще ему заплатить? — Светка смотрела умоляюще. — Ну, отдать часть денег, чтобы он отстал?
Я покачала головой. Вспомнила сегодняшний разговор у адвоката. Его холодные глаза. «Я пойду до конца».
— Он не хочет денег, Света. Он хочет наказать меня.
— За что?!
— За то, что я первая подала на развод. За то, что не стала терпеть его измены. За то… — я запнулась, — за то, что я счастливее него.
Светка смотрела на меня расширенными глазами. Она ведь не знала. Не знала, как мы ругались, когда она уезжала учиться. Как он приходил пьяный и кричал, что я ему жизнь сломала. Как я плакала ночами в подушку.
— Мам, ты правда… счастливее?
— Буду, — я взяла её за руку. — Когда всё это закончится.
Она неловко улыбнулась, потом вдруг всхлипнула и прижалась ко мне. Как в детстве — когда коленку разбивала или мальчишки дразнили. И я гладила её по голове, шептала, что всё будет хорошо, а у самой внутри что-то рвалось и плакало.
Может, правда проще сдаться? Отдать ему половину, пусть подавится. Ради дочери, ради собственного спокойствия…
Нет. Хватит уступать. Ни шагу назад.
— Всё будет хорошо, доченька, — я поцеловала её в макушку. — Мы справимся.
И я почти в это верила.
День правды
В суде душно и неуютно. Я одёрнула пиджак — кажется, в нём я выгляжу солиднее. Хотя кого я обманываю? Колени трясутся, во рту пересохло. Сколько раз представляла этот момент, а сейчас в голове пусто.
Зал полупустой. Несколько адвокатов с папками, какая-то женщина плачет у окна, секретарь стучит по клавишам. Обычный день для них. Для меня — самый страшный в жизни.
— Нервничаете? — шепнула мой адвокат, присаживаясь рядом.
— Есть немного.
— Это нормально. Главное, говорите чётко и по делу. Без эмоций.
Без эмоций… Легко сказать. Когда на кону дом, который строила всю жизнь. Когда человек, которому верила тридцать лет, вдруг превратился в хищника.
Скрипнула дверь. Алёша. В сером костюме, причёсанный, гладко выбритый. Увидел меня, кивнул — будто соседке по лестничной клетке. Тридцать лет брака, а теперь — просто кивок. Отвернулась. Не хочу снова реветь.
— Встать, суд идёт!
Судья оказалась невысокой женщиной с короткой стрижкой и усталыми глазами. Села, поправила мантию, открыла папку.
— Дело о разделе имущества супругов Самойловых…
Мой адвокат что-то записывала. Алёшин — постоянно наклонялся к нему, шептал. И вот меня вызвали.
Я встала. Ноги ватные, сердце колотится где-то в горле. Подошла к маленькой трибуне с микрофоном, положила папку. Бумаги рассыпались — руки дрожат. Судья смотрела терпеливо.
— Ольга Сергеевна, изложите суть вашего требования.
Вдохнула. Выдохнула. Начала говорить — сперва тихо, потом громче:
— Я прошу признать дом моей личной собственностью, поскольку он был приобретён на деньги, полученные мной в наследство от мамы.
Слова, заученные с адвокатом, звучали чужими. А в голове крутилось: «Лёша, как ты мог? Как ты мог так со мной?»
— У вас есть документальные подтверждения? — спросила судья.
— Да, ваша честь.
Я достала выписку со счёта — старую, пожелтевшую. Руки тряслись, но голос вдруг стал твёрдым.
— Вот выписка из банка. Тут видно, что я внесла 435 тысяч рублей на покупку дома. Это были деньги от продажи маминой однушки на Лесной. Она мне её оставила, когда умерла. Я её продала специально, чтоб дом купить.
Судья взяла выписку, посмотрела через очки.
— Имущество, приобретённое в браке, является совместно нажитым, независимо от того, на чьи деньги оно куплено, — напомнила она.
— У нас особый случай, — вступила мой адвокат. — Дом был приобретён до поправок в Семейный кодекс, когда…
Дальше пошли юридические термины, которые я пропустила мимо ушей. Смотрела на Алёшу. Он сидел, подперев подбородок кулаком, с таким видом, будто ему скучно. Скучно! А я тут бьюсь за каждый кирпичик нашего дома.
Его адвокат встал — сытый, лоснящийся. Заговорил о совместно нажитом имуществе, о вкладе мужа в ремонт и благоустройство.
— У нас есть все чеки, подтверждающие расходы моего клиента на поддержание дома в надлежащем состоянии…
Да, эти чеки… Алёша их всегда аккуратно складывал в коробку. «Пригодится для налоговой», — говорил. А на самом деле — для такого вот случая. Знал, гад? Или просто предусмотрительный?
— Ольга Сергеевна, вы хотите что-то добавить? — голос судьи вернул меня к реальности.
— Да, — я снова заглянула в папку. — У меня есть свидетель. Адвокат, который оформлял сделку двадцать пять лет назад.
Алёша дёрнулся. Не ожидал такого. Думал, я так и буду сидеть, как мышка, и глотать слёзы?
— Суд вызывает свидетеля Сергея Михайловича Тропина, — объявила судья.
Сергей Михалыч… Как же я его нашла! Светка помогла — в интернете откопала. Он уже на пенсии, еле ходит. Но согласился прийти.
Дверь открылась, и он вошёл — маленький, сухонький, с тростью. Сколько ему сейчас? За восемьдесят, наверное. Судья что-то спросила про личность, он ответил.
А потом Сергей Михалыч заговорил — и будто время повернуло вспять.
— Помню эту сделку, как сейчас. Дом на Садовой, участок шесть соток. Ольга тогда ещё беспокоилась, успеют ли до зимы въехать…
Он вдруг посмотрел на Алёшу и нахмурился:
— А вы, молодой человек, всё торопили. Говорили, мол, не важно, на кого дом записывать, жена да жена. А я ещё сказал Ольге: запиши, что деньги твои, от мамы достались. А то мало ли что…
— Это голословные утверждения, — вскочил адвокат Алёши.
— Голословные? — Сергей Михалыч ухмыльнулся. Он достал из потрёпанного портфеля бумаги. — А вот и черновик договора. Тут чёрным по белому написано: «Деньги в размере 435 тысяч рублей внесены Самойловой О.С. из средств, полученных в наследство». Я уговаривал её сделать эту запись и в основном договоре. Но она отказалась. Сказала: «Мы же семья, зачем это?»
Он положил бумагу на стол. Судья наклонилась, рассматривая. Я смотрела на Алёшу. Он побледнел и сжал кулаки. Не ожидал?
— Это… это просто черновик, — выдавил он. — Без подписей, печатей…
— Да, черновик, — подтвердил Сергей Михалыч. — Но почерк мой, бумага того времени. Можно экспертизу сделать.
Судья долго разглядывала документ, потом подняла глаза:
— Суд объявляет перерыв на один час для изучения материалов.
В коридоре я прислонилась к стене. Ноги не держали. Сергей Михалыч подошёл, похлопал по плечи:
— Держись, девочка. Правда на твоей стороне.
Я чуть не расплакалась. Девочка… Когда я последний раз чувствовала себя девочкой?
— Спасибо вам, — прошептала я. — Не знаю, как отблагодарить…
— Глупости, — отмахнулся он. — Терпеть не могу, когда сильные обижают слабых. Ишь чего удумал, — он кивнул в сторону Алёши, который стоял в другом конце коридора. — Дом у жены отобрать. Стыдоба!
Алёша смотрел на нас, но подойти не решался. Что он чувствовал? Злость? Досаду? Стыд? Не знаю. Да и плевать, если честно.
Мой адвокат подошла, взяла под руку:
— Всё идёт отлично, Ольга Сергеевна. Черновик договора — это сильный аргумент. И свидетель безупречен. Судья явно на нашей стороне.
Я кивнула, не в силах говорить. Внутри разливалось странное чувство — не радость, нет. Что-то похожее на спокойствие.
Алёша переговаривался со своим адвокатом — тот активно жестикулировал, хмурился. Они явно что-то обсуждали, спорили.
А мне вдруг стало всё равно. Я выложила свои козыри, сделала всё, что могла. Теперь пусть решает суд.
— Знаете, — сказала я своему адвокату, — я впервые за долгое время чувствую себя… правой.
Она улыбнулась:
— Вы и есть правы. И судья это видит.
Может, и видит. А может, и нет. Но я сделала шаг. Я не сдалась. Не легла на лопатки. И от этого в груди разливалось тепло, похожее на надежду.
Цена свободы
Конверт с деньгами оттягивал карман пальто. Семьсот тысяч рублей — сумма, которую мы с Алексеем согласовали после трёх заседаний суда. Не половина стоимости дома, а лишь компенсация за его вложения в ремонт. Моя победа? Наверное.
Я стояла на крыльце своего дома и смотрела на почтовый ящик с облупившейся краской. Надо бы покрасить. И забор подновить. И розы на заднем дворе обрезать — весна уже совсем близко.
Весна… После трёх месяцев кошмара на душе наконец стало легче. Будто вместе со снегом тает и тяжесть, которая давила на плечи всё это время.
— Что стоишь на холоде? — голос Светки вырвал меня из задумчивости. — Ключи забыла?
— Нет, — я улыбнулась, поворачиваясь к дочери. — Просто думаю.
Она подошла ближе, поправила шарф на моей шее. Забавно — вроде она моя дочь, а заботится обо мне, как о ребёнке.
— Отдала? — спросила она, кивнув на карман пальто.
— Да. Встретились в банке, всё официально. Он расписку дал.
Я не стала рассказывать, каким было это «официально». Как Алексей молчал, избегая смотреть мне в глаза. Как дрогнула его рука, когда он пересчитывал деньги. Как он спросил, почти шёпотом: «Ты довольна?» И как я ответила: «Нет. Но так правильно».
Мы зашли в дом. Знакомый скрип половицы в прихожей, запах корицы из кухни — Светка, видимо, что-то пекла. Родные стены, которые едва не стали чужими.
— Чайник только что вскипел, — дочь помогла мне снять пальто. — Будешь чай?
— Буду, — я прошла на кухню, села за стол. — А что печёшь?
— Пирог с яблоками. По бабушкиному рецепту.
По маминому рецепту… Интересно, что бы она сказала, увидев весь этот кошмар с разводом? Наверное, покачала бы головой: «Я же говорила, Оленька, что он не стоит твоих слёз».
— О чём ты думаешь? — Светка поставила передо мной чашку с чаем. — Выглядишь… странно.
— О бабушке, — я обхватила чашку ладонями, согреваясь. — О том, как всё меняется.
Дочь села напротив, подперев подбородок рукой. Совсем как я когда-то.
— Мам, ты счастлива? — вопрос прозвучал внезапно.
Счастлива ли я? После развода, суда, унижений? После того, как человек, с которым прожила тридцать лет, пытался отнять у меня дом?
— Я свободна, — ответила я после паузы.
Это правда. Не счастье — пока нет. Но свобода — да. Свобода от страха, от постоянной необходимости соответствовать, от ощущения, что моя жизнь идёт не по тому пути.
— А мне кажется, ты счастливее, чем была последние годы, — вдруг сказала Светка. — Ты… как будто моложе стала.
Я рассмеялась. Какая глупость. У меня морщины у глаз, седина в волосах и постоянная усталость. Какое уж тут «моложе».
— Просто я наконец-то выспалась, — отшутилась я.
Но Светка покачала головой.
— Нет, мам. Дело не в этом. Ты знаешь… я ведь давно замечала, что вы с отцом несчастливы. Просто не хотела видеть. Думала — у всех так. А теперь понимаю — не у всех. И не должно так быть.
Я молчала. Что тут скажешь? Она права. Мы с Алексеем так долго жили рядом, но не вместе. Так долго притворялись счастливой семьёй, что сами начали в это верить.
— Он звонил сегодня, — вдруг сказала Светка. — Сказал, что улетает на Бали. С Мариной.
Марина — его новая пассия. Молодая, лет тридцати пяти, с длинными ногами и высшим образованием. Я видела её однажды — случайно встретились в торговом центре. Она смутилась, я сделала вид, что не узнала.
— Надолго? — спросила я, хотя мне было всё равно.
— На месяц. Просил не волноваться, он будет на связи.
— И ты волнуешься?
Светка пожала плечами.
— Немного. Всё-таки отец. Но знаешь… после всего этого, — она обвела рукой кухню, словно имея в виду весь наш конфликт, — я стала смотреть на него по-другому. Он… не такой, каким я его считала всю жизнь.
Я протянула руку, накрыла её ладонь своей.
— Света, твой отец не плохой человек. Он просто… запутался. Как и я.
Странно, но я говорила искренне. Вся злость, обида, разочарование — всё куда-то исчезло. Осталась только усталость и что-то похожее на сочувствие. Бедный Алексей. Он так и не понял главного: счастье — не в деньгах, не в молодых любовницах и не в статусе. А в чём? Я пока не знаю. Может, в свободе.
— Я хочу сделать ремонт, — сказала я, меняя тему. — Поменять обои в гостиной и перестелить пол в коридоре.
— Давно пора, — улыбнулась Светка. — Поможешь выбрать обои?
— Конечно, — я отпила чай. — И мебель новую купим. Диван этот старый давно пора выбросить.
— И шторы, — подхватила дочь. — И ковёр в спальню.
Мы смеялись, как девчонки, составляя список покупок. А потом Светка вдруг сказала:
— Знаешь, мам, я горжусь тобой. Ты такая сильная.
Я не сильная. Просто не было выбора. Когда тебя загоняют в угол, либо сдаёшься, либо борешься. Я выбрала борьбу.
В духовке запищал таймер. Светка вскочила проверять пирог. А я смотрела в окно, на яблони в саду, на кусты сирени, которые скоро зацветут, на старую скамейку под берёзой. Мой дом. Моя земля. Моя жизнь.
Я достала из кармана расписку Алексея. Последняя нить, которая связывала нас. Сложила вчетверо и убрала в ящик стола. История закончена. Пора начинать новую.
— Мам, пирог готов! — крикнула Светка. — Будешь?
— Буду, — ответила я. — И чай налей, пожалуйста. У нас сегодня праздник.
— Какой?
Я улыбнулась.
— Новоселье. Или второе рождение. Или просто весна. Выбирай сама.
Светка засмеялась, доставая тарелки. А я поймала своё отражение в оконном стекле. И знаете что? Кажется, дочь права. Я действительно выгляжу моложе.
