— Родители оставили квартиру мне, так что я сама буду ей распоряжаться, дорогой братик! А ты со своей девкой можете жить где угодно, хоть на улице, но тут вас больше не будет!
Голос Ларисы, резкий и высокий, ворвался в застывшую тишину квартиры, как брошенный в окно камень. Она скинула на пол у входа дорогую сумку, не заботясь о её сохранности, и прошагала в комнату в своих уличных ботильонах на тонком каблуке, оставляя на старом, вытертом паркете уродливые отпечатки влажной земли.
В воздухе ещё стоял тяжёлый, сладковатый запах корвалола и увядающих гвоздик, оставшихся после прощания. Этот запах теперь смешивался с едким шлейфом её парфюма, создавая почти осязаемую, тошнотворную атмосферу.
Максим, сидевший в глубоком отцовском кресле, даже не повернул головы. Он сильно осунулся, похудел за последнюю неделю, и его бледное, небритое лицо казалось почти прозрачным. Взгляд был устремлён в одну точку на выцветших обоях – туда, где ещё недавно висела большая семейная фотография, которую они сняли перед похоронами. Пустой прямоугольник на стене казался свежей раной.
— Ты меня слышал? — Лариса подошла и щёлкнула пальцами прямо перед его лицом. Её ногти были покрыты ярко-красным лаком, хищно блестевшим в тусклом свете люстры. — Я не собираюсь тут с тобой в молчанку играть. У меня дела, в отличие от некоторых. Вот, — она вытащила из другой сумки, что висела у неё на плече, сложенный вчетверо помятый лист и швырнула его на полированный журнальный столик. Бумага со стуком ударилась о дерево. — Завещание. Нотариально заверенное. Квартира моя. Точка.
Из кухни вышла Аня, девушка Максима. Она двигалась плавно, не создавая лишнего шума. В руках у неё были две чашки с дымящимся чаем. Одну она молча поставила на подлокотник кресла рядом с Максимом, его пальцы даже не шелохнулись, чтобы взять её. Вторую чашку Аня оставила себе, её ладони обхватили тёплый фарфор. Она спокойно наблюдала за Ларисой, её взгляд был внимательным и абсолютно бесстрастным, словно она изучала какой-то сложный механизм, пытаясь понять принцип его работы.
— Ларис, зачем ты так? Ещё и девяти дней не прошло, — тихо, почти шёпотом произнёс Максим, не отрывая взгляда от стены. Его голос был хриплым от долгого молчания.
— А что ждать? — фыркнула сестра, оглядывая комнату с откровенно брезгливым выражением лица, будто уже прикидывала, куда выкинет эту старую, но ухоженную мебель. — Ждать, пока ты тут корни пустишь и решишь, что тебе что-то причитается по праву? У меня, знаешь ли, жизнь кипит. Две квартиры, дача, бизнес. Мне некогда сантименты разводить. А ты как сидел тут при родителях на всём готовом, так и продолжаешь. Только теперь за твой счёт банкета не будет.
Она перевела свой оценивающий взгляд на Аню, смерив её с ног до головы.
— А ты чего молчишь? Уже прикинула, как хозяйкой тут станешь? Не выйдет. Собирайте свои манатки. Я вам даю два дня. Послезавтра приеду с мужем, и если вы ещё будете здесь, пеняйте на себя. Мы не будем церемониться.
Максим вздрогнул, словно от удара, и наконец посмотрел на сестру. В его глазах не было злости или обиды, только бездонная, выжженная горем усталость.
— У нас нет ничего… и идти некуда.
— А это уже не мои проблемы! — отрезала Лариса, её голос стал ещё жёстче. — Надо было думать раньше! Работу нормальную искать, а не просиживать штаны за свои три копейки, пока я пахала. Может, и накопил бы на свою конуру. А то нашёл себе подружку и притащил её сюда, на всё готовое.
Аня сделала небольшой глоток чая и поставила чашку на комод. Она подошла к столику, спокойно взяла брошенный Ларисой лист и развернула его. Это была ксерокопия, даже не самого лучшего качества. Аня бегло пробежалась по тексту, аккуратно сложила его обратно по тем же сгибам и положила на место.
— Хорошо, — её голос прозвучал ровно и неожиданно твёрдо в этой пропитанной злобой комнате. Лариса победоносно усмехнулась, бросив на брата торжествующий взгляд. Максим же посмотрел на Аню с немым вопросом и отчаянием.
— Но прежде чем мы уйдём, — продолжила Аня, поднимая глаза и глядя прямо на Ларису, — я хочу увидеть оригинал этого документа. С синей печатью. И все остальные бумаги на квартиру, которые у тебя есть. Просто чтобы убедиться, что всё в порядке.
Лариса издала короткий, язвительный смешок, который прозвучал в тишине комнаты как скрежет металла по стеклу.
— Оригинал? Ещё чего захотела! Думаешь, я буду перед вами тут распинаться и что-то доказывать? Я вам не справочное бюро. Бумагу ты видела. Этого достаточно. А оригинал увидите, когда будете выписываться из квартиры, если сами не догадаетесь это сделать.
Она подхватила свою дорогую сумку с пола, презрительно отряхнув с неё невидимую пыль, и направилась к выходу.
— У вас два дня, — бросила она уже от двери, не оборачиваясь. — Я ценю своё время. Послезавтра утром я хочу видеть эту квартиру пустой. И ключи оставьте на комоде.
Входная дверь захлопнулась. Не громко, не истерично, а с глухим, уверенным стуком, который окончательно отрезал их от внешнего мира. Запах её парфюма ещё висел в коридоре, ядовитый и чужеродный.
Максим медленно обмяк в кресле, будто из него выпустили весь воздух. Его плечи опустились, руки безвольно упали вдоль тела. Он уставился на свои колени, на старые, вытертые джинсы.
— Всё. Это конец, — его голос был глухим, лишённым всякой интонации. — Она нас вышвырнет. И она права, это её… по закону.
Аня молчала. Она подошла к окну и несколько минут смотрела во двор, где под моросящим дождём медленно желтели листья на старом тополе. Она не пыталась утешать Максима, не произносила пустых слов о том, что всё будет хорошо. Вместо этого она вернулась в комнату, села на стул напротив него и спокойно спросила:
— Когда они написали это завещание? Ты знаешь?
Максим поднял на неё пустой взгляд.
— Давно. Лет десять назад, наверное. Сразу после того, как Лариска замуж вышла за своего этого… бизнесмена. Отец тогда ещё радовался, что она так удачно пристроилась. Хотел ей подарок сделать, вот и отписал квартиру. Они же не думали, что всё так обернётся.
— А что обернулось? Как у них были отношения в последнее время?
Максим горько усмехнулся. Эта усмешка была лишь тенью эмоции на его лице.
— Отношения? Их не было. Она звонила раз в месяц, чтобы спросить, живы ли ещё. И то, если ей что-то нужно было. Отец перестал брать трубку в последние полгода. Говорил, что не хочет слушать её враньё про то, как она занята. Мама плакала после каждого её звонка. Она ведь даже в больницу к ней ни разу не приехала. Ни разу, Ань.
Он провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть с него усталость и горе.
— Она здесь не появлялась почти год. Только на похороны приехала. Вся в чёрном, такая скорбящая… А сама, наверное, уже тогда считала, сколько получит.
Аня кивнула, её взгляд стал ещё более сосредоточенным.
— Максим, подумай. Вспомни. Были ли какие-то необычные разговоры в последние месяцы? Может быть, отец что-то говорил? Что-то делал? Любая мелочь может быть важна.
Он отрицательно мотнул головой.
— О чём он мог говорить… Он почти не вставал. Только просил то воды, то лекарство. Жаловался на Ларису, на то, что всё ей отдал, а она…
Он замолчал на полуслове. Его глаза вдруг расширились, взгляд перестал быть пустым. Он смотрел куда-то сквозь Аню, сквозь стену, погружаясь в воспоминание.
— Что? — мягко подтолкнула его Аня.
— Ключ… — прошептал он. — Он дал мне ключ. Где-то за месяц до… до всего. Маленький такой, старый ключ. Я ещё спросил, от чего он. А отец… он тогда как-то странно посмотрел на меня.
Максим поднялся с кресла и начал ходить по комнате, его движения стали резкими, осмысленными. — Он сказал… он сказал: «Когда придёт время, ты поймёшь. Главное, не верь словам, верь только тому, что в красной папке. В моём столе». Я тогда решил, что он уже заговаривается от болезни. Положил этот ключ в тумбочку и забыл.
Аня тоже встала. В её спокойных глазах появился живой блеск.
— Где этот ключ, Максим? Где стол отца?
— Ключ… Ключ в тумбочке, в спальне, — Максим быстрым шагом направился в комнату родителей.
Сердце застучало у него в груди — не от надежды, нет, до неё было ещё слишком далеко. Это был стук ожившего механизма, который долгое время простоял без движения. Он рванул на себя ящик прикроватной тумбочки, и тот с дребезжащим скрипом выехал наружу. Внутри, среди упаковок с таблетками, старых очков и пожелтевших открыток, лежал он. Маленький, плоский ключик из потемневшего металла, какой сейчас уже и не встретишь.
Аня вошла следом. Она взглянула на старый письменный стол, массивный, из тёмного дуба, который занимал почти весь угол комнаты. Он всегда был неприкосновенной территорией отца. Даже в детстве Максиму строго-настрого запрещалось трогать что-либо на его поверхности.
— Этот стол? — спросила она, хотя ответ был очевиден.
Максим кивнул, сжимая в ладони холодный металл. Он подошёл к столу и провёл рукой по его резной крышке, покрытой тонким слоем пыли. Стол был заперт. Точнее, его верхний правый ящик. Замочная скважина была крошечной, едва заметной. Максим вставил ключ. Он вошёл туго, но до конца. Поворот… и тихий, сухой щелчок раздался в полной тишине комнаты.
Он медленно потянул ящик на себя. Внутри, поверх аккуратных стопок старых счетов и каких-то технических инструкций, лежала она. Тонкая картонная папка ярко-красного, почти вызывающего цвета. Она выглядела чужеродно в этом царстве пыльных бумаг и выцветших чернил.
Максим вытащил её и положил на поверхность стола. Его руки слегка дрожали. Аня стояла рядом, не говоря ни слова, давая ему возможность сделать это самому. Он развязал тесёмки и открыл папку.
Сверху лежал сложенный вдвое лист плотной гербовой бумаги. Дарственная. Максим пробежал глазами по строчкам. «Я, гражданин такой-то… находясь в здравом уме и твёрдой памяти… дарю принадлежащую мне на праве собственности квартиру… моему сыну, Максиму…» Дата стояла всего полгода назад. Когда отец уже почти не вставал, но, очевидно, был ещё в полном рассудке. Подпись отца, знакомая до последней закорючки, стояла твёрдо, без старческой дрожи.
Но под дарственной лежал ещё один лист. Обычный тетрадный лист в клеточку, исписанный убористым отцовским почерком. Это было письмо.
«Сынок, — читал Максим, и слова плыли у него перед глазами. — Если ты читаешь это, значит, нас с матерью уже нет, а твоя сестра пришла за своим. Не вини её, мы сами её такой вырастили. Думали, что деньгами и квартирами можно купить любовь и заботу. Оказалось, нельзя. Мы с матерью долго думали. Мы видели, как ты разрываешься между работой и нами. Видели, как Аня, чужой нам человек, приносила продукты и молча мыла полы в коридоре, чтобы ты не отвлекался. А родная дочь за полгода ни разу не нашла часа, чтобы приехать. Она звонила, да. Спрашивала, как скоро освободится жилплощадь. Не этими словами, конечно. Она умеет говорить красиво. Но мы с матерью уже не дураки, научились слышать то, что между строк. Эта квартира — единственное, что у нас есть. И мы не хотим, чтобы она досталась человеку, для которого родительский дом — это просто квадратные метры. Она — твоя. Это не подарок, сынок. Это твой дом, который ты заслужил. Ты был с нами до конца. Аня оказалась нам ближе родной дочери. Береги её. И не позволяй никому себя топтать. Ни сестре, ни кому-либо ещё. Будь мужиком. Твой отец».
Максим дочитал и медленно опустил листок. Он поднял голову и посмотрел на Аню. Горе никуда не ушло, оно всё так же сидело тяжёлым камнем в груди, но теперь к нему примешалось что-то ещё. Холодная, звенящая ярость. Ярость не на сестру, а на собственную слабость, на то, что он позволил так с собой обращаться. На то, что был готов сдаться и уйти из дома, за который его родители боролись до последнего своего дня.
— Она думала, что мы просто уйдём, — сказал он. Голос его больше не был ни тихим, ни хриплым. Он стал твёрдым, как сталь. — Она думала, что я так и остался тем маленьким братом, которого можно шпынять.
Он аккуратно сложил дарственную и письмо, убрал их обратно в красную папку и завязал тесёмки. В его движениях больше не было ни капли сомнения. Апатия, сковывавшая его все эти дни, исчезла, смытая отцовскими словами.
— Что теперь? — спросил он, глядя на Аню. Но это был уже не вопрос жертвы. Это был вопрос союзника, готового к бою.
Аня взяла свой телефон.
— Теперь? Теперь мы пригласим её на прощание.
Аня набрала номер Ларисы. Её пальцы уверенно скользили по экрану телефона. После нескольких долгих гудков в трубке раздался самодовольный, чуть нетерпеливый голос.
— Да.
— Лариса? Это Аня. Мы готовы.
— Готовы? — в голосе сестры прозвучало торжество. — Наконец-то дошло. Я же говорила, что не стоит тратить моё время. Ключи на комоде?
— Нет. Мы хотели бы передать их лично, — ровным тоном ответила Аня. — Чтобы не было потом никаких вопросов. Ты можешь подъехать? Мы уже почти собрали вещи.
В трубке на мгновение повисла тишина. Лариса, очевидно, взвешивала ситуацию. Вероятно, ей представилась картина поверженного брата и его заплаканной девицы, которые хотят вымолить последнюю отсрочку. Эта мысль ей, видимо, понравилась.
— Хорошо. Буду через полчаса. Хочу лично убедиться, что вы ничего не прихватили из родительского.
Через тридцать минут она была на пороге. Одета она была уже не так официально, как в прошлый раз, — в дорогом спортивном костюме, который, впрочем, стоил больше, чем вся зарплата Максима за несколько месяцев. Она вошла в квартиру с видом хозяйки, которая приехала принимать владения.
— Ну что, голубчики? Собрались? — она смерила взглядом два собранных рюкзака, сиротливо стоявших у стены. — Негусто у вас барахла. Что ж, тем быстрее уберётесь.
Максим и Аня стояли посреди комнаты. Они были спокойны. Максим смотрел на сестру не так, как два дня назад. В его взгляде больше не было ни боли, ни отчаяния. Только холодное, отстранённое любопытство, с каким смотрят на давно знакомый, но вдруг проявивший свою истинную суть предмет.
— Мы не уходим, Лариса, — сказал он тихо, но так отчётливо, что каждое слово повисло в воздухе.
Лариса удивлённо вскинула идеально выщипанные брови.
— Что, простите? Ты решил поиграть в героя? Максим, не смеши меня. Бумагу ты видел. Или мне нужно привезти мужа, чтобы он объяснил тебе более доходчиво?
Вместо ответа Максим молча подошёл к журнальному столику. Он положил на его полированную поверхность ярко-красную папку. Её цвет был настолько вызывающим на фоне тусклой обстановки, что Лариса невольно сделала шаг вперёд.
— Что это за цирк? — процедила она.
Максим развязал тесёмки и выложил на стол два документа: гербовую бумагу дарственной и исписанный отцовским почерком тетрадный лист.
— Вот это, — он указал пальцем на дарственную, — документ, оформленный полгода назад. Квартира принадлежит мне. А вот это, — его палец переместился на письмо, — тебе личное послание от отца. Он просил передать.
Лариса выхватила дарственную. Её глаза быстро забегали по строчкам. Лицо, только что сияющее самодовольством, начало стремительно меняться. Румянец на щеках превратился в уродливые красные пятна.
— Это подделка! — выкрикнула она, швырнув бумагу обратно на стол. — Вы это подделали! Я вас засужу!
— Можешь попробовать, — спокойно сказала Аня. — Только экспертиза почерка и запрос к нотариусу быстро поставят тебя на место.
Но Максим не дал ей продолжить. Он взял в руки письмо.
— А это ты подделать не сможешь. Это его слова. Он хотел, чтобы ты их услышала.
И он начал читать. Ровно, без выражения, давая каждому слову отца прозвучать в этой комнате. Он читал про то, как они ждали её звонков, про то, как мать плакала после разговоров, про то, как чужой человек оказался им ближе родной дочери. Он дошёл до фразы: «Она звонила, да. Спрашивала, как скоро освободится жилплощадь. Не этими словами, конечно. Она умеет говорить красиво».
В этот момент Лариса сломалась. Не заплакала, не закричала. Она издала какой-то странный, сдавленный звук, похожий на рычание раненого зверя. Её лицо исказилось в гримасе неприкрытой, бессильной ярости. Она поняла, что проиграла не квартиру. Она проиграла всё. Последняя ниточка, связывавшая её с этим домом, с её прошлым, с родителями, была перерезана их же собственными словами.
— Ненавижу! — выплюнула она, глядя то на Максима, то на Аню. — Ненавижу вас обоих! Ты, слабак, всегда был маменькиным сынком! А ты… ты просто хитрая тварь, которая его окрутила!
— Убирайся, — сказал Максим. Всего одно слово. Но в нём было столько ледяного презрения, что оно подействовало лучше любой пощёчины. — Из моего дома.
Лариса схватила свою сумку. Она бросила на них взгляд, полный такой злобы, что, казалось, мог бы испепелить. Затем развернулась и, спотыкаясь, вылетела из квартиры. Входная дверь за ней не хлопнула. Она просто закрылась, отсекая её мир от их мира. Навсегда. Больше они её никогда не видели…
