— Оль, кабаном метнись, пивка принеси, моё кончилось.
Эта фраза, брошенная из гостиной, встретила Ольгу прямо у порога, ещё до того, как она успела поставить сумку на пол. Она не была вопросом или просьбой. Это был приказ, ленивый и самодовольный, каким хозяин подзывает прислугу. За две недели он стал таким же неотъемлемым элементом её дома, как запах.
Запах застарелого мужского пота, дешёвых сигарет, которые он курил на лестничной клетке, и чего-то кислого, съестного — то ли остатков пиццы в коробке, то ли пролитого на ковёр соуса. Этот запах пропитал всё, он цеплялся за одежду, оседал на волосах, и Ольге казалось, что она носит его с собой на работу, как клеймо.
Она молча разулась. Её движения были выверенными и точными, как у сапёра. Медленно, стараясь не производить лишнего шума, она прошла в гостиную. Картина была привычной до тошноты. Вячеслав, родной брат её мужа, лежал на их диване. Он не просто лежал — он оккупировал его, врос в него, сделал его продолжением своего массивного, расплывшегося тела. Его голова с сальными волосами покоилась на новой декоративной подушке, превращая её бежевый велюр в серое, залоснившееся пятно.
Ноги в несвежих носках были закинуты на подлокотник, а вокруг дивана образовалась целая экосистема из мусора: пустые бутылки из-под пива, вдавленные в ворс ковра крошки от чипсов, гора шелухи от семечек на журнальном столике. Он не смотрел на неё. Его большой палец с грязным ногтем методично скользил по экрану смартфона, откуда доносилось какое-то дурацкое хихиканье.
Ольга замерла на секунду, рассматривая это зрелище. Это был не просто беспорядок. Это было показательное осквернение. Каждый брошенный фантик, каждая крошка были маленьким актом агрессии, заявлением о том, что он здесь хозяин, а её правила ничего не значат. Она ощутила, как внутри неё вместо привычного раздражения поднимается что-то другое. Холодное, тяжёлое и спокойное, как вода на дне глубокого колодца. Это была усталость. Не та усталость, что бывает после долгого рабочего дня, а глубинная, экзистенциальная усталость от борьбы, в которой она была обречена на поражение.
Не сказав ни слова, она развернулась и прошла на кухню. Там, в своём привычном коконе, сидел Виктор. Наушники на голове, взгляд в ноутбук, рядом кружка с остывшим кофе. Он был здесь, но его не было. Он отгородился от проблемы, от запаха, от присутствия брата, создав себе иллюзию порядка в двух квадратных метрах кухонного пространства. Он увидел Ольгу, спохватился, снял наушники. На его лице промелькнула быстрая, виноватая улыбка, которая должна была сработать как анестезия.
— Привет. Что-то случилось? — спросил он, уже зная ответ.
Ольга поставила сумку на пол. Она не стала кричать или упрекать. Она просто посмотрела на него в упор, и её спокойный взгляд был страшнее любой истерики.
— Витя, — произнесла она ровно, разделяя слова. — Я хочу, чтобы ты пошёл и убрал за своим братом. Прямо сейчас. Бутылки, крошки, весь этот свинарник. А потом объяснил ему, что я не прислуга.
Виктор поморщился, словно съел что-то кислое. Он потёр лоб, принимая позу вселенского страдальца.
— Оль, ну опять ты начинаешь. Я же просил. У Славы чёрная полоса. Ему нужно время, чтобы прийти в себя. Он же не со зла.
«Не со зла», — мысленно повторила Ольга. Эта фраза была ключом ко всему. Не со зла можно уронить чашку. Не со зла можно забыть выключить свет. Но превращать чужой дом в помойку и отдавать приказы его жене — это не «не со зла». Это позиция. И глядя на мужа, который так легко и привычно оправдывал эту позицию, она с абсолютной ясностью осознала одну простую вещь. Дело было не в Славе. Проблема была в Викторе. В его готовности жертвовать её комфортом, её достоинством, их общей жизнью ради спокойствия своего инфантильного, наглого родственника. Он не был арбитром в этом конфликте. Он был его союзником. И эта мысль не вызвала ни обиды, ни боли. Только холодную, кристальную ясность и понимание того, что дальше так продолжаться не может.
Виктор смотрел на неё, и на его лице проступило выражение, которое Ольга ненавидела больше всего, — смесь усталой снисходительности и лёгкого раздражения, будто она была не его женой, а капризным ребёнком, требующим новую игрушку. Он снял очки, положил их на стол и потёр глаза, демонстрируя всем своим видом, как сильно он устал от этих пустых, по его мнению, придирок.
— Оль, ну что ты как маленькая, честное слово, — сказал он, и в его голосе прозвучали покровительственные нотки. — Ты же видишь, у него период такой. Ты хочешь, чтобы я сейчас пошёл и начал его отчитывать? Чтобы мы тут с ним сцепились на ровном месте? Зачем нам этот скандал? Он скоро найдёт работу и съедет. Немного терпения.
Терпение. Это слово взорвалось в голове Ольги беззвучным зарядом. Она почувствовала, как холодное спокойствие, которое она с таким трудом удерживала, начинает давать трещины.
— Я не маленькая, Витя. Маленький — это твой тридцатилетний брат, который не в состоянии донести мусор до ведра и считает нормальным, что за ним будет убирать женщина, которую он даже не уважает. Ты не видишь разницы?
— Да видит он всё! Просто характер у него такой, сложный. Он не привык кому-то кланяться, — Виктор начал заводиться, его голос приобрёл защитные, упрямые интонации. — Может, у него депрессия, ты об этом не думала? Человека отовсюду выперли, он один остался. А ты со своими крошками на ковре. Нужно быть немного человечнее.
Аргумент про «депрессию» стал последней искрой. Ольга громко, без тени веселья, рассмеялась. Этот смех был резким, лающим, он заставил Виктора вздрогнуть.
— Депрессия? — переспросила она, и теперь в её голосе звенел металл. — Депрессия от пива и чипсов перед телевизором? Витя, ты сам себя слышишь? Ты оправдываешь обыкновенную лень и хамство высокими материями. Я две недели живу в хлеву. Я две недели терплю приказы и вонь. Я ждала, что мой муж, мой мужчина, решит эту проблему. А ты сидишь в наушниках и просишь меня «войти в положение» и «быть человечнее».
Она сделала шаг к нему, наклонилась над столом, заставляя его откинуться на спинку стула. Её лицо было близко, и он не мог отвести взгляд.
— Разберись со своим братом, Витя! Если он ещё хоть раз будет кричать, чтобы я ему принесла пива и убрала за ним весь мусор из гостиной, он тут же вылетит из нашей квартиры! И больше он сюда даже в гости не придёт!
Ультиматум прозвучал абсолютно отчётливо. Это был не эмоциональный выкрик. Это была констатация факта. Воздух на кухне загустел. Виктор смотрел на неё, и его лицо из усталого и снисходительного стало злым. Он увидел не жену, которая устала от беспорядка, а угрозу. Угрозу его спокойствию, его семейным узам, его брату.
— Ты что себе позволяешь? — прошипел он. — Ты его выгнать хочешь? Моего брата? На улицу? Ты в своём уме вообще? Это и его дом тоже, пока он здесь! Я его сюда позвал!
Ольга медленно выпрямилась. Её лицо снова стало спокойным, но это было спокойствие выжженной земли после пожара. Она смотрела на него так, словно видела впервые. И в этот момент она поняла, что её ультиматум уже провалился. Он сделал свой выбор в ту самую секунду, когда открыл рот, чтобы защитить не её, а Славу.
— Я просто хотела, чтобы мой муж был на моей стороне. Чтобы он защищал нашу семью, наш дом. Но, видимо, для этого мне нужно было родиться твоей сестрой, а не стать твоей женой.
Вечер прошёл в густом, вязком молчании. Оно было плотнее воздуха, ощущалось физически, как давление. Ольга не вышла из кухни. Она механически разобрала сумки с продуктами, разложила всё по полкам, протёрла столешницу, вымыла посуду. Каждое её движение было демонстративно аккуратным, подчёркнуто хозяйственным — молчаливый упрёк тому хаосу, что царил в соседней комнате. Виктор не пошёл в гостиную убирать за братом.
Он не пошёл извиняться перед Ольгой. Он просто вернулся к своему ноутбуку, снова надел наушники и с преувеличенным усердием уставился в экран, делая вид, что весь мир для него сузился до этой светящейся точки. Он не решал проблему — он прятался от неё, выстраивая стену из собственного упрямства.
Позже на кухню заглянул Слава. Он не вошёл, а именно заглянул, просунув голову в дверной проём. Его лицо изображало обиженную невинность. Он посмотрел сначала на Ольгу, которая демонстративно его не замечала, а потом перевёл взгляд на брата.
— Вить, я, наверное, пойду… — начал он нарочито тихим, страдальческим тоном. — Поищу, где перекантоваться. Мешаю я вам, вижу.
Виктор тут же сорвал с себя наушники. Его лицо дёрнулось от раздражения, направленного не на брата, а на Ольгу — истинную, по его мнению, причину этой неловкой сцены.
— Да сиди ты. Куда ты пойдёшь? Никому ты не мешаешь.
Слава тяжело вздохнул, входя на кухню. Он опёрся о дверной косяк, принимая позу мученика.
— Да ладно, брось. Я же не слепой. Вижу, как она на меня смотрит, — он кивнул в сторону Ольги, будто её здесь не было. — Пилит тебя из-за меня целыми днями, наверное. Не хочу быть причиной ваших ссор. Мы же с тобой братья, должны друг за друга держаться, а не из-за баб грызться.
Это было мастерски разыграно. Слава не защищался и не оправдывался. Он атаковал, но делал это тонко, выставляя себя жертвой женских интриг, а Ольгу — той самой «бабой», которая пытается разрушить святое, мужское, братское. Он бил по самому слабому месту Виктора — его врождённому чувству долга перед «своей кровью». И он не промахнулся.
Лицо Виктора окаменело. Он поднялся, подошёл к холодильнику, достал две бутылки пива и протянул одну брату. Этот жест был красноречивее любых слов. Это было объявление о союзе.
— Пойдём, — бросил он Славе и, не взглянув на Ольгу, вышел из кухни.
Они устроились в гостиной. Прямо там, посреди мусора. Ольга, оставшись на кухне одна, слышала их приглушённые голоса. Она не могла разобрать слов, но ей и не нужно было. Она слышала интонации. Сначала — жалобный монолог Славы, прерываемый сочувствующими междометиями Виктора. Потом их голоса выровнялись, стали увереннее, будто они пришли к какому-то общему, единственно верному заключению.
А потом она услышала смех. Сначала тихий, ехидный смешок Славы, а потом, после короткой паузы, — ответный, более громкий смех Виктора. Смех двух мужчин, объединившихся против общего врага.
И в этот момент она всё поняла. Она боролась не с ленью и не с хамством. Она боролась с их братством. С этой нерушимой, первобытной связью, в которой для неё просто не было места. Она была чужим элементом, инородным телом в их маленьком мужском мире, и система делала всё, чтобы её отторгнуть.
Через полчаса Виктор вернулся на кухню. Он был уже без пива, но его лицо было расслабленным и самоуверенным. Он подошёл к Ольге, которая всё так же стояла у раковины, и положил ей руку на плечо.
— Я со Славой поговорил, — сказал он тоном человека, который провёл сложнейшие переговоры и добился успеха. — В общем, так. Ты должна быть проще, Оль. Не надо всё усложнять. Он мой брат, и он будет здесь жить, пока ему это нужно. А ты, как моя жена, должна это принять. Без ультиматумов и скандалов. Понятно?
Он смотрел на неё сверху вниз, ожидая покорности. Но Ольга смотрела сквозь него. Она смотрела на мужа, за спиной которого невидимой тенью стоял его брат, и видела перед собой не одного, а двух Слав. Одного — ленивого и наглого. Другого — слабого и ведомого, но оттого не менее опасного. Она поняла, что проиграла эту битву. А значит, пришло время начинать войну.
Ольга не спала. Она лежала с открытыми глазами, вслушиваясь в ночную тишину квартиры, нарушаемую лишь пьяным посапыванием Славы из гостиной и ровным дыханием Виктора рядом. Его рука, которую он по привычке закинул на неё, казалась чужой и невыносимо тяжёлой. Она не убирала её.
Она просто ждала. В её голове не было ни мыслей, ни планов, только выжженная пустота и одно-единственное ощущение — твёрдое, как замёрзшая земля. Это было решение. Оно созрело, уплотнилось и теперь лежало в ней тяжёлым камнем, не оставляя места для сомнений, обид или жалости.
Она встала, когда за окном только начало сереть. Движения её были тихими и экономными. Она не включала свет. Прошла на кухню, налила себе стакан воды и выпила его залпом. Затем она вернулась в коридор. Там, у стены, стояла большая спортивная сумка Славы, из которой во все стороны торчала несвежая одежда. Рядом валялись его кроссовки, источавшие кислый запах. Ольга взяла сумку. Она была тяжёлой. Не останавливаясь, она прошла в гостиную.
Слава спал на диване, раскинув руки. Его рот был приоткрыт, он издавал тихие хрюкающие звуки. Вокруг него, как и вчера, был ореол из мусора. Ольга, не глядя на него, начала методично собирать всё в его же сумку. Пустые бутылки с глухим стуком падали на ворох одежды. Смятые пачки из-под чипсов, шелуха, обёртки, недоеденный кусок пиццы в коробке, который он оставил на полу, — всё отправлялось туда. Затем она взяла его грязные носки с подлокотника и тоже засунула внутрь. С журнального столика она сгребла липкие крошки и пепел прямо в раскрытую пасть сумки. Это не была уборка. Это был ритуал. Акт окончательного соединения человека с тем, что он производит.
Затем она подошла к окну и распахнула его настежь. Прохладный утренний воздух ворвался в комнату, принося с собой запах влажного асфальта и далёкий шум просыпающегося города. Ольга поставила тяжёлую сумку на подоконник. Посмотрела вниз. Третий этаж. Достаточно.
Шум и холод, видимо, потревожили спящих. Дверь в спальню скрипнула. На пороге гостиной появился Виктор, щурясь от утреннего света. Он увидел Ольгу у открытого окна, увидел сумку брата на подоконнике и нахмурился.
— Ты чего делаешь? Простудишься. Закрой окно.
Ольга не повернулась. Она взяла первое, что попалось под руку из сумки, — какую-то футболку. Она была жирной на ощупь. Ольга, не раздумывая, выбросила её в окно. Футболка, кувыркнувшись в воздухе, лениво спланировала на газон под окнами.
Виктор замер. До него дошло.
— Оля, ты что… Ты с ума сошла? Это же вещи Славы! Прекрати немедленно!
Но она его не слышала. Она вытащила джинсы и отправила их вслед за футболкой. Затем пару носков. Потом полетела туалетная сумка, которая с глухим стуком ударилась об асфальт. Шум разбудил Славу. Он сел на диване, протирая глаза.
— Какого хрена? Что за сквозняк?
И тут он увидел. Увидел Ольгу, которая методично, с холодным спокойствием вышвыривала его жизнь на улицу.
— Ты что творишь, сука?! — взревел он, вскакивая.
Ольга повернулась. Она посмотрела на них обоих — на взбешённого, багрового Славу и на остолбеневшего Виктора. В её глазах не было ни злости, ни истерики. Только лёд.
— Я убираю мусор, — сказала она ровно. — Ты ведь хотел, чтобы в доме был порядок, Витя? Вот, я навожу.
С этими словами она взяла его ноутбук с журнального столика и тоже швырнула его в окно. Пластиковый корпус с треском разлетелся при ударе о землю.
Это было последней каплей. Виктор бросился, но не к Ольге. Он бросился к брату, который стоял и смотрел в окно на разбросанные вещи с выражением вселенской трагедии на лице.
— Слава, Слава, успокойся, сейчас всё соберём! Она не в себе! — бормотал Виктор, обнимая брата за плечи, пытаясь его утешить.
Он сделал свой выбор. Окончательно и бесповоротно. Ольга смотрела на эту сцену — два брата, единый фронт против неё. Она молча развернулась, прошла в прихожую, взяла свою заранее собранную сумку, надела туфли и вышла из квартиры.
Она не хлопнула дверью. Она просто аккуратно прикрыла её за собой, оставив их вдвоём в комнате с распахнутым окном, посреди запаха помойки и их нерушимого, гнилого братства…
