В кармане парадного пиджака что-то противно хрустнуло. Звук был сухим, ломким, словно под пальцами сжалась сухая осенняя листва, которую забыли вымести с крыльца. Галина замерла, не донеся щетку до воротника.
Ее пальцы, привыкшие за тридцать пять лет брака определять на ощупь состав ткани любой рубашки даже в темноте, наткнулись на скользкую, неприятную поверхность термобумаги. Это была чужеродная фактура в шерстяном уюте дорогой вещи.
Она медленно вытянула руку из кармана.
На темно-синей ткани осталась легкая вмятина, словно карман неохотно отдавал чужой секрет, который хранил в тепле у самого сердца мужа. Галина положила находку на гладильную доску и разгладила длинную белую ленту ладонью.
Это был чек. Длинный, подробный, с четко пропечатанными цифрами, которые, казалось, насмехались над ее возрастной дальнозоркостью.
«Кукла «Принцесса Эльза» — три тысячи пятьсот рублей».
«Набор «Лего Дупло» (Большая ферма) — четыре тысячи рублей».
«Подгузники детские (размер четыре) — одна тысяча двести рублей».
Галина провела ладонью по чеку еще раз, словно надеялась стереть эти строчки, как пыль с комода. Бумага была жирной на ощупь, химической.
В спальне за стеной раскатисто, с присвистом храпел Борис. Он спал так, как спят только младенцы или люди с начисто атрофированной совестью, уверенные в своей абсолютной безнаказанности.
— Принцесса Эльза… — тихо, одними губами произнесла Галина.
Слова упали в вязкую тишину комнаты тяжело, как булыжники в стоячую воду, но кругов не пошло. Все замерло.
Их сыну Вите тридцать два года. Он звонит раз в полгода из Азии, просит денег на очередной «прорывной бизнес».
Дочери Свете двадцать девять. Она замужем за своей карьерой в банке, и ее единственный ребенок — это капризный французский бульдог, которому она покупает комбинезоны дороже, чем этот самый пиджак Бориса.
Внуков нет. И в ближайшую пятилетку не предвидится. Очень жаль.
А чек есть. И дата на нем свежая — вчерашний обед. Четырнадцать тридцать. Время, когда Борис, по его легенде, «бился за тендер» на тяжелом совещании с партнерами, спасая отдел логистики от краха.
Галина посмотрела на пиджак. Темно-синий, качественная шерсть, итальянское лекало. Она сама выбирала его три года назад, откладывая с пенсии и подработок, чтобы муж выглядел «солидно».
Она сама чистила щеткой каждое пятнышко, сама пришивала пуговицы, когда он, раздобрев на ее пирогах и котлетах, начинал в нем задыхаться. Она чувствовала каждую ворсинку этой ткани, ведь это была ее забота, материализованная в шерсти.
А теперь в этом пиджаке лежало доказательство того, что ее заботу просто утилизируют. Используют как бесплатный ресурс, чтобы сэкономить силы для кого-то другого.
Может, коллеге подарок? Скинулись отделом?
Галина усмехнулась. Почти девять тысяч рублей. У Бориса зимой снега не выпросишь, он каждую копейку в семейном бюджете контролирует с дотошностью налогового инспектора.
«Галя, зачем тебе новые сапоги? Коньки еще не сносила», — его любимая шутка, от которой ей давно не смешно. А тут — девять тысяч. На куклу и конструктор.
Видимо, чек он сохранил для гарантии. Игрушки дорогие, вдруг сломаются? Хозяйственный. Все в дом. Только не в свой.
Она снова провела пальцем по строчке «Подгузники». Подушечки пальцев кольнуло фантомным воспоминанием.
Она помнила, как стирала марлевые подгузники тридцать лет назад в ледяной воде, когда отключили горячую. Руки тогда были красными, потрескавшимися от хозяйственного мыла и хлорки. Стиральной машины не было, и памперсов в стране тоже не было.
Борис тогда «смертельно уставал на заводе» и спал, отвернувшись к стене, пока она в ванной терла пеленки до кровавых мозолей. Теперь он «смертельно устает в офисе». И покупает комфорт кому-то другому.
Галина аккуратно свернула чек по старым сгибам. Положила его обратно в карман.
Пусть лежит. Он жжет ткань, прожигает подкладку, но пока не жжет руки ей самой. Время еще не пришло.
Она вышла из комнаты. На кухне было душно и пахло старым жиром, который, казалось, въелся в стены за эти десятилетия. Окно открыть не получалось — ручку заело еще месяц назад.
Борис обещал починить «на днях», как только «спину отпустит». Эти «дни» тянулись годами, превращаясь в вечность ожидания.
Галина села на табуретку. Жесткая деревянная поверхность привычно впилась в бедро. Она не будет плакать. Слезы — это вода, а у нее счетчики. Да и не помогают слезы, когда фундамент дома сгнил.
— Суп опять пересолен, есть невозможно, — скривился Борис, отодвигая тарелку.
Он сидел за столом, рыхлый, недовольный, в растянутой домашней футболке с пятном от чая на животе. Лицо серое, рыхлое, под глазами мешки. Вид мученика, который несет на плечах всю скорбь мира и еще немного сверху.
— Я солила как обычно, по рецепту, — ровно ответила Галина.
Она стояла у мойки, спиной к нему. Вода текла по рукам, холодная, отрезвляющая, смывая мыльную пену с тарелки.
— У меня изжога от твоей готовки в последнее время. И давление скачет как бешеное.
Борис демонстративно, с театральным вздохом схватился за левую сторону груди.
— Нервы ни к черту, Галь. На работе ад кромешный. Ты не представляешь, какой там прессинг. Молодежь подсиживает, руководство требует невозможного… Я на пределе, сердце колотится, в ушах шумит.
Он ждал. Ждал привычного ритуала.
Ждал, что она сейчас бросится искать тонометр, капать валерьянку, предлагать паровую котлетку вместо борща и участливо заглядывать в глаза. Это была его игра: сначала обвинить ее в плохом быте, потом разжалобить здоровьем, чтобы она почувствовала вину.
— Бедный, — сказала Галина. Голос не дрогнул, прозвучал сухо, как тот чек. — Тяжело тебе, кормилец.
— Не то слово. — Борис оживился, не заметив сарказма, почувствовав привычную почву под ногами. — Слушай, я в следующие выходные на рыбалку поеду. С мужиками с работы. С ночевкой.
Галина выключила воду. Кран всхлипнул и затих.
— На рыбалку? С мужиками? А Ильин тоже едет?
— Ну а как же? У него лодка новая, мотор купил, хвастался. Грех не обкатать.
Галина вытерла руки полотенцем. Ткань была жесткой, вафельной, царапала кожу. Ильин две недели назад сломал ногу и лежал в травматологии на вытяжке, Галина сама видела фото в соцсетях его жены.
Видимо, на рыбалку с Борисом Ильин поползет прямо в гипсе. Или чудесным образом исцелится ради такого святого дела.
— Ну, раз Ильин с мотором… поезжай. Дело мужское, святое. Тебе расслабиться надо.
В субботу утром Борис собирался долго и тщательно. Кряхтел, надевая камуфляжные штаны, жаловался на прострелы в пояснице, демонстративно мазал поясницу разогревающей мазью. Запах ментола и камфоры заполнил прихожую.
— Спину ломит, спасу нет, — ныл он, завязывая шнурки на берцах. — Проклятый радикулит. Но ничего, на озере отпустит, там воздух лечебный.
Он взял удочки. Чехол был покрыт толстым слоем серой пыли. Он даже не удосужился его протереть, так и потащил, оставляя следы на чистом полу.
— Я поехал. Не звони, там связи нет, глушь, болота. Сам наберу, как выберемся.
— Конечно, — кивнула Галина, опираясь плечом о косяк. — Никакой связи. Глушь.
Как только дверь за ним захлопнулась и замок щелкнул, Галина подошла к окну. Серый «Ниссан» выехал со двора, вильнув на повороте.
Она не стала вызывать такси сразу. Она знала его привычки. «Рыбак» с радикулитом и давлением не поедет далеко. У него нет сил тащиться за сто километров по ухабам ради комаров и сырости.
Галина открыла приложение в телефоне. «Семейный доступ». Борис сам установил его ей год назад, чтобы контролировать, где она находится.
«Мало ли, давление скакнет, упадешь где-нибудь в магазине, а я знать не буду», — говорил он тогда с заботой в голосе. На самом деле ему просто нужно было знать, когда она выйдет из дома, чтобы спокойно смотреть футбол или пить пиво.
Он был уверен, что она не умеет пользоваться этой функцией для обратной слежки. Для него она была технически отсталой старушкой.
Точка на карте ползла медленно, уверенно минуя выезд из города. Через двадцать пять минут она замерла.
Никакого озера там не было. Никаких болот. Там был новый жилой комплекс «Солнечная Долина» на окраине города. Бетонные коробки в чистом поле, ипотечное гетто для молодых семей.
Галина надела плащ. Взяла сумку. Ключи от квартиры привычно оттянули карман, звякнув о мелочь.
В такси пахло дешевым ароматизатором и чужим табаком. Галина открыла окно. Ветер ударил в лицо, холодный, с примесью цементной пыли со строек.
— Куда едем, женщина? — спросил таксист, глядя на нее в зеркало заднего вида.
— На рыбалку, — ответила Галина, глядя на мелькающие дома. — Крупную рыбу глушить. Динамитом.
Таксист хмыкнул, но вопросов больше задавать не стал.
Двор жилого комплекса был закатан в асфальт так плотно, что ни одной травинке не было шанса пробиться. Деревьев почти не было, только чахлые кустики, огороженные пестрыми заборчиками.
Машина Бориса стояла у третьего подъезда, заняв сразу два парковочных места.
Галина расплатилась и вышла. Ветер здесь гулял свободно, пронизывая насквозь. Она поежилась. Не от холода, а от брезгливости.
Он стоял у открытого багажника. Удочки так и лежали внутри, забытые и ненужные. Зато в руках у него были огромные яркие пакеты.
Борис выглядел иначе. Куда делся умирающий лебедь с радикулитом? Он держал спину почти прямо, живот втянул. На лице играла глуповатая, заискивающая улыбка, которую Галина не видела уже лет двадцать.
Дверь подъезда с писком открылась.
Оттуда выкатилась широкая коляска. Следом вышла молодая женщина. Светлые волосы собраны в небрежный пучок, модный спортивный костюм мятного цвета обтягивает фигуру.
Рядом прыгала девочка лет пяти в розовой шапке с огромным помпоном.
— Папуля! — закричала девочка. Голос был звонким, режущим слух, как визг тормозов.
Она бросилась к Борису.
Галина стояла за углом трансформаторной будки, сливаясь с серой стеной. Бетон был шершавым, холодным. Она прижалась к нему плечом, наблюдая. Ей нужно было увидеть всё.
Борис бросил пакеты прямо на грязный асфальт и подхватил девочку на руки. Подбросил в воздух.
— Оп-па! Принцесса моя! Кто тут у нас вырос?
У него не болела спина. У него не было одышки. Радикулит чудесным образом испарился под взглядом этой девочки.
Женщина подошла к нему, чмокнула в щеку. Легко, по-хозяйски, небрежно. Так целуют прислугу, которая хорошо выполнила работу.
— Ты подгузники привез? Четверку, как я писала? А то Ванечка опять протек ночью, я замучилась стирать, машинка не справляется.
— Привез, кисуля, привез. Все по списку. И куклу, как ты просила. И конструктор тот, дорогой.
«Кисуля».
Галину он называл «мать» или «Галь». Уже лет пятнадцать как. И тон у него был всегда либо требовательный, либо жалобный. А здесь — тон провинившегося школьника, который хочет угодить учительнице.
— Ой, Борь, а ты деньги на карту кинул? Мне за маникюр платить нечем, мастер через час придет, — капризно протянула «кисуля», проверяя телефон.
— Перевел, перевел, милая. Сейчас, с премии еще добавлю, если надо будет.
С премии.
Галина вспомнила, как неделю назад просила у него три тысячи на стоматолога. «Галь, ну потерпи, сейчас туго с деньгами, кризис в отрасли, санкции, логистика встала», — сказал он тогда, не отрываясь от телевизора.
Она лечила зуб в бесплатной поликлинике. С дешевой анестезией, от которой потом полдня ныла челюсть и распухла щека. А здесь «кризиса» не было. Здесь был безлимитный аттракцион щедрости за ее счет.
Галина отлепилась от шершавой стены.
Она пошла к ним. Ноги ступали твердо, асфальт не пружинил, каждый шаг отдавался в позвоночнике уверенностью.
— Здравствуй, Боря, — сказала она.
Голос прозвучал буднично. Спокойно. Как будто она встретила его в очереди за хлебом в соседнем магазине.
Борис дернулся так, словно получил разряд током в тысячу вольт. Девочка на его руках испуганно ойкнула, почувствовав спазм его мышц. Он чуть не уронил ее, неловко, суетливо поставил на землю.
Лицо его мгновенно стало цвета несвежей свеклы. Потом серым, землистым. Потом пошло красными пятнами.
— Га… Галя? — он хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на сухой песок. — Ты… ты откуда здесь?
Блондинка окинула Галину оценивающим, цепким взглядом. Сверху вниз. Заметила старый плащ, который Галина носила уже пятый сезон, стоптанные удобные туфли, сумку из простого кожзама.
Усмехнулась. Презрительно.
— Боря, это кто? — спросила она требовательно, с ноткой брезгливости. — Твоя бывшая домработница? Или мама приехала, про которую ты говорил, что она уже совсем плохая?
Галина перевела взгляд на блондинку. Лицо у той было гладкое, ухоженное, самоуверенное. Никаких следов бессонных ночей.
— Плохая, значит? — Галина улыбнулась. Улыбка вышла кривой, но страшной в своем спокойствии. — Ну почему же. Память у меня отличная. Я прекрасно помню, как этот «рыбак» тридцать лет назад так же ныл, что смертельно устал, когда наши дети болели ветрянкой, и сбегал к друзьям в гараж.
Борис начал уменьшаться в размерах. Плечи ссутулились, живот вывалился, руки затряслись. Он снова на глазах превращался в того самого старика, который жил у Галины на диване.
— Леночка… это… это жена, — выдавил он, глядя в асфальт.
— Жена?! — Блондинка визгливо рассмеялась, передернув плечами. — Ты же сказал, что вы в разводе! Что вы просто живете в одной квартире как соседи, потому что ее делить сложно и документы потеряны!
— Сложно, — кивнула Галина. — Очень сложно делить то, что заработано не тобой, правда, Боря? Квартира-то моя, от родителей досталась. А у тебя там только прописка и старые удочки.
Она подошла ближе. От Бориса пахло потом, страхом и сладкой детской присыпкой. Этот запах был тошнотворным в своей смеси.
— Значит, на рыбалке? С Ильиным и мотором? Клев хороший?
— Галя, не начинай… — заныл Борис привычным тоном «жертвы», пытаясь вызвать у нее жалость. — У меня сердце… Ты меня убить хочешь? Лена, она ненормальная, она меня преследует, ей лечиться надо…
Он попытался спрятаться за детскую коляску, как за бруствер. Жалкий. Трясущийся.
Леночка вдруг изменилась в лице. Хищное выражение сменилось деловым, расчетливым. Она поняла, что источник финансирования под угрозой.
— Так, женщина. Не устраивайте здесь сцен и истерик. У Бориса высокое давление, врач запретил волноваться. Он нам помогает. У нас дети маленькие. А у вас что? Пенсия, кошки и телевизор? Идите отсюда, не мешайте семье отдыхать. Имейте совесть.
Галина посмотрела на эту «семью». Девочка с испугом жалась к ноге «папули». Младенец в коляске начал хныкать, чувствуя напряжение матери. Борис вытирал пот со лба трясущейся рукой, боясь поднять глаза.
И вдруг Галина почувствовала… невероятную, звенящую легкость.
Как будто с плеч сняли мешок с мокрым цементом, который она тащила всю жизнь, боясь уронить.
Ей не нужно было больше слушать про его бесконечные болячки. Не нужно экономить на еде и лекарствах для себя, чтобы он мог купить себе дорогие снасти или, как выяснилось, игрушки чужим детям. Не нужно терпеть его храп по ночам. Не нужно быть «подушкой безопасности» для трусливого эгоиста.
— Помогай, — сказала Галина твердо. — Конечно, помогай, деточка. Ему самому помощь нужна. Круглосуточная. И уход сиделки.
Она открыла сумку. Щелкнул замок.
— У него, милочка, хронический гастрит, панкреатит, запущенный остеохондроз и подагра.
Ему нужна строгая диета номер пять. Все только паровое, протертое, без соли. Никакого жареного, никакого острого, никакого алкоголя. Иначе он будет ныть и стонать так, что ты на стену полезешь через два дня.
Борис смотрел на нее с ужасом, словно она зачитывала ему смертный приговор.
— Галя, ты чего несешь?
— Еще у него бессонница и апноэ. Он храпит. Громко, как трактор. Беруши не помогают, я пробовала все виды. Носки он разбрасывает по всей квартире ровным слоем. Сам стирать не умеет, машинку включить не может. Пуговицу пришить для него — высшая математика.
Галина достала связку ключей. Тяжелую, с брелоком в виде домика.
— Машина, кстати, в кредите. Платить еще два года. Кредит оформлен на нем, но платили мы с моей зарплаты тоже, потому что он все «вкладывал». Теперь — сама, милая, сама. С маникюром придется тебе повременить годика два.
Она протянула ключи Борису.
Тот механически, как кукла, выставил ладони и взял их. Железо звякнуло, ставя точку.
— Галя… ты куда? Мы же… домой? Я устал, Галь…
— Я домой, — кивнула она. — В свой дом. А ты уже дома, Боря. Ты же хотел семью? Молодую? Энергичную? Звонкую? Вот она. Наслаждайся каждой минутой.
Она подошла к нему вплотную. Взяла его за лацкан того самого парадного пиджака.
— Шерсть скаталась на воротнике, — сказала она, глядя ему прямо в бегающие глаза. — Пора в химчистку сдавать. Но я больше к твоим вещам не притронусь. Сами, все сами.
Она резко отпустила лацкан, словно стряхнула грязь. Ткань расправилась.
— Забирай его, Лена. Со всеми потрохами. С его нытьем, с его мнимыми болезнями, с его долгами и радикулитом. Он твой. Целиком. Без остатка. Подарок тебе.
— Вы что, бросите его здесь? Прямо на улице? — растерялась блондинка, осознавая масштаб катастрофы. — У него же вещей нет! Трусов сменных нет!
— Куплю самые дешевые пакеты для строительного мусора, соберу все его барахло и пришлю курьером за ваш счет, — ответила Галина спокойно. — Адрес я теперь знаю. Локацию сохранила.
Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь.
— Галя! Постой! — крикнул Борис. В голосе была настоящая, животная паника. — Галя, я не могу здесь! Тут дети орут постоянно! Я спать хочу в тишине! Галя, у меня давление двести!
— Выпей таблетку! — не оборачиваясь, бросила она через плечо. — У Лены наверняка есть что-нибудь от головы.
Она шла к выходу из двора. Ветер больше не казался холодным и колючим. Он был свежим. Он пах мокрым бетоном, весной и переменами.
Сзади доносился громкий плач разбуженного ребенка и раздраженный, визгливый голос Лены:
— Боря, ну чего ты стоишь как истукан? Иди ребенка покачай, у меня спина отваливается! И в магазин надо сбегать, ты молоко забыл, а у нас каша не варена! И машину переставь, ты проезд загородил!
Галина ускорила шаг. Эти звуки больше не имели к ней никакого отношения. Это было чужое радио, которое она наконец-то выключила.
Она села в такси, которое еще не успело уехать. Водитель удивленно посмотрел на нее, стряхивая пепел в окно.
— Что, рыбалка отменяется, хозяйка?
— Рыбалка удалась на славу, — сказала Галина, пристегиваясь. Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. — Крупную рыбу поймали, взвесили и выбросили обратно в реку. Пусть плывет, ищет корм в другом месте.
Она достала телефон. Зашла в приложение банка. На счету было двенадцать тысяч рублей. Ее личная пенсия. Никем не поделенная.
— Шеф, — сказала она. — Остановите у рыбного магазина. Того, что на проспекте Ленина.
— Праздник какой?
— Хочу форель купить. Стейк. Огромный, розовый. И бутылку хорошего белого сухого вина.
Она удалила приложение для отслеживания с телефона. Иконка дрогнула, спросила подтверждение и исчезла навсегда.
Экран стал чистым.
Эпилог
Дома она первым делом вызвала слесаря из аварийной службы. Смена замка стоила дорого, пришлось отдать почти все наличные, но это была плата за безопасность.
Слесарь, хмурый мужик в робе, работал быстро, с лязгом выкорчевывая старую личинку, к которой у Бориса был ключ.
Когда дверь за мастером закрылась, Галина провернула новый замок на два оборота. Щелчок был глухим, надежным.
Она прошла на кухню. Там было тихо. Никто не шаркал тапками, никто не вздыхал, никто не требовал чая или внимания.
Она открыла окно — с усилием, но справилась сама, подбив раму ладонью. В кухню ворвался прохладный вечерний воздух, выгоняя запах старого жира и лекарств.
Галина пожарила рыбу. Запахло не валокордином, а розмарином и поджаристой корочкой.
Она села за стол, налила вина в красивый бокал, который обычно доставали только на Новый год для гостей.
Положила кусок рыбы на тарелку. Попробовала. Было вкусно. Соли было ровно столько, сколько нужно ей.
Никто не скажет, что пересолено. Никто не включит телевизор на полную громкость.
Галина посмотрела на свои руки. Пальцы еще помнили ощущение противной, жирной бумаги чека и шершавой ткани пиджака. Она достала влажную салфетку, пахнущую лимоном, и тщательно, с усилием вытерла каждый палец, словно смывала грязь прожитых в обмане лет.
Кожа стала чистой и сухой.
Она сделала глоток вина и посмотрела на пустой стул напротив, который больше никто не занимал, чувствуя, как спокойствие заполняет каждый угол ее квартиры.
