Галина Сергеевна стояла у плиты, спиной к сыну и невестке. Ее кухня, ее маленькая, но выверенная до сантиметра крепость, пахла ванилью и слабым ароматом сушеных трав.
Этот запах сейчас безжалостно вытеснялся.
Светлана, невестка, принесла с собой облако резкого лака для волос и какой-то химической, приторной свежести. Она всегда приносила этот запах. Запах вторжения.
— Андрей, ну сколько можно? Мы же говорили. Нам тесно.
Голос Светланы был ровным, почти разумным. Она не кричала. Она «объясняла». Она всегда говорила с этим оттенком усталого превосходства, будто объясняла ребенку очевидные вещи.
— Мы молодая семья. Нам ребенка скоро планировать. Куда? В эту твою однушку? Это несерьезно.
Андрей, ее сын, сидел за столом, вжав голову в плечи. Он всегда так делал, когда Света начинала «объяснять». Он ненавидел эти моменты, но еще больше боялся им перечить.
— Свет, ну это же мама… Она одна.
— Вот именно! — Светлана повысила голос на полтона, и в нем прорезались жесткие нотки. — Ей одной зачем такая хоромина? Две комнаты! А мы ютимся. Это просто нерационально, Андрей. Абсолютно.
Галина Сергеевна медленно протирала столешницу. Она была Стоиком. Всю жизнь она была опорой, той, кто решает проблемы, кто не жалуется. Она и сейчас не жаловалась. Она просто слушала.
Она видела, как Света обводит кухню оценивающим взглядом. Невестка уже не раз говорила, что здесь «все нужно сносить» и «объединять с балконом». Она уже мысленно расставляла здесь свою мебель.
Светлана, видимо, решила, что свекровь ушла в себя, и немного понизила голос. Она наклонилась к Андрею.
Шепот был тихим, расчетливым, но в маленькой кухне Галина Сергеевна услышала каждое слово.
— Да когда ж она… освободит нам место? Жить негде. Ей-то что, пенсия. А нам ипотеку тянуть? Была бы эта квартира — совсем другой разговор. Мы бы зажили.
Андрей молчал. Не спорил. Не защищал. Он просто… ждал, пока это закончится.
Рука Галины Сергеевны с тряпкой замерла на полпути. Ванильный запах померк. Остался только едкий, чужой аромат лака для волос.
Она не повернулась. Она не заплакала и не закричала.
Она просто приняла решение.
Вечером, когда они ушли, оставив после себя гнетущее напряжение, она достала старую записную книжку. Нашла номер, который не набирала много лет.
— Егор Петрович? Здравствуй. Это Галина Ушакова.
Она помолчала, слушая удивленные приветствия на том конце провода.
— Мне нужна твоя помощь. Очень… нестандартная услуга. Мне нужно умереть. Дня на три.
На том конце провода повисло долгое, тяжелое молчание. Егор Петрович был человеком старой закалки и не из пугливых, но просьба выбивала из колеи.
— Галя, ты… в своем уме? Что стряслось?
— В полном. Мне нужно увидеть, что будет после. Мне нужно знать наверняка. Ты мне должен.
Он вздохнул. Должен. Это было правдой. Четверть века назад она, рискуя всем, спасла его карьеру, а может, и не только. Спасла от тюрьмы из-за врачебной ошибки, которую он не совершал, но которую на него хотели повесить.
— Хорошо. Детали обсудим при встрече. Но это… опасно. Для тебя в первую очередь. Препарат непредсказуемый.
— Я готова, — отрезала она.
План был донельзя прост и донельзя сложен. Егор Петрович, бывший главврач больницы, а ныне тихий пенсионер с огромными связями, все еще имел вес. Он подключил «своего» фельдшера со скорой и знакомого патологоанатома из районного морга.
— Препарат даст клинику обширного инсульта. Пульс почти не будет прощупываться, дыхание — тоже. Но ты будешь слышать. Плохо, как сквозь вату, но будешь. Главное — не бойся. Я тебя вытащу, — сказал он ей, передавая ампулу.
Утром Галина Сергеевна позвонила сыну.
— Андрюша, мне что-то нехорошо. Голова кружится страшно… Приезжай, пожалуйста.
Она повесила трубку, приняла препарат и легла на свою кровать, в чистой ночной рубашке. И закрыла глаза.
Первым ее «нашел» Андрей. Он приехал через час. Он вошел, зовя ее, а потом заглянул в спальню.
Ее сын не плакал. Он издал какой-то странный, булькающий звук. Потом начал метаться по квартире, не зная, что делать.
Он позвонил не в скорую. Он позвонил жене.
Светлана приехала через двадцать минут. Галина Сергеевна услышала, как щелкнул замок.
И сразу — ее резкий, химический парфюм. Он заполнил спальню, перебивая слабый запах трав, который Галина всегда клала под подушку.
— Ой… — Света не подошла к кровати. — Так и лежит?
— Я… я не знаю… Свет, что делать? — голос у Андрея дрожал.
— Скорую! Чего стоишь? Хотя… подожди.
Галина Сергеевна слышала шаги. Невестка подошла ближе. Кажется, потрогала ее руку.
— Холодная. Все, Андрей. Отмучилась. Звони в скорую. Констатация.
Егор Петрович все устроил. Приехала «нужная» бригада. Фельдшер быстро констатировал смерть. «Острая сердечная недостаточность на фоне инсульта».
Андрей сидел на кухне, обхватив голову руками.
Светлана действовала.
Галина Сергеевна слышала ее четкие шаги по коридору, звонки по телефону.
— Да, ритуальные услуги. На завтра. Нет, самый простой гроб, зачем пыль в глаза пускать? Кремация. Да, побыстрее.
Потом она вошла в комнату. Галина Сергеевна чувствовала ее присутствие. Слышала, как открываются ящики комода.
— Андрей! Иди сюда! Ты не знаешь, где она документы хранила?
— Света, о чем ты… Мама же… — лепет сына.
— Я о деле говорю! Документы на квартиру! Завещание! Ты же единственный наследник? Она ж ничего не отписала никому?
Голос невестки звенел от плохо скрываемого нетерпения и страха.
— Я… я не знаю…
— Ищи! Ищи, говорю! А то потом бегай. И… знаешь… я тут смотрю, — ее голос переместился к шкафу, — столько хлама. Это ж все выбрасывать. Ох, работы-то…
Едкий запах лака для волос смешался с приторным, тяжелым духом похоронных свечей, которые Света уже где-то раздобыла. Кухня, ее крепость, уже пахла чужим.
Вечером Галина Сергеевна, лежа в гробу, поставленном посреди гостиной, слушала.
Сын всхлипывал. Редко.
Зато Светлана принимала звонки.
— Ой, спасибо, Танечка… Да, такое горе… внезапно… Но мы держимся… Да, квартира теперь наша с Андрюшей… Ох, ремонт затевать будем, тут же ужас…
Она говорила шепотом, но Галина Сергеевна слышала все.
Она слушала, как невестка уже планирует сносить стену между ее кухней и балконом. Как прикидывает, куда поставит свой «огромный белый диван».
— Главное, чтобы с завещанием сюрпризов не было, — прошипела она мужу, когда думала, что он уснул. — А то я эту старуху и на том свете достану.
Галина Сергеевна лежала в темноте, под крышкой. Она не чувствовала страха.
Она была Стоиком, который получил все необходимые данные.
На следующий день была «кремация».
В холодном подвале морга Егор Петрович и его знакомый патологоанатом, угрюмый мужчина по фамилии Филин, быстро открыли гроб.
— Давай, Галя, поднимайся. Времени мало, — прошептал Егор Петрович, помогая ей выбраться.
Ее тело было ватным, но она справилась.
— Что с… — она кивнула на гроб.
— Пустой пойдет. Заколотим и отдадим на сожжение. Никто не проверяет, — буркнул Филин. — А урну вам выдадут стандартную. Пепел у нас всегда в наличии.
Галину Сергеевну, едва живую от препарата, вывезли через черный ход в машине Филина.
А через три дня после «смерти» она сидела в маленьком дачном домике Егора Петровича, глядя на то, как по телевизору показывают прогноз погоды.
Андрей и Светлана получили урну с «прахом».
Настоящие похороны. Настоящие слезы.
Галина Сергеевна ждала. Ей нужно было восстановить силы.
Прошло девять дней.
Галина Сергеевна пила крепкий отвар шиповника на веранде дачи. Егор Петрович привез ей свежие газеты и простой кнопочный телефон.
— Ну что, Галя. Отсиделась. Дальше что?
— Дальше — время возвращаться. Ты все подготовил?
— Как договаривались.
— Спасибо, Егор. Я пойду. Одна.
Он только кивнул. Он видел, что перед ним сидит уже не та Галина Ушакова, которую он знал. Эта была спокойна. Как застывшая сталь.
Она знала, что сегодня «поминки». Светлана, как «прагматик», настояла, что нужно «соблюсти приличия» перед соседями. А потом — можно начинать новую жизнь.
Квартира встретила ее чужим запахом.
Резкий, химический запах краски и грунтовки. Запах победы Светланы.
Ее, Галины, запах — ванили и сушеных трав — был вытравлен. Уничтожен.
В прихожей стояли коробки. Ее вещи. Небрежно сваленные, помеченные маркером «Хлам. Выбросить».
На кухне, ее кухне, уже не было старого буфета.
Светлана и Андрей были там. И еще какая-то пара, видимо, друзья.
Они пили шампанское. Громко смеялись.
На столе, где раньше стояли ее фиалки, лежала рулетка и план перепланировки.
— …и сюда, Андрюш, поставим барную стойку! Представляешь? — щебетала Света.
— А старый хлам куда? — спросил друг.
— Так выбросили почти все! — махнула рукой Света. — Завтра рабочие придут, стену ломать. Наконец-то!
Андрей увидел ее первым.
Он поперхнулся шампанским. Бутылка выскользнула из его рук и с грохотом покатилась по полу, заливая все липкой пеной.
Его лицо стало белым, как грунтовка на стенах.
— М-м-ма…
Светлана обернулась. Друзья замерли.
Ее улыбка застыла, а потом сползла с лица. Она вцепилась пальцами в край стола.
— Вы… Вы… кто?
Галина Сергеевна спокойно шагнула в свою кухню. Она была одета просто, но строго. Как человек, пришедший на работу.
— Я? Я — Галина Сергеевна Ушакова. Хозяйка этой квартиры.
— Это… это невозможно! — взвизгнула Светлана, приходя в себя. — Мы вас… мы вас кремировали! Вот!
Она ткнула пальцем в угол, где на табуретке сиротливо стояла серая урна.
— Кремировали? — Галина Сергеевна чуть склонила голову. — Вы очень торопились, Света. Так торопились, что даже не заметили, что хороните. Гроб-то пустой был.
Она перевела взгляд на сына. Андрей сполз по стенке, он дрожал.
— Ты даже не опознал меня, сынок. Не посмотрел. Подписал бумаги, не глядя.
— Я… я не мог… мне было плохо… — пролепетал он.
— Тебе было неудобно, — отрезала Галина Сергеевна. — А Свете было некогда. Она уже планировала ремонт.
Светлана вдруг шагнула вперед. Друзья испарились в прихожую. В ее глазах мелькнула ярость.
— Ах ты… Аферистка! Ты что устроила? Ты нас напугать решила? Я полицию вызову! Ты мошенница!
— Вызывай, — спокойно предложила Галина Сергеевна. — И что ты им скажешь? Что твоя свекровь, которую ты поспешила сжечь, вернулась домой? И мешает тебе пить шампанское на ее кухне?
Она подошла к столу. Взяла в руки план перепланировки.
— «Барная стойка»… — она посмотрела невестке прямо в глаза. — Я лежала в спальне. В гробу. А вы стояли в двух шагах и обсуждали, как будете ломать стены.
Светлана отшатнулась.
— Я слышала каждое слово, Света. Я слышала, как ты жаловалась, что я никак не освобожу вам место. Я слышала, как ты рылась в моих вещах в поисках завещания.
Галина Сергеевна говорила ровно, без всякого выражения. И это было страшнее любого крика.
— Я видела твое лицо. Ты не плакала. Ты оценивала.
Она повернулась к Андрею, который, казалось, сейчас потеряет сознание.
— Я дала вам девять дней. Посмотреть, что вы будете делать. Вы не подвели моих ожиданий.
Она скомкала план квартиры и бросила его на пол, в лужу шампанского.
— А теперь, Света, вон.
— Что? — опешила невестка. — Это и моя квартира! Мы с Андре…
— Ты ошиблась. Это моя квартира. И Андрей здесь больше не живет.
Она посмотрела на сына. Ее взгляд был холодным, как лезвие.
— Ты сделал свой выбор, Андрей. В тот момент, когда не позвонил в скорую, а позвонил ей. Когда молчал, слушая, как меня называют «старухой» и ждут, пока я «освобожу место». Ты не мой сын больше.
Она взяла коробку с маркером «Хлам».
— Это твое. Забирай. И ее. И уходите.
Светлана попыталась сопротивляться. Она кричала про «мошенничество», хваталась за телефон, грозила.
Но ее «рациональность» дала сбой. Против чего она должна была бороться? Против женщины, у которой в паспорте черным по белому написано: «Ушакова Галина Сергеевна, прописана здесь»?
Ее запал иссяк. Она поняла, что проиграла. Что ее «прагматизм» столкнулся с чем-то, что она не могла ни просчитать, ни понять.
Она злобно пнула коробку и потащила ее к выходу, бросив Андрею:
— Ты идешь или остаешься с этой?
Андрей поднял на мать глаза. В них была мольба, страх и остатки надежды.
— Мама… Мамочка, прости… Я… я не хотел… Это она…
Галина Сергеевна смотрела на него. На своего взрослого, тридцатилетнего сына, который прятался за чужие спины. Сначала за ее, потом — за женину.
Она была Стоиком. Она привыкла держать на себе небо. Но она больше не собиралась держать на себе его.
— Я тебя простила, Андрей. И отпустила. Иди.
Он заплакал. Тихо, по-детски. Поднялся, пошатываясь, и пошел за женой.
Дверь за ними захлопнулась.
Галина Сергеевна осталась одна. В своей разоренной кухне.
Резко пахло краской и пролитым шампанским. Запах чужого, нетерпеливого праздника.
Она подошла к окну и распахнула его настежь. Морозный, чистый воздух ворвался в комнату.
Она взяла серую урну с табуретки. Отнесла ее в коридор и поставила рядом с мусорным ведром. Прямо на скомканный план перепланировки.
Потом она вернулась на кухню.
Достала из шкафчика, который не успели сломать, свою старую медную ступку. Насыпала туда горсть семян аниса и несколько веточек розмарина.
Тяжелый пестик мерно застучал по металлу.
Резкий, пряный, живой аромат начал медленно вытеснять химическую вонь.
Галина Сергеевна не возвращала прошлое. Она не пыталась снова испечь что-то с ванилью.
Она создавала новый запах. Для своей новой жизни.
Она заварила себе крепкий, пахучий травяной сбор. Села за свой стол.
Снаружи шумел город. Внутри ее квартиры, ее крепости, было спокойно. И это спокойствие принадлежало только ей.
Эпилог
Прошло полгода.
Ремонт в квартире Галины Сергеевны все-таки состоялся. Но совсем другой.
Она наняла бригаду, которая аккуратно, под ее присмотром, выровняла стены. Она сама выбрала краску — теплого, сливочного оттенка.
Стену между кухней и балконом она ломать не стала. Наоборот — она утеплила балкон, превратив его в маленькую оранжерею.
Теперь там в длинных ящиках росли розмарин, тимьян, мята и базилик. Ее личный, живой источник запахов.
Старую мебель, которую Светлана брезгливо называла «хламом», Галина Сергеевна отвезла к реставратору. Мастер снял старый лак, и ее буфет, стол и стулья заиграли живым теплом натурального дерева.
Она избавилась от всего, что напоминало о вторжении. Выбросила коробки, которые Андрей и Света так и не забрали.
Ее дом снова стал ее крепостью.
Иногда звонил Егор Петрович.
— Ну как ты, Галя? Воскресшая? Юристы не беспокоят?
— Живу, Егор. Просто живу, — отвечала она. — Спасибо тебе, все улеглось.
Она знала, что он беспокоится о последствиях. Но их не было. Легенда, которую он создал, сработала.
Егор Петрович задним числом создал в архивах больницы историю болезни «Галины Устиновой» (девичья фамилия ее матери), которую якобы перепутали с «Ушаковой». «Устинову» перевели в другую больницу, а «Ушакову» по ошибке отправили в морг.
Чиновникам из ЗАГСа и полиции, столкнувшимся с живой «покойницей», было проще поверить в эту бюрократическую путаницу и списать все на халатность, чем в такой невероятный сговор.
Дело тихо закрыли. Галина Ушакова была жива. Официально и фактически.
Она видела Андрея один раз. Случайно, у магазина.
Он похудел, осунулся. Стоял в очереди за какими-то дешевыми полуфабрикатами.
Их взгляды встретились. Он дернулся, хотел подойти, но за его спиной тут же выросла Светлана.
Она тоже изменилась. Дорогой лак для волос сменился чем-то более дешевым, но запах был таким же резким. Он теперь казался отчаянным.
Ее «рациональность» и «прагматизм» разбились о быт в тесной однокомнатной квартире. Их общий план, их главный проект — «квартира свекрови» — провалился. А ничего другого, что их связывало, видимо, и не было.
Светлана злобно схватила Андрея за локоть и потащила за собой, бросив на Галину Сергеевну взгляд, полный яда.
Галина Сергеевна не ответила. Она просто смотрела им вслед.
Она не чувствовала ни злорадства, ни жалости. Только облегчение.
Ее сын сделал свой выбор. Он выбрал не ее. Он выбрал квартиру. Но остался и без матери, и без квартиры. Он остался со Светой. Это был его персональный, заслуженный финал.
Вечером Галина Сергеевна сидела на своей новой кухне.
Резкий, пряный аромат базилика смешивался с запахом свежемолотого кардамона. Она пекла печенье по новому рецепту.
Она больше не была «Стоиком», держащим на себе чужие проблемы. Она была просто женщиной, которая вернула себе свое место.
Она отрезала себе кусок жизни, который принадлежал только ей. И этот кусок пах не ванилью прошлого, а терпкими травами ее настоящего.
