— Ты только посмотри на неё, Маш! Зверь, а не лодка! — Олег влетел в квартиру так, словно его внесли на волне чистого, незамутнённого счастья. Он сбросил на пол объёмную сумку, от которой тут же потянуло запахом речной воды и бензина, и распахнул руки для объятий. Его глаза горели мальчишеским, почти безумным азартом, а на лице играла улыбка человека, только что сорвавшего джекпот.
Маша не обернулась. Она стояла у раковины и медленно, с методичным нажимом, вытирала тарелку вафельным полотенцем. Её движения были выверенными, почти ритуальными. Она слышала его, чувствовала его эйфорию, которая заполнила их маленькую кухню, смешиваясь с запахом жареной курицы и ещё кое-чем — тонким, едва уловимым запахом сырости и гнили, который шёл из детской.
— Мужик почти даром отдал! «Прогресс-4», с мотором «Ямаха»! Представляешь? Он новый стоит как полмашины нашей! А я забрал… — он назвал сумму, от которой у Маши на секунду замерло сердце, а рука с тарелкой чуть дрогнула. Сумма была знакомой. Она точно знала, сколько лежало в металлической коробке из-под печенья на антресолях. Их «заначка». Теперь она знала, сколько там лежит сейчас. Ноль.
— Ты даже не представляешь, какой там эхолот! Рыбу видит на пятнадцати метрах! Всё, Машка, заживём! В выходные на острова, с ночёвкой, с ухой! Дочку возьмём, пусть свежим воздухом дышит! — он подошёл сзади и обнял её за плечи, ткнувшись небритой щекой в её шею.
От него пахло самодовольством. Густым, концентрированным, как выхлоп его нового мотора. Маша замерла, чувствуя, как внутри неё что-то холодное и твёрдое начинает разрастаться, вытесняя всё остальное. Свежий воздух. Она медленно повернула голову в сторону коридора, ведущего в комнату их восьмилетней дочери.
Оттуда тянуло совсем не свежестью. Там, в углу за шкафом, на стене расцветали чёрные бархатистые пятна плесени. Стеклопакет, установленный ещё застройщиком, давно потерял герметичность. Между стёклами скапливались мутные капли конденсата, а зимой по внутреннему стеклу стекали ручейки воды, образуя на подоконнике ледяные наросты. Дочка начала покашливать по ночам — сухим, надсадным кашлем. Педиатр разводил руками и говорил про аллергию, про экологию, про сухой воздух, а Маша знала — дело в грибке. Она видела его, она чувствовала его запах.
— Поздравляю, — произнесла она ровно. Голос не дрогнул, не сорвался. Он прозвучал так спокойно, что эта неестественность должна была бы его насторожить. Но Олег был слишком пьян своим счастьем.
— Да что «поздравляю»! Ты просто обязана это увидеть! Я её на прицепе притащил, на даче оставил. Блестит, как… как у кота яйца! Завтра поедем, всё покажу! Из той самой заначки взял, помнишь? Как раз хватило, копейка в копейку! Считай, вложение! — он отпустил её и отошёл к холодильнику, открыв его в поисках чего-нибудь холодного.
Маша поставила идеально сухую тарелку в шкаф. Затем взяла следующую. Вложение. Она посмотрела на своё отражение в глянцевой поверхности дверцы кухонного шкафа. На неё смотрела женщина с очень спокойным, почти безразличным лицом. Но в глубине её глаз уже разгорался холодный, яростный огонь. Она посмотрела на свои руки, которые сжимали полотенце. Они не дрожали. Они были готовы действовать. Она вытерла последнюю каплю и приняла решение.
Утро встретило их густым, серым светом, который едва пробивался сквозь запотевшее стекло на кухне. Олег, всё ещё пребывая в состоянии эйфории, суетился у кофеварки, насвистывая какой-то незамысловатый мотив. Он уже успел скачать на телефон приложение с прогнозом клёва и теперь, прихлёбывая кофе, рассказывал Маше о преимуществах донной ловли на большой воде, словно читал лекцию в клубе рыболовов-любителей. Он не замечал её молчания. Или не хотел замечать. Для него её тишина была знаком согласия, фоном для его собственного триумфа.
— Ты представляешь, какой там простор? Никаких тебе дураков с удочками по берегам, никто под руку не орет. Только ты, вода и рыба. Настоящая мужская медитация, — он мечтательно посмотрел в окно, будто видел там не унылый двор-колодец, а бескрайнюю гладь водохранилища.
Маша молча поставила перед ним тарелку с яичницей. Она спала не больше трёх часов, но на её лице не было и следа усталости. Только холодная, отстранённая сосредоточенность, как у хирурга перед сложной операцией. Она дождалась, когда он, доев и чмокнув её в щёку с деловитой нежностью, уйдёт на работу. Звук хлопнувшей входной двери стал для неё стартовым пистолетом.
Она не стала мешкать. Не было ни раздумий, ни сомнений. План созрел вчера вечером, застыл в её сознании, как лёд. Она взяла ключи от машины, свой телефон и маленькую тряпочку из микрофибры. В прихожей её взгляд упал на резиновые сапоги Олега, всё ещё испачканные прибрежным илом. Она брезгливо обошла их и вышла из квартиры.
Дорога до дачи заняла чуть больше сорока минут. За окном проносились однообразные пейзажи пригорода, но Маша их не видела. Её мысли были предельно ясны и двигались по одной, чётко проложенной колее. Она не думала о предательстве или обиде. Она думала о цифрах. Сумма, которую он назвал. Сумма, которую ей озвучили в оконной фирме две недели назад. Разница была не в её пользу, но это было решаемо. Это была просто задача, которую нужно было выполнить.
Лодка стояла во дворе, рядом со старой яблоней. Накрытая брезентом, она походила на огромное спящее животное. Маша стянула тяжёлое, влажное полотно. Лодка и впрямь была хороша. Блестящий алюминиевый корпус, аккуратные сиденья, обитые синим кожзаменителем, и, конечно, мотор — чёрный, хищный, с яркой надписью «Yamaha». Он выглядел чужеродным, слишком дорогим и новым на фоне их скромного дачного домика. Словно на шею нищему повесили бриллиантовое колье.
Маша достала телефон. Она работала быстро и методично. Никаких лишних движений. Сначала — общий план. Сбоку, спереди, сзади. Потом — детали. Она открыла камеру и начала съёмку. Крупный план винта, почти без царапин. Идеально чистый корпус под транцем. Она достала микрофибру и протёрла от пыли глянцевую поверхность мотора, чтобы логотип блестел на солнце.
Сфотографировала эхолот, который Олег так расхваливал, его цветной экранчик, крепления. Сняла крупно табличку с техническими характеристиками. Каждый снимок был продуманным, коммерческим. Она не фотографировала игрушку мужа, она создавала товарную карточку для маркетплейса.
Закончив, она села в машину. Зашла на самый популярный сайт объявлений и начала создавать публикацию. Заголовок: «Продам лодку Прогресс-4 с мотором Yamaha. Срочно». В описании сухо перечислила все достоинства: «Состояние отличное. Мотор почти без наработки. Полный комплект. Продажа в связи с резкой сменой планов». Она на секунду задумалась над ценой. Поставила ту, что назвал Олег, и отняла от неё десять тысяч — для скорости. Фотографии загрузились быстро. Она нажала кнопку «Опубликовать» и отложила телефон.
Ждать пришлось недолго. Минут пятнадцать. Телефон зазвонил, когда она уже выезжала с просёлочной дороги на шоссе. Мужской, деловитый голос в трубке, без лишних предисловий.
— Добрый день. По лодке звоню. Объявление ещё актуально?
— Да, актуально, — ровным голосом ответила Маша. — Цена окончательная? Заберу сегодня же.
— Окончательная. Забирайте, — ответила она. Они договорились о времени. Покупатель пообещал быть на даче через два часа с наличными. Маша развернула машину. Операция входила в свою финальную стадию.
Вечер окутал квартиру привычными, убаюкивающими звуками. В духовке шкворчала курица, по телевизору в гостиной шёл какой-то незамысловатый сериал, дочка в своей комнате возилась с конструктором. Олег вернулся с работы уставший, но довольный. Он всё ещё жил предвкушением. Мысли о рыбалке, о первом выходе на воду на собственном судне грели его изнутри лучше любого коньяка. Он даже заехал в магазин и купил тот самый торт, который любила Маша — «Птичье молоко», как жест молчаливого примирения за единолично потраченную заначку. Он не считал себя виноватым, нет, но понимал, что жене нужно было дать что-то взамен. Торт казался ему адекватной компенсацией.
— Ужинать! — голос Маши прозвучал из кухни ровно и спокойно, как объявление диктора на вокзале.
Они сели за стол. Олег с энтузиазмом рассказывал о рабочем дне, о смешном случае с коллегой, о планах на выходные. Он уже проложил на карте маршрут до самого рыбного, по его мнению, места на водохранилище. Маша ела молча, лишь изредка кивая. Она не прикасалась к торту, который стоял в центре стола нелепым белым монументом их разрушенному договору. Её спокойствие начинало действовать Олегу на нервы. Оно было неправильным, неестественным. В нём не было обиды или злости, только ледяная пустота, которая была гораздо хуже любой ссоры.
— Маш, ну ты чего молчишь? — не выдержал он. — Я же вижу, что ты дуешься. Ну да, не посоветовался. Но ты же понимаешь, какой шанс был! Упустить его было бы просто преступлением! Это же не просто игрушка, это… это для семьи!
Маша медленно дожевала кусочек курицы, промокнула губы салфеткой и посмотрела на него. Прямо в глаза. В её взгляде не было ничего, кроме холодной, деловой вежливости. — Я не дуюсь, Олег. Наоборот. Я очень ценю твою заботу о семье. Настолько, что решила последовать твоему примеру.
Она встала, подошла к комоду, взяла оттуда два аккуратно сложенных листа бумаги и вернулась к столу. Она положила их перед ним, рядом с его тарелкой. Верхний лист был договором на изготовление и установку оконного блока. Нижний — квитанцией о внесении предоплаты.
— Спасибо за новые окна для дочки, дорогой. Ты очень щедрый отец. А рыбачить будешь продолжать с берега.
Олег уставился на бумаги. Слова на них складывались в знакомые предложения, но смысл ускользал, рассыпался песком сквозь пальцы. «Договор…», «Трёхкамерный стеклопакет…», «Исполнитель…», «Заказчик…». Его взгляд зацепился за жирную печать и подпись менеджера. Потом он перевёл глаза на квитанцию. Сумма предоплаты была внушительной. Очень. Она составляла примерно две трети от стоимости его новой лодки. Он поднял на Машу растерянный, непонимающий взгляд.
— Я не понял. Это что, шутка такая? Какие окна? Мы же решили, что пока нет денег.
— Теперь есть, — её голос был таким же ровным. — Точнее, были. Я внесла аванс сегодня днём. Мастер придёт на замер завтра утром. Сказали, за неделю сделают. Как раз к похолоданию успеем, чтобы дочка больше не дышала плесенью.
До него начало доходить. Медленно, как доходит боль от сильного удара, с запозданием. Он снова посмотрел на сумму в квитанции, потом на её непроницаемое лицо. Холодная догадка начала зарождаться где-то в глубине его сознания, но он гнал её прочь, отказываясь верить.
— Маша, откуда… откуда деньги?
Она взяла вилку и аккуратно отделила ещё один кусочек от куриной ножки. Она не смотрела на него. Она смотрела в свою тарелку, словно там было написано всё, что она собиралась сказать.
— Ты же сам сказал — это вложение. Я просто обналичила наши инвестиции. Очень удачно, кстати. Покупатель нашёлся буквально за полчаса. Хороший мужчина, сказал, что давно искал именно такой комплект.
Мир Олега накренился. Звук телевизора из гостиной, тихий шорох конструктора из детской, запах ужина — всё это вдруг стало далёким и нереальным. Перед глазами стояла только она, его жена, спокойно ужинающая после того, как только что провернула за его спиной чудовищную, немыслимую операцию. Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а потом бросилась обратно, ударив в виски.
— Ты… что ты сделала? — прошептал он. Это был уже не вопрос. Это было начало конца.
Тишина, которая повисла над столом, была плотнее и тяжелее остывающего ужина. Она не звенела, не давила — она поглощала звуки. Олег смотрел на бумаги, потом на Машу, потом снова на бумаги. Его мозг отчаянно пытался найти в этом какой-то извращенный розыгрыш, злую, но поправимую шутку. Но лицо жены было лишено всякой игривости. Оно было похоже на лицо судебного пристава, зачитывающего окончательный и не подлежащий обжалованию вердикт.
— Ты… что ты сделала? — голос его был хриплым, еле слышным. Шок сменился медленно подступающей, ледяной яростью. Он отодвинул от себя тарелку с курицей, словно она внезапно стала ядовитой.
— Я сделала то, что должен был сделать ты несколько месяцев назад, — Маша отложила вилку и нож, сложив их идеально параллельно на тарелке. Её ужин был окончен. — Я обеспечила нашему ребёнку возможность дышать чистым воздухом в своей комнате.
— Ты продала мою лодку, — произнёс он это не как вопрос, а как констатацию чудовищного факта. Он медленно поднялся из-за стола. Его движения были скованными, деревянными, как у марионетки, у которой оборвали половину нитей. — Ты взяла и продала мою вещь. За моей спиной.
— Твою вещь? — впервые за весь вечер в голосе Маши появился металл. Холодный, режущий. — Эту «твою вещь» ты купил на наши общие деньги. На деньги, которые мы откладывали. На деньги, которые должны были пойти на окно. Или ты забыл наш разговор две недели назад? Когда я показала тебе счёт из оконной фирмы, а ты сказал, что это слишком дорого и надо подождать? Чего подождать, Олег? Пока у Полины разовьётся хронический бронхит или астма?
Он обошёл стол, остановившись напротив неё. Его кулаки сжались так, что побелели костяшки. Он смотрел на неё сверху вниз, пытаясь подавить её своей физической массой, своим гневом.
— Это была моя мечта! Ты понимаешь?! Мечта! А ты её просто растоптала и продала первому встречному за копейки!
И тут плотина прорвалась. Спокойствие Маши, такое выверенное и неестественное, исчезло. Но она не закричала. Она заговорила — тихо, отчётливо, вбивая каждое слово, как гвоздь.
— Раз ты не считаешь нужным обсуждать со мной крупные покупки, то и я не буду! Твоя новая лодка отлично смотрелась на сайте продаж, а на вырученные деньги я наконец-то поменяю окна в детской!
— Но это моя мечта…
— Твоя мечта? А мечта твоего ребёнка не кашлять каждую ночь — это не в счёт? Ты примчался сюда, светясь от счастья, от своей новой игрушки, пока в комнате, где спит твой ребёнок, по стенам ползёт чёрная плесень! Ты вообще туда заходил в последнее время? Ты нюхал этот воздух? Ты видел эти разводы на стекле? Нет! Тебя это не волновало. Тебя волновал эхолот и клёв на большой воде.
Она встала, оказавшись с ним почти на одном уровне. В её глазах больше не было льда. Там полыхал огонь — тёмный, безжалостный.
— Ты говоришь, я продала «твою вещь». А ты продал здоровье нашей дочери за кусок алюминия с мотором. Так что, если уж говорить начистоту, моя сделка была куда честнее и выгоднее. Для семьи.
Олег смотрел на неё, и в его взгляде ярость боролась с полным опустошением. Он открыл рот, чтобы что-то ответить, но не нашёл слов. Все его аргументы о предательстве, о воровстве, о мечте рассыпались в пыль перед её простой, убийственной логикой. Он не мог спорить с плесенью. Он не мог сказать, что лодка важнее лёгких его ребёнка. Он мог только ненавидеть её за то, что она поставила его перед этим фактом так жестоко и публично, здесь, на их общей кухне.
Он молча развернулся и вышел из кухни. Не хлопнув дверью, не крикнув ничего вдогонку. Он просто ушёл в гостиную и сел в кресло, уставившись в тёмный экран выключенного телевизора. Маша осталась стоять посреди кухни. Скандал закончился. Не было победителей. Она посмотрела на стол: нетронутый торт, остывший ужин, договор на окна.
Всё это было теперь артефактами из какой-то другой, прошлой жизни. Она начала молча убирать тарелки. В квартире стало очень тихо. Но это была уже не та тишина, что была до скандала. Это была тишина морга, где в разных комнатах лежат два тела, которые когда-то были одной семьёй…
