— Оль, я там почти закончил с карбюратором, сейчас быстро перекушу и обратно.
Слова упали на сервированный стол, как комья грязной земли на шёлковое покрывало. Лев стоял в проходе, соединяющем прихожую с гостиной, и от него исходила целая симфония запахов: въевшийся в одежду бензин, терпкий аромат машинного масла и острый, металлический дух пота. Он стягивал промасленную куртку, не замечая ни двух бокалов на тонких ножках, ни свечей, воск которых уже начал оплывать на белоснежную скатерть, ни запечённой утки, чей аромат отчаянно пытался пробиться сквозь гаражное зловоние.
Ольга не шелохнулась. Она сидела прямо, её спина была напряжена, как струна. Новое шёлковое платье цвета ночного неба облегало её фигуру, и этот контраст — между ней, такой праздничной, и им, таким обыденно-грязным, — был почти физически болезненным. Она медленно подняла на него глаза. В них не было ни обиды, ни упрёка. Только холодная, выжженная пустота.
— Садись, — её голос прозвучал ровно, безэмоционально. — Ужин остывает.
Лев плюхнулся на стул, отодвинув его с громким скрежетом. Его взгляд уже был устремлён в тарелку. Он впился вилкой в утиную ножку, отрывая большой кусок, и принялся жадно жевать. Он ел быстро, по-рабочему, словно боялся, что кто-то отнимет у него еду. Он не заметил её платья. Не заметил новой причёски. Он даже не спросил, по какому поводу банкет. Десятая годовщина их свадьбы просто не помещалась в его мир, плотно заставленный поршнями, клапанами и ржавым кузовом старого «Москвича».
— Представляешь, этот гад никак не хотел заводиться, — прочавкал он с набитым ртом. — Я уже и так, и этак. А потом понял — дело в жиклёре. Забит был намертво. Продул его, прочистил, сейчас как часы должен работать. Осталось только настроить. Думаю, до полуночи управлюсь.
Ольга молча взяла нож и отрезала себе крошечный кусочек утки. Положила его в рот, прожевала. Сделала маленький глоток вина. Все её движения были выверенными, почти театральными. Она наблюдала, как он уничтожает ужин, приготовленный ею с такой надеждой. Она смотрела на его руки — с чёрной каймой под ногтями, с въевшейся в кожу грязью, которую уже не отмыть. Этими руками он когда-то касался её. Теперь они принадлежали груде металла.
Он доел, отодвинул тарелку и с удовлетворением рыгнул.
— Всё, спасибо. Было вкусно. Я побежал.
Он уже начал вставать, когда её голос остановил его. Тихий, но твёрдый, как стальной прут.
— Лев.
Он замер, повернувшись к ней. На его лице было написано нетерпение.
— Что ещё, Оль? У меня правда времени в обрез. Момент упущу…
Она медленно встала. Подошла к нему вплотную. Она была ниже его, но сейчас, глядя ему прямо в лицо, казалась огромной. Её глаза были сухими и ясными.
— Раз этот гараж и эта груда железа для тебя важнее, чем я, то можешь переносить туда свою кровать! Мне надоело быть замужем за призраком, который появляется только чтобы поесть! С сегодняшнего дня ты живёшь там, а я — здесь!
Лев моргнул. Усмехнулся.
— Оль, ну чего ты начинаешь? Ну годовщина, я помню. Завтра отметим, а? Купим торт, шампанское. Ну войди в положение, я почти у цели! Это же мечта!
Он попытался обнять её, но она отстранилась так, будто он был прокажённым.
— Я не шучу. Дверь в дом для тебя теперь будет закрыта. Живи со своей мечтой. А я попробую пожить без тебя.
Она развернулась и пошла в спальню. В её походке не было ни капли сомнения. Лев постоял секунду, глядя ей вслед. Потом махнул рукой. Бабские капризы. Пройдёт. Он схватил со стула свою грязную куртку и, насвистывая, вышел из квартиры, направляясь к своему ржавому божеству, которое ждало его в холодном бетонном боксе. Он ещё не знал, что только что услышал не угрозу, а приговор.
Лев шагал к гаражному кооперативу, и с каждым шагом напряжение, оставшееся после разговора с женой, слетало с него, как дорожная пыль. Он вдыхал прохладный ночной воздух, и тот казался ему целебным бальзамом после душной атмосферы квартиры. Какие кровати? Какие переезды? Обычная женская обида, усиленная годовщиной. Завтра купит ей цветы, сводит в ресторан, и всё забудется. Она просто не понимает. Не понимает этого азарта, этого зуда в руках, когда ты в шаге от победы над мёртвым железом.
Щёлкнул замок на массивных воротах гаража. Внутри пахло его миром. Здесь не было места упрёкам и сложным щам. Здесь была простая и понятная цель. Тусклая лампа под потолком выхватила из темноты вишнёвый бок «Москвича». Лев провёл по нему рукой, как по крупу любимой лошади. Он не был ржавым, нет. Он был… с историей. Металл хранил следы времени, и в этом была его честность.
Он не стал переодеваться. Скинул куртку на старое кресло, вытер ладони о ветошь, уже чёрную от масла, и склонился над распахнутым капотом. Вот он, виновник торжества. Карбюратор. Маленькое металлическое сердце, которое отказывалось биться ровно. Он работал сосредоточенно, отрешённо. Движения его пальцев были точными и уверенными. Он забыл про утку, про вино, про шёлковое платье и про женщину в нём. Существовал только он, свет лампы и хитросплетение трубок и жиклёров. Время перестало существовать, превратившись в густую, вязкую субстанцию, пахнущую бензином.
И вот, момент настал. Он повернул ключ в замке зажигания. Стартер жалобно взвизгнул раз, другой, а потом… Двигатель кашлянул, чихнул чёрным дымком и вдруг завёлся, заурчав. Неровно, с перебоями, но он жил! Лев выскочил из машины, подбежал к мотору и начал колдовать с винтами качества и количества, прислушиваясь к работе двигателя, как врач к дыханию пациента. Через десять минут мотор заработал ровнее, его хриплый, но уверенный рёв наполнил бетонную коробку. Победа. Абсолютная, чистая, мужская победа.
Довольный, он заглушил двигатель. Тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающего металла, показалась ему оглушительной. Он посмотрел на часы. Половина первого. Немного задержался. Ну ничего, зато с каким результатом! Теперь можно и домой. Он с гордостью подумал, что завтра утром расскажет Ольге о своём триумфе. Она, конечно, не поймёт и половины, но должна же оценить его упорство.
Он шёл к дому, насвистывая мелодию из старого фильма. Подъезд встретил его привычной тишиной. Он легко взбежал на третий этаж, сунул ключ в замочную скважину и… не смог его повернуть. Ключ вошёл лишь наполовину и упёрся во что-то. Лев вынул его, перевернул, попробовал снова. Тот же результат. Внутри что-то глухо щёлкнуло, словно ключ наткнулся на новую, незнакомую преграду. Он нахмурился. Сменила замок? Да быть не может. Это уже не капризы, это что-то другое.
— Оль, открой! — Он не стал кричать, просто стукнул костяшками пальцев по двери. — Что за фокусы?
Ответа не было. За дверью было тихо, как в склепе. Ни шороха, ни звука шагов.
— Ольга! Я знаю, что ты не спишь. Открывай, я сказал!
Он прижался ухом к холодному металлу двери. Ничего. Абсолютная, мёртвая тишина. Его начала охватывать злость. Холодная, колючая. Она что, всерьёз? Он ударил по двери уже не костяшками, а основанием кулака. Гулкий удар разнёсся по лестничной клетке.
— Ты с ума сошла, что ли? Это что за цирк? Открывай немедленно!
Внезапно на площадке этажом выше зажёгся свет, и скрипнула дверь. Лев осёкся. Сосед, старик Петрович, выглянул на лестницу. Их взгляды встретились на долю секунды. Лев почувствовал, как к лицу прилила кровь. Унижение. Он, взрослый мужик, колотит в собственную дверь, как нашкодивший подросток. Он отвернулся, делая вид, что просто проверяет замок.
Петрович постоял мгновение и скрылся в квартире. Но этого было достаточно. Лев больше не мог стучать. Он сжал кулаки, чувствуя бессильную ярость. Что делать? Ломать дверь? Устраивать скандал на весь подъезд? Нет. Гордость не позволяла. Он постоял ещё минуту, вслушиваясь в тишину за дверью. Она была там. Сидела и слушала, как он унижается. И это бесило больше всего.
Он развернулся и молча пошёл вниз по лестнице. Обратно, в свой гараж. Только теперь это место уже не казалось ему храмом. Это была просто холодная бетонная коробка. Он дошёл до ворот, открыл их и сел в свой «Москвич». Машина, которая час назад была предметом его гордости, теперь казалась гробом на колёсах. Запах бензина и масла, который он так любил, теперь вызывал тошноту. Он откинул голову на сиденье и закрыл глаза. Холод медленно проникал сквозь одежду, забираясь под кожу, в самые кости. И он понимал, что эта холодная ночь — только первая.
Первую неделю Лев держался на чистом упрямстве. Холод, разбудивший его раньше, чем собственный стыд в то первое утро, стал его постоянным спутником. Ломота в спине от сна в неудобном кресле «Москвича» смешивалась во рту с привкусом вчерашнего унижения. Он завёл себе быт — примитивный, почти животный. Умывался над пластиковым ведром, поливая на руки ледяной водой из канистры. Завтракал сухим хлебом и дешёвым растворимым кофе, который заваривал в треснувшей кружке с помощью старого кипятильника. Кофе пах цикорием и отчаянием.
На работе он делал вид, что всё в порядке. На вопросы коллег о помятом виде и несвежей рубашке отшучивался, что затеял дома ремонт. В обеденный перерыв он не ходил в столовую, а давился в подсобке консервированной фасолью, купленной в круглосуточном магазине по дороге. Он злился. Злость была горячей, она согревала его изнутри лучше, чем тонкое одеяло, которое он нашёл в багажнике. Он злился на Ольгу, на её абсурдную жестокость. Он столько вложил в эту машину, в эту мечту, а она взяла и растоптала всё из-за какого-то ужина. Он не собирался извиняться. Ни за что. Это был вопрос принципа. Он докажет ей, что он мужик, что его не сломать сменой замка.
Ольга, в свою очередь, тоже вела свою войну. Она не сидела дома, оплакивая рухнувший брак. Она начала жить подчёркнуто правильно. Каждое утро, выходя на работу, она выглядела безупречно: идеально выглаженная блузка, лёгкий макияж, капля дорогих духов. Она ходила в продуктовый с высоко поднятой головой, покупая свежие овощи, хорошее мясо, сыр — всё то, что невозможно было приготовить на кипятильнике в гараже. Она знала, что он видит её из щели в воротах. Она знала, что каждый её шаг — это выстрел в его уязвлённую гордость.
Они столкнулись лицом к лицу в субботу днём. Лев, небритый, в засаленной толстовке, шёл от мусорных баков, куда выносил пустые консервные банки. Она возвращалась из парикмахерской. Её волосы были уложены в аккуратную причёску, от неё пахло лаком и салонной косметикой. Она несла в руках пакет из кондитерской. Они замерли посреди двора, как два боксёра перед началом раунда.
— Ну что, королева, наслаждаешься просторами замка? — первым нарушил молчание Лев. Его голос прозвучал хрипло, с нотками плохо скрываемой ненависти.
Ольга окинула его медленным, оценивающим взглядом, от которого ему захотелось провалиться сквозь асфальт.
— Я наслаждаюсь свежим воздухом, Лев. Тебе, должно быть, его не хватает в твоей консервной банке.
— Зато у меня нет необходимости наряжаться для похода за хлебом. Я живу настоящей жизнью, а не играю в театр для соседей, — он попытался уязвить её в ответ, кивнув на её причёску.
Она едва заметно усмехнулась, приподняв уголок губ.
— Ты путаешь настоящую жизнь с существованием бомжа. Впрочем, каждому своё. Кому-то — дом, а кому-то — ржавая мечта и канистра с водой. Приятного аппетита.
Она прошла мимо, оставив за собой шлейф духов, который смешался с запахом гнили от мусорных контейнеров. Лев остался стоять один. Каждое её слово было точным, выверенным ударом. Она не кричала, не обвиняла. Она просто констатировала факт. Факт его падения. Он посмотрел на свои руки, на грязь под ногтями. Посмотрел в сторону своего гаража. И впервые за всё это время он понял, что его «крепость» стала его тюрьмой.
Он вернулся в гараж и сел на водительское сиденье. Блестящий вишнёвый бок «Москвича», который он ещё недавно с любовью полировал, теперь казался багровым от запекшейся крови. Машина больше не была мечтой. Она была его сокамерником. Холодным, молчаливым свидетелем его унижения. Радость от победы над карбюратором испарилась без следа. Осталась только глухая, тупая ярость, которая медленно закипала где-то на дне его души, ожидая своего часа.
Ноябрь принёс с собой не просто холода, а настоящую, злую, зубастую зиму. Она пришла ночью, без предупреждения, и вцепилась в город ледяными клыками. Лев проснулся в своём автомобильном гробу от того, что его тело билось в неконтролируемой дрожи. Холод был не просто снаружи, он просочился внутрь, заморозил кровь в жилах, превратил кости в ледышки. Каждый выдох превращался в густое облако пара, которое тут же оседало инеем на холодном стекле. Он больше не чувствовал пальцев на ногах. Упрямство, которое грело его неделями, иссякло, оставив после себя лишь животный, первобытный страх замерзнуть насмерть в этой вишнёвой железной коробке.
Он больше не думал об унижении, о принципах, о том, кто прав, а кто виноват. Все эти мысли замёрзли, превратились в хрупкие, бессмысленные льдинки. В голове стучала одна-единственная мысль, горячая на фоне всеобщего оледенения: «Тепло. Дом». Он вывалился из машины, и ноги его едва держали. Двор был пуст и гулок. Свет горел только в одном окне на третьем этаже. В его окне. Это стало последней каплей.
Он не пошёл к двери подъезда. Он обошёл дом и вскарабкался по газовой трубе на козырёк. Оттуда до окна их спальни было рукой подать. Он заглянул внутрь. Ольга спала. Спокойно, безмятежно, в их тёплой постели. А он умирал здесь, в двух метрах от неё, на морозе. Ярость, чистая, животная, незамутнённая разумом, ударила ему в голову, затмив боль и холод. Он не стал стучать. Он разбил стекло локтем, обмотанным рукавом куртки. Звон разбитого стекла прозвучал в ночной тишине как выстрел. Ольга подскочила на кровати, её глаза расширились от ужаса. Лев, не обращая внимания на порезы и капающую с руки кровь, открыл раму изнутри и ввалился в комнату.
Он стоял посреди спальни, грязный, обросший, пахнущий морозом и бензином, а с его руки на чистый пол капала тёмная кровь. Тепло комнаты окутало его, и от резкого перепада температур у него закружилась голова.
— Я пришёл домой, — выдохнул он, и слова прозвучали как рычание зверя.
Ольга медленно встала с кровати. На ней была его старая футболка. Она не кричала. Её лицо превратилось в ледяную маску, на которой застыли презрение и ненависть. — Убирайся. Это больше не твой дом.
— Я замёрз, как собака, пока ты спала в тепле! — он шагнул к ней, оставляя на полу грязные следы. — Ты хотела меня убить? Заморозить там?
— Я хотела, чтобы ты сделал выбор, — её голос был тихим и резал хуже разбитого стекла. — Ты его сделал. Ты выбрал свою помойку на колёсах. Так что убирайся обратно в свою мечту и сдохни там. Мне всё равно.
Её спокойствие бесило его больше, чем крик. Он схватил её за плечи, встряхнул.
— Я строил этот дом! Я работал на двух работах, чтобы ты покупала себе эти платья и духи! А ты вышвырнула меня из него, как паршивого кота!
— Ты не дом строил, идиот, ты строил склеп! — выплюнула она ему в лицо. — Склеп, в котором ты появлялся только для того, чтобы заправить свой желудок и снова сбежать к своему ржавому идолу! Мне не нужны были твои деньги! Мне нужен был муж! Живой! А не призрак, от которого несёт соляркой и одиночеством!
Слова били наотмашь, выбивая воздух. Он разжал руки. Он смотрел на неё, и не видел ту женщину, на которой женился. Перед ним стоял враг. Чужой, ненавидящий его человек.
— Так вот оно что… Ты просто ждала повода.
— Да, — отрезала она. — Ждала. Ждала, когда ты окончательно превратишься в то, чем стал сейчас. В грязное животное, которое способно только ломать и выть на луну. Ты променял меня на груду железа. Так вот, слушай сюда, Лев. Ты проиграл. У тебя нет ни меня, ни твоей грёбаной мечты. Ты — ничто. Пустое место в грязной спецовке.
Это был конец. Он понял это с абсолютной, ужасающей ясностью. Он посмотрел на её лицо, на тёплую комнату, на их кровать. Всё это было уже не его. Он молча развернулся и пошёл к выходу. Не к разбитому окну, а к двери. Он прошёл по коридору, чувствуя её взгляд в своей спине. Открыл дверь своим, старым ключом, который всё ещё висел на связке. Вышел на лестничную клетку и закрыл дверь.
Он не спустился вниз. Он пошёл обратно. В гараж. Двигался он на автомате, как заведённая кукла. Он не чувствовал холода. Он не чувствовал ничего. В гараже он взял полную канистру с бензином. Ту, что берёг для первого триумфального выезда. Он подошёл к «Москвичу». Посмотрел на его вишнёвый бок, на который потратил сотни часов своей жизни. Мечта. Он усмехнулся беззвучно. Затем снял крышку с канистры и начал методично, медленно поливать машину. Капот, крышу, салон через разбитое боковое стекло. Едкий запах бензина наполнил гараж, но теперь это был запах погребального костра.
Закончив, он отошёл к воротам. Вытащил из кармана коробок спичек, который носил, чтобы разводить костерок для обогрева. Чиркнул спичкой. Огонёк заплясал в его руке. Он смотрел на него секунду, а потом бросил внутрь.
Раздался глухой хлопок, и пламя с жадностью набросилось на свою жертву. Огонь взревел, вырываясь из окон машины, пожирая краску, сиденья, его мечту, его прошлое, его жизнь. Лев не стал смотреть. Он развернулся и, не оглядываясь, пошёл прочь, в темноту ледяной ночи. За его спиной разгоралось пламя, освещая его одинокую, ссутулившуюся фигуру. Он шёл в никуда, не имея больше ни дома, ни мечты. Только выжженную пустоту внутри и снаружи…
