Олег сидел на краю дивана и крутил в руках телефон. Молчал уже минут десять, а я стояла у окна и смотрела на двор, где дворники сгребали жёлтые листья в кучи. Октябрь выдался промозглым, дождливым. Небо серое, низкое — такое, что кажется, вот-вот упадёт на голову.
Я знала, что он скажет. Чувствовала это последние недели. Он стал другим — отстранённым, будто его мысли всегда где-то далеко. По вечерам сидел уткнувшись в телефон, на вопросы отвечал односложно. Даже Вика заметила.
«Мама, а папа на меня сердится?» — спросила она вчера перед сном.
«Нет, солнышко. Он просто устал».
Соврала. Потому что не знала, как объяснить семилетнему ребёнку, что происходит между взрослыми.
— Карин, мне правда тяжело, — наконец выдавил он, даже не поднимая на меня глаз. — Я не могу больше жить в этой семье.
Я обернулась. Вот так, значит? Десять лет вместе, дочь семилетняя — и фраза какая-то заученная, будто из видео в интернете списал. Словно репетировал перед зеркалом.
— Развод хочешь? — спросила я ровно, хотя внутри всё сжалось.
— Да, — он кивнул и наконец посмотрел на меня. В глазах — смесь вины и облегчения. — Но я буду помогать. По мере возможности. С деньгами, с Викой… Ты же знаешь, я не брошу вас.
По мере возможности. Эти слова задели меня так, что в горле встал ком. Будто удар под дых получила. Я знала, что они означают: денег кину раз в месяц, если не забуду, а в остальном — разбирайся сама. Дочь, школа, кружки, больницы, родительские собрания — всё на мне повиснет, как тяжёлая сумка с продуктами, которую тащишь одна с автобусной остановки, а он будет свободным. Гулять, встречаться с друзьями, может, новую жизнь себе строить.
Внутри что-то оборвалось. И я решила.
— Знаешь что, Олег? Раз уж ты уходишь, давай сразу договоримся. За ребёнка будем отвечать одинаково. Поровну.
Он поднял взгляд, удивлённый.
— Что ты имеешь в виду?
— Всё. График на двоих. Неделя у меня — неделя у тебя. Родительские собрания вместе, кружки пополам, уроки — тоже делим. Вика будет жить то со мной, то с тобой. Никаких «мама важнее» и «ты же женщина, тебе проще».
Олег растерялся. Он явно не ожидал такого поворота. Думал, наверное, что я буду плакать, умолять остаться или хотя бы ругаться. А я стояла спокойная, почти ледяная.
— Карин, это же ненормально… Ребёнку нужна стабильность.
— Ненормально — это когда отец считает, что достаточно деньги перевести раз в месяц и совесть чиста. Ты хочешь развода? Получишь. Но и родителем будешь настоящим, а не воскресным. Будешь вставать в семь утра, собирать завтрак, проверять дневник, водить на танцы и сидеть на больничном, когда она заболеет.
Я видела, как у него дёргается щека. Он хотел возразить, но, видимо, решил, что это временное. Что я просто злюсь и скоро успокоюсь, верну всё как было. Что через недельку-другую сдамся и скажу: «Ладно, бери её на выходные, а я сама справлюсь».
— Хорошо, — кивнул он медленно. — Как скажешь. Я согласен.
В его голосе слышалось снисхождение. Будто он делает мне одолжение.
Первую неделю Вика осталась со мной. Я собирала её в школу, проверяла тетради, водила на танцы. Всё как обычно. Только теперь по вечерам в квартире было тихо — никто не хлопал дверью, не включал футбол на полную громкость, не спорил со мной из-за ерунды. Я садилась на кухне с кружкой, смотрела в окно и понимала: скоро этой тишины станет ещё больше.
Вика ничего не спрашивала. Но я видела, как она смотрит на пустое кресло папы, как замирает, когда хлопает входная дверь в подъезде. Надеется, наверное, что он передумал.
— Мам, а папа когда приедет? — спросила она в четверг вечером, когда я расчёсывала ей волосы перед сном.
— В воскресенье заберёт тебя на неделю.
— Насовсем?
— Нет, солнышко. На неделю. Потом снова ко мне вернёшься.
Она задумалась, потом тихо:
— А почему нельзя, чтобы мы все вместе были?
Я сглотнула комок в горле.
— Иногда взрослым лучше жить отдельно. Но мы оба тебя любим. Очень сильно.
Она кивнула, но я видела: не поняла. Как объяснить ребёнку то, что сама до конца не понимаешь?
В воскресенье вечером позвонил Олег.
— Когда забирать?
— Завтра после школы, — ответила я. — Портфель собери сам. И про сменку не забудь. Ещё форму на физкультуру в стирку отдай — она грязная.
Он что-то промычал в ответ.
Он приехал ровно в три. Вика радостно бросилась к нему — дети ведь всегда рады папе, особенно когда видятся реже. Она повисла у него на шее, тараторила что-то про школу, про подружку Машу, про новую песню на танцах.
— Собрал всё? — спросила я, протягивая ему рюкзак.
— Да, вроде.
— Тетради, учебники, сменка, форма?
— Карин, я не дурак, — огрызнулся он.
Я промолчала. Проводила их взглядом из окна и почувствовала странное: одновременно облегчение и пустоту. Будто отпустила что-то тяжёлое, но теперь не знаю, что делать с пустыми руками.
Первые два дня тишина. Я даже работать начала нормально — никто не дёргает, не просит помочь с примерами по математике, не кричит из ванной, что забыла полотенце. Я высыпалась, готовила только себе, смотрела сериалы до полуночи. Вроде бы мечта.
Но почему-то по вечерам становилось тоскливо. Я ловила себя на том, что прислушиваюсь — не шуршит ли Вика в своей комнате, не зовёт ли меня. А потом вспоминала: её нет. Она у Олега.
На третий день позвонила его мама. Голос Тамары Ивановны дрожал от возмущения.
— Карина, ты что творишь? Ребёнок у Олега! Он же на работе целыми днями, кто за ней смотреть будет?
— А когда она со мной, кто смотрит? — спросила я спокойно.
— Ты же мать! Это твоя обязанность!
— Он — отец. Пусть привыкает к своим обязанностям.
— Да как ты смеешь! — голос её перешёл на визг. — Ты специально его наказываешь! Ребёнка используешь как оружие!
— Я просто хочу, чтобы он был полноценным родителем, Тамара Ивановна. Не гостем по выходным, а отцом. Всё.
Она бросила трубку. А я села на кухне и вдруг заревела. Не от обиды, а от осознания: впервые за семь лет никто не требует от меня быть сильной каждую секунду. Не нужно всё тянуть одной, улыбаться сквозь усталость, делать вид, что всё прекрасно.
Но почему же так пусто внутри?
Через два дня позвонила учительница Вики.
— Карина Александровна, у нас проблема. Виктория сегодня на продлёнке расплакалась. Сказала, что папа забыл её забрать.
Сердце ухнуло вниз.
— Где она сейчас?
— Со мной в кабинете. Олег Викторович уже едет, но я хотела предупредить: девочка очень расстроена. Говорит, что папа всё время занят, что ей скучно у него.
Я схватила куртку и помчалась в школу. На улице уже стемнело, моросил дождь. Я бежала, не замечая луж, думала только об одном: моя девочка сидит там одна, плачет, а меня нет рядом.
Когда добежала до школы, увидела Вику на лавочке в коридоре. Маленькая, в мокрых от слёз волосах, сжимающая в руках рюкзак. Она увидела меня и кинулась обниматься.
— Мамочка… Я думала, ты не приедешь…
— Тише, солнышко. Я всегда приеду. Всегда.
Через пять минут прибежал Олег — растрёпанный, красный, задыхающийся. Видно было, что мчался со всех ног.
— Прости, Карин. На работе аврал, совещание затянулось, я забыл про время… Телефон на беззвучном был…
— Завтра у неё танцы в шесть. Не забудешь? — спросила я холодно.
— Не забуду. Обещаю.
— И домашку по чтению проверь. Она должна пересказ подготовить.
Он кивнул, забрал Вику за руку. Она шла с ним покорно, но обернулась и помахала мне. Такая потерянная. У меня сердце сжалось.
Неделя с Олегом выдалась кошмарной. Он звонил каждый день — то уроки по русскому не понимает, то Вика отказывается есть суп, то капризничает перед сном. Я держалась: ты хотел быть равным родителем — будь. Справляйся.
Но в пятницу вечером он позвонил совсем расстроенным.
— Карин, она температурит. Тридцать семь и пять. Что делать?
— Жаропонижающее дай. У тебя же аптечка есть?
— Какое именно? Там куча всего…
Я вздохнула.
— То, что для детей. На коробке написано дозировка по весу. И много пить давай. Тёплое, не горячее.
— А если хуже станет?
— Олег, ты отец. Вызовешь врача, если что. Я не могу постоянно всё за тебя решать.
Повесила трубку и тут же схватилась за телефон снова — хотела перезвонить, узнать, как Вика. Но остановила себя. Нет. Он должен сам справиться.
В субботу утром он привёз Вику ко мне раньше времени. На пороге стоял помятый, с синяками под глазами.
— Карин, у меня командировка срочная. Завтра уезжаю на три дня. Возьми её, пожалуйста.
— Олег, у тебя неделя ещё не кончилась.
— Я понимаю, но что делать? Работа! Если не поеду — проект сорвётся.
— А когда у меня работа, я что делаю? Отпрашиваюсь, больничный беру, бабушку зову. Придумываю варианты.
— У тебя же график гибкий…
— У меня работа на дому, но это не значит, что я могу всё бросить в любую секунду! — сорвалась я.
Вика стояла между нами, опустив голову. Бледная, тихая.
Я взяла её за руку.
— Иди, собирайся. Заходи.
Олег виновато кивнул и ушёл.
Весь вечер Вика просидела у меня на коленях, смотрела мультики и молчала. Я гладила её по волосам и понимала: мы ломаем ребёнка. Оба. Наша война — не между мной и Олегом. Она разрушает Вику.
Прошло три недели. Олег справлялся всё хуже. Он срывался на работе, не высыпался, звонил мне по ночам с вопросами про школу. Один раз признался:
— Я не думал, что это так сложно. Каждый день — как марафон.
— Теперь знаешь, — ответила я.
А я, как ни странно, тоже чувствовала себя разбитой. Вроде бы стало легче физически — дни без Вики я могла посвятить работе, себе, встретиться с подругой. Но внутри поселилась какая-то серая пустота. Дом без ребёнка — не дом. Просто пустые стены.
Однажды вечером мне позвонила Лена, моя старая подруга.
— Как ты? — спросила она осторожно.
— Не знаю. Вроде добилась своего, но чувствую себя дрянью. Вика страдает. Вижу это, но не знаю, как остановиться.
— А Олег?
— Он тоже еле держится. Но гордость не даёт признаться. Мы оба упрямые идиоты.
— Может, хватит этого эксперимента? Ради ребёнка?
Я не ответила. Потому что не знала, что сказать. С одной стороны, я хотела, чтобы Олег понял. Прочувствовал. Стал настоящим отцом. Но цена этого урока оказалась слишком высокой.
В начале декабря позвонила завуч.
— Карина Александровна, нам нужно с вами встретиться. Срочно. И с отцом Виктории тоже.
В её голосе была тревога.
Я примчалась в школу через полчаса. Олег уже сидел в кабинете — бледный, напряжённый. Мы молча кивнули друг другу и уселись напротив завуча.
— Виктория сегодня сбежала с третьего урока, — сказала Валентина Петровна строго, глядя на нас поверх очков. — Охранник заметил, что она выходит через калитку одна. Мы нашли её в парке, возле старой площадки, где раньше качели были. Она сидела на лавочке и плакала.
У меня похолодело внутри. Руки задрожали.
— Мы вызвали психолога, — продолжила завуч. — Поговорили с Викой. Она сказала, что устала переезжать с места на место. Что хочет домой. Только непонятно, какой дом она имеет в виду — ваш или папин.
Она протянула нам листок бумаги. Мятый, исписанный детским почерком:
«Дедушка Мороз, сделай так, чтобы мама и папа снова были добрыми. Я буду хорошо себя вести. Обещаю».
Я не удержалась. Слёзы полились сами собой. Я прижала руку ко рту, чтобы не всхлипывать вслух. Посмотрела на Олега — он тоже вытирал глаза кулаком, отвернувшись к окну.
— Нам нужно поговорить, — тихо сказал он, глядя на меня.
Завуч кивнула и вышла из кабинета, оставив нас наедине.
Мы сидели в тишине минуты две. За окном шёл снег — первый в этом году. Крупные хлопья медленно падали на асфальт.
Потом Олег заговорил первым:
— Карин, я полный идиот. Думал, что справлюсь. Что это легко — быть родителем. Ну подумаешь, уроки проверить, покормить, спать уложить. А это… это же целая жизнь. Каждую секунду думаешь о ней. Переживаешь, успел ли, не забыл ли, правильно ли. Я так устал за эти недели, что готов был сдаться. Но ведь ты так живёшь семь лет. Каждый день.
Голос его дрожал.
— Я не ценил тебя. Думал, что ты просто дома сидишь, ничего сложного. А ты… ты героиня.
Я покачала головой.
— Я тоже виновата. Хотела тебя проучить. Показать, каково это. Думала, что ты поймёшь и станешь другим. А в итоге мы сломали дочь. Превратили её в игрушку, которую перекидываем друг другу.
— Что делать? — спросил он беспомощно.
Я вздохнула, вытерла слёзы.
— Давай попробуем по-другому. Не жить вместе, если ты правда не хочешь. Но быть родителями — нормальными. Не по неделям, не поровну. А как нужно Вике. Обсуждать всё, что касается её. Приходить на праздники вместе. Решать вопросы вместе. Чтобы она видела: мы можем не любить друг друга, но её любим оба. И мы — команда. Её команда.
Олег кивнул.
— Я согласен. Давай начнём заново. Как родители.
Прошло два месяца. Мы оформили развод официально, но расписали новый график: Вика жила со мной постоянно, а Олег забирал её три раза в неделю после школы — они гуляли, делали уроки, ходили в кино. По выходным он приезжал к нам, и мы все вместе ездили в парк, в музеи, катались на коньках.
Это было непросто. Иногда хотелось наорать друг на друга — особенно когда он опаздывал или я что-то решала без него. Но мы сдерживались. Ради Вики. И постепенно привыкли разговаривать спокойно, без упрёков.
Олег изменился. Он стал внимательнее — звонил заранее, спрашивал, как дела в школе, запоминал расписание танцев и кружков. Я видела, как он старается, и это было важнее всяких извинений.
Я тоже изменилась. Перестала считать, что только я могу всё правильно сделать. Научилась отпускать контроль и доверять.
В феврале в школе был утренник, посвящённый Дню защитника Отечества. Я пришла пораньше, заняла место в третьем ряду. Родители вокруг шумели, кто-то снимал на телефон, кто-то обсуждал учителей.
И вдруг рядом сел Олег. В руках у него был букет тюльпанов — для Вики.
— Можно? — спросил он.
— Конечно.
Мы сидели рядом и смотрели, как дети выходят на сцену. Вика была в костюме снежинки — голубое платье, блёстки, белые колготки. Она заметила нас, широко улыбнулась и помахала рукой. Без грусти, без тревоги. Просто радостно.
После выступления она подбежала к нам, обняла сразу обоих.
— Вы оба пришли! Вместе!
— Конечно, солнышко, — сказал Олег. — Мы всегда будем приходить. Оба.
Я посмотрела на него и поняла: мы справились. Не вернули семью, нет. Но научились быть родителями. Настоящими. И это, может быть, дороже.
