Когда Катя увидела две полоски на тесте, первое, что она ощутила — это не радость, а странное спокойствие. Словно что-то внутри неё давно знало, что так и будет. Она сидела на краю ванны в своей двухкомнатной квартире на четвёртом этаже панельной пятиэтажки и думала о том, как изменится её жизнь. О том, что вторую комнату, где сейчас стоял старый диван и коробки с зимними вещами, придётся превратить в детскую. О том, что Максим обрадуется. О том, что они справятся.
Максим действительно обрадовался. Даже расплакался, что было на него не похоже — обычно он держал эмоции при себе, словно боялся показаться слабым. Они обнимались на кухне, и Катя чувствовала, как его сердце бьётся через тонкую ткань футболки. В тот вечер всё казалось правильным, на своих местах.
Проблемы начались через несколько месяцев, когда позвонила Олеся.
Олеся была старшей сестрой Максима. Ей было тридцать пять, она работала администратором в салоне красоты и была замужем за Виталием, который перебивался случайными заработками — то строителем, то грузчиком, то охранником. У них был девятилетний сын Артём, тихий мальчик с вечно испуганными глазами.
— Макс, нам совсем плохо стало, — голос Олеси в телефоне звучал натянуто, но Катя различала в нём привычные требовательные нотки. — Хозяйка угрожает, что вышвырнет нас на улицу. Мы задержали оплату на два месяца, а она не хочет войти в положение.
Катя стояла рядом с Максимом и слышала каждое слово. Она знала, что сейчас произойдёт, и заранее напряглась.
— Олесь, ну как же так? — Максим потёр переносицу. — Опять? Мы же в прошлый раз помогали.
— Помогали, помогали… Три тысячи дали. Это что, помощь? — В голосе Олеси зазвучало раздражение. — Слушай, нам некуда идти. Совсем некуда. Может, мы к вам на время переедем? Ну, пока не встанем на ноги?
Катя резко покачала головой. Максим перехватил её взгляд и отвернулся.
— Олесь, у нас квартира маленькая. И Катя беременная, ей нужен покой.
— Да мы вообще мешать не будем! Одну комнату нам дайте, мы поживём там тихонечко. Артёмка в школе весь день, Виталик на работе. Я тоже. Только ночевать будем.
— Нет, — твёрдо сказала Катя. — Максим, скажи ей нет.
Он посмотрел на неё виноватым взглядом, и Катя поняла, что внутри него уже началась борьба. Семья для Максима всегда была чем-то священным. Его мать, Людмила Петровна, вдова, воспитала их с Олесей одна, впахивая на двух работах. Она привила детям железное правило: семья — это всё, родные друг друга не бросают. И Максим впитал это правило до костей.
— Оль, мы не можем, — сказал он наконец, но голос его дрогнул. — Правда не можем. Катя скоро рожать, нам самим нужно готовиться.
Олеся помолчала, а потом произнесла тихо, с обидой:
— Понятно. Значит, когда тебе было плохо, я тебя к себе пустила, а теперь ты отказываешь. Хорошо, Максим. Запомню.
И бросила трубку.
Катя выдохнула с облегчением, но это облегчение продлилось недолго. Максим весь вечер ходил мрачный, почти не разговаривал, а перед сном сказал:
— Она же моя сестра, Кать. Единственная.
— Я знаю, — ответила Катя, гладя свой округлившийся живот. — Но это наша квартира. Мой дом. И скоро здесь будет ребёнок. Я не хочу, чтобы тут жили посторонние люди.
— Какие посторонние? Это моя семья!
— Для меня — посторонние.
Они поссорились. Не кричали, но слова были жёсткими, резкими. Максим спал в ту ночь на диване, а Катя лежала в темноте и думала о том, что, возможно, совершила ошибку, выйдя замуж так быстро. Они встретились год назад, через полгода поженились. Она влюбилась в его доброту, в мягкость характера, в то, как он заботился о ней. Но теперь эта мягкость казалась не достоинством, а слабостью.
Следующие месяцы прошли относительно спокойно. Олеся больше не звонила, Максим постепенно оттаял. Они занялись подготовкой к рождению ребёнка — покупали кроватку, коляску, одежду. Катя увольнялась в декрет, оформляла документы. Живот рос, и вместе с ним росла её тревога. Не из-за родов — Катя вообще не боялась рожать. Она боялась того, что что-то пойдёт не так. Что Максим окажется не тем человеком, за которого она его принимала.
А потом начались схватки.
Это случилось ночью, и Максим повёз её в роддом на такси, бледный от страха. Катя, наоборот, была сосредоточенной и спокойной. Она знала, что должна сделать, и была к этому готова.
Роды длились долго. Это было тяжело, больно, изматывающе. Но когда акушерка положила ей на грудь тёплый сопящий комочек, Катя заплакала. Дочку назвали Машей.
Максим приезжал каждый день, приносил фрукты, шоколад, сидел рядом и смотрел на них обеих влюблённым взглядом. Катя видела в его глазах гордость и нежность, и её сердце таяло. Она думала: всё будет хорошо. Мы справимся.
На пятый день их выписали.
Максим приехал за ними на машине. Катя вышла из роддома с Машей на руках, укутанной в розовый конверт, и улыбнулась мужу. Он обнял их обеих, осторожно, словно боялся сломать.
— Поехали домой, — сказал он.
И Катя не заметила в его голосе фальши.
Они поднялись на четвёртый этаж. Максим нёс сумки, Катя — дочку. Она чувствовала усталость в каждой клеточке тела, мечтала только об одном — лечь, закрыть глаза, прижать к себе Машу и уснуть.
Максим открыл дверь.
И Катя увидела их.
Олеся стояла на кухне у плиты и что-то жарила. Виталий сидел на диване в гостиной и смотрел футбол. Артём играл на полу в какую-то игру на планшете.
Время остановилось.
Катя смотрела на них, не веря своим глазам. Её мозг отказывался обрабатывать информацию. Она видела чужих людей в своей квартире, видела их вещи — сумки в углу прихожей, куртки на вешалке, чужую обувь.
— Привет! — Олеся обернулась и улыбнулась. — А вот и молодая мама! Иди, иди, покажи малышку!
Катя медленно перевела взгляд на Максима. Он стоял с виноватым лицом, опустив глаза.
— Что это? — её голос прозвучал тихо, но в нём была сталь.
— Кать, ну… — Максим облизнул губы. — Их всё-таки выгнали. И маме некуда было их взять, у неё же однушка. Я подумал… Ты в роддоме, мне всё равно одному скучно, и я решил, что пока ты там, они могут…
— Могут переехать в детскую? — Катя почувствовала, как внутри неё что-то лопается. — В комнату, которую мы готовили для НАШЕГО ребёнка?
— Это временно, Кать! Максимум месяц! Они найдут что-нибудь и съедут, правда же, Олесь?
— Конечно, конечно, — Олеся кивала, вытирая руки о полотенце. — Мы уже квартиры смотрим. Вот только деньги подкопим чуть-чуть…
— Вон, — сказала Катя.
— Что? — не понял Максим.
— ВОН! — Катя закричала так, что Маша вздрогнула и заплакала. — ВОН ИЗ МОЕЙ КВАРТИРЫ! НЕМЕДЛЕННО!
Олеся отшатнулась. Виталий встал с дивана. Артём испуганно прижался к матери.
— Ты что, офигела?! — Олеся тоже повысила голос. — Мы семья! У нас ребёнок!
— У МЕНЯ тоже ребёнок! — Катя качала Машу, пытаясь её успокоить, но сама трясла от ярости. — И это МОЯ квартира! Моя, слышишь?! Не наша с Максимом, а моя! Она была куплена на мои деньги, до нашего брака! И я не давала никому права впускать сюда кого попало!
— Какого попало?! — Олеся побагровела. — Да ты…
— Родня мужа отобрали мою квартиру, пока я рожала, — Катя говорила медленно, отчётливо, глядя прямо в глаза Олесе. — Но вернувшись, я заставила всех пожалеть. Вы уходите. Прямо сейчас. Или я вызываю полицию.
— Кать, успокойся, пожалуйста, — Максим попытался взять её за руку, но она отдёрнулась.
— Не трогай меня! И не говори мне успокаиваться! Ты предал меня! Ты пустил их сюда, зная, что я против! Зная, что у нас новорождённый ребёнок!
— Я хотел помочь…
— Помочь?! — Катя рассмеялась, и этот смех был страшнее крика. — Ты хотел помочь? А обо мне подумал? О Маше? Нам теперь где спать? В гостиной? Пока твоя сестра с мужем занимают детскую?
— Ну мы же можем пока так, — пробормотал Максим. — Месяц всего…
— Нет. Нет, Максим. Я не собираюсь жить так. Это мой дом. Мой! И никто не будет указывать мне, кто здесь может жить, а кто нет!
Катя прошла в комнату — в ту самую, которая должна была быть детской. Там стояла разложенная раскладушка, на которой громоздились вещи Олеси и Виталия. На полу валялись Артёмкины игрушки. Детская кроватка была задвинута в угол.
Что-то взорвалось внутри Кати.
Она положила Машу в кроватку — осторожно, нежно. Потом развернулась и начала выбрасывать чужие вещи.
Сначала на пол. Потом в коридор. Потом — когда Олеся и Виталий попытались остановить её — она открыла балконную дверь и начала швырять их барахло вниз.
— Ты что творишь?! — орала Олеся. — Ты больная?!
— Я МАТЬ! — кричала в ответ Катя, швыряя вниз пакет с одеждой. — Я мать, у меня ребёнок на руках, грудной ребёнок! И я не позволю никому — слышишь, НИКОМУ! — посягать на её комфорт! Тем более чужим людям!
— Мы не чужие…
— ДЛЯ МЕНЯ ЧУЖИЕ!
Максим пытался её остановить, но Катя была неукротима. Адреналин, гормоны, усталость, обида — всё смешалось в один клубок ярости. Она выкидывала вещи, не слушая крики, мольбы, угрозы. Она была как стихия, как ураган, который невозможно остановить.
Когда балкон опустел, она развернулась к ним.
— Убирайтесь, — сказала она тихо, но так, что все замолчали. — Убирайтесь из моего дома. Все. Включая тебя, Максим.
— Катя…
— Я сказала — все. Ты сделал свой выбор. Ты выбрал их. Теперь иди к ним. Идите к своей матери, у неё однушка, потеснитесь как-нибудь. А я остаюсь здесь. С дочерью. В своей квартире.
— Ты не можешь меня выгнать…
— Могу. Это моя собственность. Ты не собственник. И если надо, я найду способ. А сейчас — убирайся. Добровольно.
Олеся и Виталий подбирали оставшиеся вещи. Артём плакал. Максим стоял посреди коридора, растерянный, раздавленный.
— Кать, ну пожалуйста…
— Уходи.
Он ушёл. Они все ушли.
Катя закрыла за ними дверь, прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Только тогда она заплакала. Беззвучно, страшно, всем телом. Маша плакала в кроватке, и Катя заставила себя подняться, взять её на руки, прижать к груди.
— Всё хорошо, малышка, — шептала она дрожащими губами. — Всё хорошо. Мама здесь. Мама тебя защитит. Всегда.
Она покормила Машу, уложила спать. Потом собрала остатки вещей, которые не успела выбросить с балкона, сложила их в мешки и вынесла на лестничную площадку. Вернулась, закрыла дверь на все замки.
Села на кухне с ромашковым чаем. Руки тряслись. Телефон разрывался от звонков — Максим, Олеся, свекровь. Катя отключила звук.
Она знала, что сделала правильно. Но почему же так больно?
Утром позвонили в дверь.
Катя открыла, не снимая цепочку. На пороге стоял Максим. Один. С пакетом — видимо, что-то купил.
— Можно войти? — спросил он тихо.
— Зачем?
— Поговорить. Пожалуйста.
Катя помолчала, потом открыла дверь. Максим прошёл на кухню, поставил пакет — там были детское питание, памперсы, фрукты.
— Я всю ночь не спал, — сказал он, не глядя на неё. — Думал. Мама орала на меня три часа подряд. Олеся не разговаривает. Но… Я понял, что ты права.
Катя молчала.
— Я поступил неправильно. Я не спросил тебя. Не подумал о тебе. О Маше. Я думал только о том, что надо помочь сестре. Потому что так всегда было. Потому что мама так учила. Но я… Я не подумал, что у меня теперь своя семья. Что ты и Маша — это теперь самое главное. А не Олеся с Виталиком.
Катя сидела и смотрела на него. Он выглядел измученным, постаревшим за одну ночь.
— Они должны сами нести ответственность за свою жизнь, — продолжал Максим. — Олеся тратит деньги на всякую ерунду, заказывает одежду на маркетплейсах, которую даже не носит. Виталик не может найти нормальную работу, потому что не хочет, ему удобно на подработках. И они думают, что я всегда помогу. А мама их в этом поддерживает. Но я больше не могу так. Я не хочу.
Он поднял на неё глаза.
— Прости меня. Пожалуйста. Я обещаю, что это не повторится. Никогда. Это наш дом. Твой дом. И никто больше не войдёт сюда без твоего разрешения. Даже моя мать.
Катя молчала долго. Потом спросила:
— А если Олеся снова попросит о помощи?
— Деньгами можем помочь. Если у нас будут лишние. Но жить здесь — нет. Никогда.
— А твоя мать?
— Я с ней поговорю. Объясню. Она поймёт или не поймёт, но это моё решение.
— Твоё?
— Наше, — поправился он. — Наше решение. Потому что мы — семья. Ты, я и Маша.
Катя вздохнула. Она чувствовала себя опустошённой, но одновременно — впервые за долгое время — защищённой. Она видела, что Максим говорит искренне. Что он действительно понял.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Но если ты ещё раз…
— Не будет больше поводов. Обещаю.
Он протянул руку. Катя посмотрела на неё, потом взяла. Его ладонь была тёплой, немного влажной от волнения.
— Можно я останусь? — спросил он.
— Это твой дом, — ответила Катя. — Наш дом.
Маша заплакала в комнате. Они оба встали и пошли к ней — вместе.
В квартире снова воцарилась тишина. Уютная тишина. Тишина, в которой было место только для них троих. Катя стояла у кроватки, смотрела на дочь и думала о том, что материнство — это не только нежность и забота. Это ещё и сила. Огромная, непоколебимая сила защищать своего ребёнка. Любой ценой.
И она больше никогда не позволит никому усомниться в этом.
