— Наташ, привет! Мы тут с парнями решили продолжить. Через пять минут зайдём, жди.
Голос Дениса в трубке, громкий, весёлый и абсолютно беззаботный, прозвучал как выстрел в той благословенной тишине, которую Наталья с таким трудом выстраивала вокруг себя последние полчаса. Она не успела ничего ответить. Он просто бросил трубку, оставив её с короткими гудками и ощущением надвигающейся катастрофы. Телефон медленно выскользнул из ослабевших пальцев и глухо стукнулся о ковёр. Она так и осталась сидеть на краю дивана, глядя в одну точку.
День выпил из неё все соки, до последней капли. Бесконечные отчёты, два совещания, скандальный клиент и сломавшийся под вечер принтер — всё это сплелось в один тугой, гудящий узел напряжения где-то в основании черепа. Всё, о чём она мечтала, переступая порог квартиры — это скинуть с себя эту офисную униформу, ставшую второй кожей, залезть в горячую ванну и лежать там, пока вода не остынет. А потом, завернувшись в мягкий халат, выпить чашку травяного чая и тупо смотреть какой-нибудь глупый сериал, не вникая в сюжет. Просто чтобы в голове не было ни одной мысли. Тишина. Ей физически была необходима тишина.
Она уже почти достигла своей цели. Сняла туфли, от которых ныли ступни, распустила тугой пучок волос, позволив им упасть на плечи. Квартира встретила её покоем. Приглушённо гудел холодильник, за окном лениво проезжали машины, но их шум был далёким, не нарушающим её маленького, хрупкого мира. Она даже успела подумать, какое это счастье — вернуться домой, где тебя никто не ждёт с новыми проблемами и требованиями. Где можно просто быть.
Резкий, пронзительный звонок домофона разрезал воздух, заставив её вздрогнуть. Пять минут ещё не прошло. Он всегда так делал. Не давал ей времени даже на то, чтобы мысленно приготовиться к вторжению. Она не пошла открывать. Она знала, что у него есть ключ, и он просто проверяет, дома ли она. Через полминуты в замке заскрежетал ключ, и входная дверь распахнулась, впуская в прихожую облако морозного воздуха, громкие голоса и густой запах перегара, смешанный с табачным дымом.
В квартиру ввалилась весёлая компания. Первым шёл Денис, его лицо раскраснелось от выпитого и холода. За ним, толкаясь и громко смеясь, протиснулись ещё трое его приятелей — вечный состав этих спонтанных посиделок. Серёга, огромный, похожий на медведя, тут же попытался сгрести её в объятия, но она инстинктивно отступила на шаг вглубь комнаты.
— Наташка, хозяйка, встречай гостей! — пробасил он, не заметив её манёвра.
Денис, тем временем, уже хозяйничал. Он сбросил куртку прямо на пуфик, небрежно швырнул ключи на комод и прошёл в гостиную, как будто не видел её вовсе. Он был в своей стихии: центр внимания, душа компании, хозяин дома, где всегда нальют и накормят. Он плюхнулся на диван, на котором она только что сидела, и по-хозяйски закинул ноги на журнальный столик.
— Наташ, организуй нам что-нибудь побыстрому, мы голодные как волки! — крикнул он в сторону прихожей, где она всё ещё стояла, окинув его друзей ледяным, тяжёлым взглядом.
Она молча прошла в комнату. Она не смотрела на его приятелей, которые уже начали рассаживаться, создавая шум и суету. Её взгляд был прикован к Денису. Он улыбался ей своей самой обаятельной улыбкой, той, что должна была обезоружить и заставить её тут же бежать на кухню, гремя кастрюлями. Но сегодня что-то сломалось. Механизм, который годами заставлял её проглатывать усталость и раздражение, дал сбой. Она медленно подошла к журнальному столику, взяла с него пульт от телевизора и пачку его сигарет. Затем выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. Веселье, так и не начавшись, дало первую трещину.
— Всё, что вам нужно, есть в холодильнике и в баре. Обслуживаете себя сами, — её голос был ровным, лишённым всяких интонаций, и от этого звучал в наступившей тишине неестественно громко. Она перевела взгляд с Дениса на его приятелей, которые замерли с полуснятыми куртками и застывшими улыбками. — А ты, дорогой, сегодня спишь на диване. Если, конечно, твои друзья оставят на нём место.
Она развернулась, собираясь уйти в спальню. Это был не просто отказ. Это было публичное отречение. Декларация независимости, зачитанная перед его полком. Воздух в комнате загустел. Улыбка сползла с лица Дениса, обнажив удивление, которое быстро сменялось тёмной, багровой злостью. Его друзья неловко переглянулись. Весёлая пьяная вечеринка на их глазах превращалась в нечто совершенно иное, и они были не просто зрителями, а катализаторами этого процесса.
— Ты чего удумала? — прошипел Денис ей в спину. Он вскочил с дивана, его расслабленная поза сменилась хищной, напряжённой. — А ну вернись. Не позорь меня перед парнями.
Она не остановилась. Её рука уже легла на дверную ручку спальни. В этот момент она была оглушительно спокойна. Та часть её, которая годами сглаживала углы, уговаривала себя потерпеть, оправдывала его эгоизм, просто атрофировалась. Её больше не было. Она чувствовала лишь холодное, кристально чистое право на покой.
— Раз ты привёл в дом своих друзей, то сам их и развлекай! А я в ваши пьяные посиделки вписываться не собираюсь и обслуживать вашу компанию не буду!
Это было последней чертой. Для Дениса её слова, произнесённые перед его свитой, были равносильны публичной пощёчине. Это был бунт на его личном корабле, где он привык быть беспрекословным капитаном. В два шага он настиг её у самой двери.
— Я сказал, вернись, — его голос упал до низкого, угрожающего рычания.
Он схватил её за предплечье. Его пальцы сомкнулись мёртвой хваткой, железные тиски, впившиеся в её плоть. Это была уже не просьба и не приказ. Это было чистое, неприкрытое насилие. Униженный перед друзьями, он пытался силой вернуть себе власть, заставить её подчиниться. Его лицо исказилось, в глазах плескалась ярость от собственного бессилия. Он не пытался её ударить. Он пытался её сломать, заставить её тело подчиниться, раз уж её воля вышла из-под контроля.
Он дёрнул её на себя, разворачивая лицом к притихшим гостям, и потащил в сторону кухни.
— Сейчас ты пойдёшь и сделаешь нам бутерброды, — прорычал он ей прямо в ухо, чтобы слышали все. — И улыбнёшься. Ты меня поняла?
Наталья не сопротивлялась. Она позволила ему протащить себя несколько шагов. Она не кричала и не вырывалась. Она просто смотрела перед собой, и в её глазах не было страха. Там застыло что-то другое. Холодная, трезвая решимость человека, которого прижали к стене и не оставили другого выбора, кроме как бить в ответ. И она ударит. Прямо сейчас. Чем придётся.
Она не боролась с его хваткой. Её тело, обмякшее и податливое, позволило ему без труда протащить себя через порог кухни. Это секундное подчинение ввело его в заблуждение. Он решил, что сломал её, что сейчас, под угрозой физической силы и публичного унижения, она включит привычную программу «хорошей жены». Он уже предвкушал, как она, шмыгая носом, достанет из холодильника колбасу и сыр, а он великодушно бросит друзьям: «Видите? Просто устала немного». Но он не смотрел в её глаза. А если бы посмотрел, то увидел бы не капитуляцию, а бездну.
Её свободная рука, двигаясь с какой-то нечеловеческой, выверенной скоростью, скользнула по столешнице. Пальцы наткнулись на знакомую, шершавую поверхность тяжёлой дубовой доски. Это был инстинкт, первобытный рефлекс загнанного в угол существа. Она не думала, не взвешивала последствий. Мышцы сократились сами по себе.
Удар был коротким, глухим и страшно эффективным. Не плашмя, а ребром. Доска, предназначенная для разделки мяса, врезалась ему в висок. Звук был негромким, влажным. Почти интимным. В наступившей тишине он показался оглушительным.
Денис замер. Его пальцы, только что казавшиеся стальными, разжались сами собой. На лице отразилось не столько боль, сколько чистое, детское недоумение. Он моргнул раз, другой, словно пытаясь смахнуть с глаз пелену. Затем медленно пошатнулся и, как в замедленной съёмке, осел на пол, привалившись спиной к кухонному гарнитуру. Он не потерял сознание, нет. Он просто на несколько секунд выпал из реальности, оглушённый и дезориентированный.
Наталья не посмотрела на него. Она аккуратно, без малейшего стука, положила доску на её законное место у стены. Затем развернулась и вышла из кухни. Власть в квартире сменилась. Это произошло в тот самый момент, когда дерево встретилось с кожей.
Его друзья, до этого наблюдавшие за сценой с пьяным любопытством, резко протрезвели. Серёга, который ещё пять минут назад хотел её обнять, вжался в спинку кресла. Двое других замерли у порога, инстинктивно готовые к бегству. Они смотрели на неё, как на незнакомого, опасного зверя.
— Вон, — сказала она.
Одно слово. Тихое, но весомое, как камень. Оно упало в центр комнаты и разбило остатки их хмельного веселья на мелкие, острые осколки. Никто не двинулся с места. Они смотрели то на неё, то на проём кухни, откуда не доносилось ни звука.
— Я сказала — вон, — повторила она, делая шаг в их сторону. В её движении не было угрозы, но была непреложность стихийного бедствия.
И они побежали. Не пошли, а именно побежали. Спотыкаясь, путаясь в собственных куртках, они ринулись в прихожую. Кто-то уронил шапку и не стал её поднимать. Спешное шарканье ног, торопливое щёлканье замка, и всё стихло. Их бегство было окончательным приговором Денису. Они бросили своего вожака на поле боя, которое он сам же и создал.
Денис, держась за гудящую голову, поднялся на ноги. Он опёрся о дверной косяк и посмотрел на неё. Она стояла посреди гостиной, в центре своего, теперь уже только своего, пространства. В её взгляде не было ни злости, ни триумфа, ни, тем более, раскаяния. Только холодная, отстранённая пустота. Он смотрел на женщину, с которой прожил семь лет, и не узнавал её. Та, его Наташа, которая всегда прощала, всегда понимала, всегда обслуживала, исчезла. На её месте стояла эта. Чужая. Непонятная. Опасная.
Он молча прошёл мимо неё в прихожую. Поднял с пуфика свою куртку, накинул на плечи. Его движения были медленными, скованными. Он не искал свои ключи. Он не пытался ничего сказать. Любое слово сейчас прозвучало бы жалко. Его унизили. Его изгнали из собственного дома вместе с его же друзьями. Не сказав больше ни слова, он открыл входную дверь и вышел вон, в тишину лестничной клетки. Он сделал свой выбор. Он ушёл за ними, за своей стаей, оставив её одну.
Тишина, которую она так жаждала, навалилась на неё всей своей неестественной тяжестью. Она не была спасительной. Она была оглушающей, ватной, вязкой. Наталья не ложилась. Она провела остаток ночи в кресле, глядя в тёмное окно, в котором не отражалось ничего, кроме смутного силуэта её собственной фигуры. Усталость никуда не делась, она просто трансформировалась во что-то иное — в холодное, звенящее оцепенение. Она не чувствовала ни вины, ни сожаления. Только пустоту на том месте, где раньше были эмоции.
Ключ в замке повернулся около девяти утра. Она не вздрогнула. Она ждала этого звука. Дверь открылась, и на пороге появился Денис. Он был один. За ночь он успел привести себя в порядок: свежая рубашка, вымытые волосы, гладко выбритое лицо. На виске, там, куда пришёлся удар, чуть припухло и темнело небольшим синяком, но он, казалось, не обращал на это внимания. В руке он держал пустую спортивную сумку.
Он вошёл в квартиру, не разуваясь, и прошёл прямо в спальню. Наталья молча наблюдала за ним, не меняя позы. Она слышала, как выдвигаются ящики комода, как шуршит одежда. В этом не было злости или спешки. Его движения были деловитыми, механическими, как у человека, который пришёл в офис в выходной день, чтобы забрать забытые документы. Через несколько минут он вышел с набитой сумкой. Он поставил её у порога, а сам прошёл в гостиную и остановился в нескольких шагах от её кресла.
— Я пришёл за вещами, — его голос был ровным и чужим. Голос человека, с которым она могла бы обсуждать условия поставки или подписывать договор.
Она медленно кивнула.
— Бери.
Он усмехнулся, но уголки его губ даже не дрогнули. Это была просто гримаса, обнажившая зубы.
— Я думал, ты поняла ещё вчера. Мужчина приводит друзей в свой дом. Это его право. А его женщина создаёт уют. Она кормит его гостей и улыбается им. Так было всегда. Это не обсуждается.
Он говорил не для того, чтобы её в чём-то убедить. Он произносил вслух свой личный кодекс, свою правду, которую она нарушила. Он не обвинял, он выносил вердикт.
— Ты не просто выгнала моих друзей. Ты показала им, что я в этом доме никто. Что любой может прийти и ударить меня по голове на моей же кухне, — он сделал паузу, глядя ей прямо в глаза, но в его взгляде не было обиды. Только холодная, презрительная констатация. — С такой женщиной, как ты, я жить не буду. Ты не жена. Ты — проблема. А я от проблем избавляюсь.
Он ждал ответа. Споров, крика, оправданий. Чего угодно, что вернуло бы его в позицию сильного, в позицию того, кто решает и вершит судьбы. Но она молчала, и её молчание было страшнее любого крика. Она просто смотрела на него, и ему казалось, что она видит его насквозь — его уязвлённое самолюбие, его страх выглядеть слабым, его животную потребность доминировать.
Не дождавшись реакции, он развернулся и пошёл к выходу. Взял сумку. Его рука уже легла на дверную ручку, но он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Можешь наслаждаться своей тишиной. Теперь её у тебя будет много.
Дверь за ним закрылась. Мягко, без хлопка. Щёлкнул замок.
И тишина вернулась. Но теперь это была совсем другая тишина. Не та, о которой она мечтала после работы. Это была абсолютная, мёртвая тишина пустого дома. Тишина сожжённых мостов. Тишина конца. Она сидела в своём кресле, в своей отвоёванной крепости, и впервые за много часов почувствовала, как по щеке медленно ползёт что-то горячее и мокрое. Но это были не слёзы. Это была та последняя капля жизни, которая ещё оставалась в ней, и теперь она тоже её покидала…
