— Да ты хоть понимаешь, что я устала как собака?! — Лена швырнула сумку на тумбочку у двери, та гулко стукнулась о стену. — Весь день на ногах, потом ещё в магазин, а ты сидишь тут, сериалы свои дурацкие смотришь! Прекращай ныть и ищи работу, дорогой!
Сергей даже не повернулся. Лежал на диване, уткнувшись в телефон, только плечо дёрнулось, будто муха его укусила. Повисла тяжёлая тишина, но Лена уже знала, что сейчас будет.
— Ага, конечно, — голос у него был низкий, с хрипотцой, как у человека, который только проснулся, хотя уже вечер. — Это я ною? Это ты вечно орёшь, как базарная тётка. Может, я работу ищу, а ты мне мозги выносишь, лишь бы я под твою дудку плясал?
— Под мою дудку?! — Лена аж задохнулась от злости, шагнула к нему, уперев руки в бока. — Это я, значит, виновата, что ты полгода дома сидишь? Что Светка из второго подъезда мне вчера в лицо хихикала — мол, твой Серёжа совсем обленился, на жену всё спихнул?
— Да плевать мне на твою Светку! — Сергей резко сел, глаза налились кровью, телефон полетел на подушку. — Ты мне зубы не заговаривай! Я что, по-твоему, специально без дела сижу? Ты хоть знаешь, каково это, когда на собеседовании тебе в лицо смеются — сорок лет, а опыта толком нет?
— А чей это выбор был, Серёж? — Лена уже кричала, голос срывался. — Кто в девяностых по стройкам мотался, вместо того чтобы образование получить? Я, что ли?
— О, пошла пластинка! — он вскочил, сжал кулаки. — Ты мне теперь всю жизнь будешь этим тыкать? Давай, расскажи ещё, как ты за меня замуж вышла, а могла бы с инженером каким-нибудь жить!
Лена осеклась. Грудь ходила ходуном, а в горле ком стоял. Она отвернулась, схватила сумку и начала выкладывать продукты на стол — картошку, хлеб, банку солёных огурцов. Руки дрожали. Сергей смотрел ей в спину, тяжело дыша, потом хлопнул дверью на кухню и ушёл. Скрипнула балконная дверь — закурил.
Они поженились больше двадцати лет назад, в девяносто восьмом. Лене было девятнадцать, Сергею двадцать три. Тогда он казался ей самым надёжным парнем на свете: высокий, крепкий, с руками, которые могли и гвоздь забить, и обнять так, что все беды отступали. Работал он на стройке, деньги приносил хорошие. Лена тогда только техникум закончила, устроилась в швейный цех, шила халаты для больниц. Мечтала, что выберутся они из коммуналки, где жили с её мамой, Анной Петровной, купят свою квартирку. Сергей обещал.
Но потом стройка встала, деньги кончились, а Сергей всё мотался по шабашкам. То крышу клал, то заборы ставил, то в ларёк на рынке устроился — грузчиком. Лена терпела, подрабатывала, шила соседкам на заказ. Анна Петровна ворчала: «Зачем тебе этот непутёвый, Леночка? Бери пример с Таньки, она с бухгалтером живёт, уже дачу строят». Лена отмахивалась. Любила она его, дурака. Особенно когда он, уставший, приходил домой и, смеясь, доставал из кармана горсть мелочи: «На, хозяйка, огурцов солёных купи, знаю, любишь».
Была у Сергея странная привычка — он никогда не выбрасывал старые газеты. Собирал их стопками в углу комнаты, говорил: «Это память, Лен, про жизнь нашу». Лена ругалась, что пыль только собирают, а он отшучивался.
Однажды она нашла в одной из этих газет объявление, обведённое красным карандашом: «Требуются рабочие на завод, стабильная зарплата». Дата — десять лет назад. Спросила, почему не пошёл. Сергей промолчал, только курил на балконе до полуночи.
А ещё был случай, о котором Лена никому не рассказывала. Года три назад, когда Сергей работал в автосервисе, она нашла у него в куртке письмо. Пожелтевший конверт, без адреса, внутри листок: «Серёжа, прости, что так вышло. Если что, я в Калуге, на старом месте». Подпись — «Маша». Лена тогда полночи не спала, думала: кто такая Маша? Спросить не решилась. А потом Сергей сам рассказал как-то за ужином, пьяный: Маша — сестра двоюродная, в девяностых сбежала из дома, потом письмо прислала. Лена поверила. Или сделала вид.
***
На следующий день после скандала Лена сидела на кухне, чистила картошку. Тишина давила. Сергей с утра ушёл куда-то, даже не попрощался. Она уже хотела позвонить, но тут дверь хлопнула.
— Лен, ты дома? — голос у него был какой-то странный, не злой, а будто растерянный.
— Где ж мне ещё быть? — она не обернулась, продолжала скрести ножом.
Сергей вошёл, бросил на стол пакет. Из него выкатилась банка огурцов.
— Это что, примирение твоё? — Лена фыркнула, но уголки губ дрогнули.
— Слушай, не начинай, — он сел напротив, потёр лицо руками. — Я сегодня ходил… Ну, в общем, работу нашёл. В гаражах, у Санька, знакомого. Машины чинить буду. Не ахти что, но хоть что-то.
Лена замерла, нож в руке повис. Посмотрела на него — глаза красные, небритый, но смотрит прямо.
— Серьёзно? — тихо спросила.
— Серьёзно, — он кивнул. — Только… Лен, я вчера на балконе сидел, думал. Мы ж так дальше не можем. Ты орёшь, я психую. Может, нам разойтись, а?
Она медленно отложила нож. В груди что-то сжалось.
— Ты это сейчас придумал или давно хотел сказать?
— Давно, — он отвёл взгляд. — Просто сил нет смотреть, как ты из-за меня мучаешься.
Лена молчала. Потом встала, подошла к мойке, открыла кран, умыла лицо. Вода холодная, аж зубы свело.
— Мама всегда говорила, что ты меня до ручки доведёшь, — наконец сказала она, вытирая руки полотенцем. — А я не верила. Думала, мы вместе всё переживём.
— Так и пережили же, — Сергей усмехнулся криво. — Двадцать лет. А толку?
— Толк есть, — она резко повернулась. — Ты хоть раз меня спросил, чего я хочу? Я ж не ради денег на тебя ору. Мне страшно, Серёж. Что будет, если я заболею? Если с мамой что случится? Ты ж даже огурцы эти не купишь, если я не принесу!
Он молчал, смотрел в пол. А потом вдруг сказал:
— Я утром звонил в Калугу. Маше. Она там мастерскую открыла, швейную. Говорит, нужен человек, заказы возить. Зовёт к себе.
Лена замерла. Маша. Та самая.
— И что ты ей сказал? — голос дрогнул.
— Что подумаю, — он поднял глаза. — Лен, я не уйду, если ты скажешь остаться. Но если ты тоже думаешь, что нам конец, я поеду.
***
Через неделю Сергей уехал. Лена сама собрала ему сумку — пару рубашек, джинсы, банку огурцов сунула на дно. Проводила до автобуса, молча постояла на остановке. Он обнял её на прощание, крепко, как раньше, и ушёл.
Дома она села на кухне, открыла банку, что он принёс в тот день. Съела один огурец, солёный, хрустящий. И вдруг заплакала — тихо, без всхлипов, просто слёзы текли. Не от горя, а от какого-то странного облегчения. Двадцать лет закончились. А что дальше — она пока не знала. Но в углу комнаты всё ещё лежала гора старых газет, и Лена решила, что завтра их выбросит.
