— Ну вот, почти всё пропололи! — Егор, сияя, как начищенный самовар, подошёл к Марине, вытирая со лба крупные капли пота тыльной стороной ладони.
Его футболка, когда-то голубая, теперь была вся в тёмных влажных пятнах и прилипала к спине. — Мама говорит, урожай в этом году знатный будет! Представляешь, сколько всего получится? Ленке с детьми на всю зиму банок накатаем, да и Пашке с его оравой перепадёт. Они ж так любят мамины соленья!
Марина с отвращением посмотрела на свои руки, испачканные въедливой, жирной землёй. Ногти, ещё утром радовавшие свежим маникюром, теперь напоминали когти огородного пугала – чёрные ободки грязи под ними вызывали тошноту. Конец очередных выходных на даче у родителей мужа.
Очередных двух дней, вырванных из её собственной, такой короткой жизни, и брошенных на алтарь чужого урожая. Спина гудела монотонной, ноющей болью, будто в неё вставили раскалённый штырь. Ноги отваливались, каждый мускул протестовал против любого движения.
Солнце, уже клонившееся к закату, всё ещё нещадно палило, и воздух был густым и тяжёлым, как мокрое одеяло. Вокруг жужжали какие-то особо настырные мошки, норовя залезть то в глаз, то в нос.
Она медленно, с трудом выпрямилась, чувствуя, как закипает глухое, подспудное раздражение, копившееся не один такой «трудовой» уикенд. Егор, заметив её движение, продолжал расписывать радужные перспективы.
— А кабачков сколько будет! И помидоры, смотри, какие крупные наливаются! Пашка как раз просил побольше томатного сока в этом году, у них там младшенький его просто обожает. И перцы мама посадила новые, болгарские, мясистые…
— Погоди, Егор, — Марина перебила его, и голос её прозвучал неожиданно резко даже для неё самой. Она сделала шаг в его сторону, стараясь, чтобы её тон не выдал всей бури, клокотавшей внутри. — То есть, я правильно понимаю: мы тут каждые выходные, с весны по осень, горбатимся как проклятые, сажаем, поливаем, полюм, спины не разгибаем…
А все эти кабачки, помидоры, перцы и прочие дары природы потом твоя сестра Лена и твой брат Павел заберут? Потому что у них дети, и им «нужнее»?
Егор удивлённо посмотрел на неё, его сияющее лицо на мгновение омрачилось недоумением. Он явно не ожидал такого вопроса, тем более в таком тоне.
— Ну да, Мариш. А что такого? У них же семьи большие, детишек много. Им действительно нужнее. Да и сама подумай, куда нам столько? Мы что, себе не купим пару килограммов на рынке, если захочется? А им это какая подмога! Мама всегда так делает, делится со всеми. Это же одна семья, мы должны друг другу помогать.
«Купим!» — Марина едва не выкрикнула это слово. Она не верила своим ушам. То есть, она, Марина, должна здесь здоровье гробить, убивать свои законные выходные, превращаясь из уважаемого специалиста в офисе в бессловесную тягловую силу на шести сотках, чтобы его великовозрастные родственнички, которые сюда и носа не кажут, потом на всём готовеньком пользовались плодами её труда?
— Купим, Егор? — повторила она уже спокойнее, но в этом спокойствии таилась угроза. — Это очень интересная логика. То есть я должна тут в этой грязи по уши вкалывать, чтобы Лене с Пашей было «нужнее»? Чтобы они, не ударив палец о палец, получали экологически чистые продукты, выращенные моими, между прочим, руками? А мы с тобой, значит, обойдёмся магазинными, напичканными неизвестно чем?
— Погоди, Марин…
— С какой стати я буду вкалывать в этой грязи просто так, а весь урожай потом достанется кому-то другому?!
Её голос звенел от возмущения. Она чувствовала, как кровь приливает к щекам. Егор растерянно моргал, явно не понимая причины её вспышки.
— Марин, ну что ты как маленькая, ей-богу? Это же родители, им надо помогать. Они уже немолодые, им тяжело одним со всем этим справляться. А Лена с Пашкой… ну, им сложнее вырваться. У Ленки работа, дети маленькие, секции, кружки. Пашка тоже вечно в разъездах, бизнес у него. Ты же знаешь.
— Сложнее? Или просто не хочется в земле ковыряться, пока есть дурочка Марина, которая всё сделает? — она уже не сдерживалась. Обида, копившаяся месяцами, прорвалась наружу. — Знаешь что, Егор? Если это такая семейная благотворительность исключительно за мой счёт, то я в ней больше не участвую!
С сегодняшнего дня. Хочешь помогать своим родителям – помогай, это твоё святое право и обязанность. Но я на этой плантации для твоих обожаемых брата и сестры и их многочисленных отпрысков вкалывать больше не собираюсь! Пусть сами приезжают и раком стоят над этими грядками, раз им так жизненно необходим этот урожай!
Она с силой бросила тяпку на землю. Металл глухо звякнул о сухую комковатую почву. Егор покраснел от злости, его добродушное выражение лица сменилось жёстким и обиженным.
— Ты… ты просто эгоистка, Марина! Это наши общие семейные дела! Как ты можешь так говорить?
— Нет, Егор, — она решительно покачала головой, чувствуя, как на место гнева приходит холодная, почти ледяная решимость. — Это ТВОИ семейные дела, в которые ты меня настойчиво пытаешься впрячь на роль бесплатной рабочей силы. С меня хватит!
Марина резко развернулась и, не оглядываясь, быстрыми шагами пошла к калитке, ведущей к машине. Пыль клубилась из-под её кроссовок. Она слышала, как Егор что-то кричал ей вслед, но не разбирала слов, да и не хотела. Пусть кипит от негодования посреди этих недополотых грядок, которые теперь, видимо, так и останутся ждать своих «законных» потребителей.
Дорога домой с дачи превратилась в пытку молчаливым напряжением. Егор так стиснул руль, что побелевшие костяшки пальцев, казалось, вот-вот прорвут кожу. Он не проронил ни слова за всю дорогу, но его тяжёлое, прерывистое дыхание и напряжённый профиль, устремлённый на дорогу с видом человека, ведущего машину сквозь минное поле, говорили яснее любых криков.
Марина, отвернувшись к боковому стеклу, смотрела на мелькающие мимо деревья и столбы, но перед глазами стояли грядки, её грязные руки и самодовольное лицо Егора, рассуждающего о том, как его сестра и брат будут наслаждаться плодами её труда. Воздух в салоне автомобиля загустел от невысказанных упрёков и взаимного раздражения, становясь почти осязаемым, тяжёлым и липким.
Едва они переступили порог квартиры, как Егор, бросив сумки с остатками их походного скарба прямо у входа, взорвался.
— Ну, и что это было, я тебя спрашиваю?! — он развернулся к ней, его лицо, обычно добродушное, теперь было искажено гневом и обидой. — Ты решила устроить показательное выступление? Испортить всем выходные? Опозорить меня перед родителями? Что за выходки, Марина?
Марина молча стянула с себя пропахшую дымом костра и землёй куртку, медленно повесила её на крючок в прихожей. Каждое движение отдавалось тупой болью в затёкшей спине. Усталость была чудовищной, но отступать она не собиралась.
— Опозорить тебя? — она повернулась к нему, и в её голосе прозвучал холод. — Егор, ты действительно считаешь, что моё нежелание быть бесплатной рабсилой для всей твоей многочисленной родни – это «опозорить тебя»? А то, что я после каждых таких «выходных» чувствую себя так, будто меня переехал каток, это, по-твоему, нормально? Это тебя не беспокоит?
— Не переиначивай мои слова! Причём тут «рабсила»? — Егор шагнул к ней, его голос набирал силу. — Это элементарная помощь семье! Моей семье, Марина! Людям, которые меня вырастили, которые всегда рядом! Лена и Паша – мои родные сестра и брат! Или ты предлагаешь мне забыть об их существовании, потому что тебе, видите ли, тяжело лишний раз наклониться над грядкой?
— Тяжело? — усмешка, исказившая её губы, была горькой. — Да я за эти два дня столько раз наклонялась, сколько твои Лена с Пашей, вместе взятые, за всю свою жизнь над землёй не работали! И дело не в «тяжело», Егор, а в элементарной, чёртовой справедливости!
Почему я должна вкладывать свой труд, своё время, своё здоровье, чтобы они потом, не ударив палец о палец, пользовались результатами? Если им так нужен этот урожай, если они так любят «натуральные продукты», почему они сами не приезжают и не помогают твоим родителям? У них что, график плотнее, чем у президента?
— Я тебе уже сто раз объяснял! — Егор начинал заводиться, его щеки покрылись нездоровым румянцем. — У Ленки дети, кружки, секции, работа! Пашка в командировках постоянно, у него бизнес, ответственность! У них действительно нет времени! Ты просто не хочешь этого понимать, потому что ты эгоистка, Марина! Зациклена только на себе и своих «хочу»!
Не дожидаясь ответа, он выхватил из кармана джинсов телефон и быстро набрал номер. Марина безошибочно угадала, кому предназначался этот звонок, ещё до того, как Егор, отвернувшись к окну, заговорил в трубку преувеличенно жалобным, почти детским тоном.
— Мам, привет… Да, вот только доехали… Нет, мам, не всё в порядке… Тут Марина такое устроила… — он старался говорить тише, но в небольшой квартире её ухо всё равно улавливало обрывки фраз: «…представляешь, отказалась помогать на даче… говорит, это не её забота… что Лена с Пашей сами пусть приезжают… такой скандал закатила… я просто в шоке, мам… эгоизм какой-то непроходимый…»
Он говорил ещё несколько минут, живописуя матери свою версию событий, где он был жертвой, а Марина – неблагодарной и злой фурией. Марина стояла, скрестив руки на груди, и молча слушала этот спектакль одного актера. Она прекрасно знала, что сейчас последует. Какую именно «мудрость» изречёт свекровь, и как это будет подано ей.
Егор закончил разговор и повернулся к ней. На его лице уже не было той бушующей ярости. Теперь оно выражало смесь обиды и праведного, почти отеческого, осуждения.
— Мама, конечно, очень расстроена твоим поведением, — начал он менторским тоном. — Она сказала, что просто в шоке. Говорит, что никогда бы не подумала, что ты можешь быть такой… такой чёрствой и неблагодарной. Она ведь для нас всех старается, для всей семьи. И Лене с Пашкой, и их деткам эта помощь с дачи очень важна.
Ты же понимаешь, сейчас каждая копейка на счету, а тут свои, проверенные овощи, фрукты. Мама сказала, что настоящая семья – это когда все друг за друга горой, когда помогают, не ожидая ничего взамен. И что ты, наверное, просто переутомилась, наговорила сгоряча, не подумав. Она очень надеется, что ты всё взвесишь и одумаешься.
Марина слушала эту отшлифованную свекровью тираду, и внутри неё всё клокотало от негодования. «Чёрствая», «неблагодарная», «одумаешься». Как же всё это было предсказуемо и мерзко! Мать Егора, как всегда, выступила в роли заботливого арбитра, который на самом деле лишь укреплял позицию сына и выставлял невестку виноватой во всех смертных грехах.
— Значит, я неблагодарная и чёрствая, да? — она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был твёрд. — А в чём, по мнению твоей мамы, должна выражаться моя благодарность? В том, чтобы безропотно пахать на всю вашу большую и «дружную» семью, пока остальные будут пользоваться результатами?
А то, что я, между прочим, работаю не меньше твоего, веду дом, готовлю, убираю – это всё не в счёт? Это так, приятное дополнение к моим обязанностям на плантации?
— Зачем ты всё в одну кучу валишь? — Егор снова начал терять самообладание, его голос дрогнул от раздражения. — Речь идёт о помощи родителям! О традициях! О семейных узах! Ты что, совсем не понимаешь таких простых вещей? Мама говорит, что в её молодость невестки и пикнуть не смели против слова старших, уважали и помогали во всём без всяких разговоров!
— В молодость твоей мамы, Егор, и порядки были другие! — отрезала Марина, чувствуя, как терпение её подходит к концу. — И я не крепостная крестьянка из прошлого, чтобы молчать и делать всё, что мне прикажут, лишь бы угодить твоей маме и твоим вечно нуждающимся родственникам!
У меня есть своё достоинство, свои желания и своё, чёрт побери, представление о справедливости! И если твоя «семейная уза» заключается в том, что один вкалывает до седьмого пота, а остальные с удовольствием пожинают плоды, то такие узы мне даром не нужны! Тебе ясно?
Егор смотрел на неё с открытой враждебностью, словно перед ним стоял не близкий человек, а заклятый враг. Пропасть непонимания между ними разрасталась с каждой секундой, становясь непреодолимой. Ни о каком компромиссе уже не могло быть и речи. В воздухе пахло грозой, и эта гроза обещала быть разрушительной.
Следующие выходные превратились в арену для показательного судилища. Светлана Петровна, мать Егора, видимо, решила взять ситуацию под свой «мудрый» контроль и «урегулировать» конфликт, а на деле – окончательно пригвоздить невестку к позорному столбу.
Для этого она созвала всех заинтересованных лиц в свою городскую квартиру, обставленную тяжёлой полированной мебелью и пропахшую нафталином и валокордином. Атмосфера там всегда была давящей, а сегодня Марина чувствовала себя как подсудимая перед вынесением приговора.
— Ну, проходите, проходите, чего на пороге-то стоять, — Светлана Петровна встретила их с преувеличенно радушной улыбкой, которая, однако, не коснулась её холодных, внимательно изучающих глаз. — Леночка с Пашенькой уже здесь. Ждут вас.
В гостиной, за большим круглым столом, покрытым скатертью с кистями, уже восседали Лена и Павел. Лена, с её вечно страдальческим выражением лица и устало подведенными глазами, сразу приняла позу оскорблённой добродетели.
Павел, её старший брат, напротив, выглядел по-деловому собранным, но его плотно сжатые губы и жёсткий взгляд не предвещали ничего хорошего. Егор, вошедший следом за Мариной, сразу же присел рядом с матерью, как бы демонстрируя, на чьей он стороне.
— Ну что ж, деточки, раз все в сборе, — начала Светлана Петровна своим фирменным вкрадчивым голосом, который Марина про себя называла «сироп с ядом», — я думаю, нам нужно серьёзно поговорить. О том, что у нас в семье происходит. Егорушка мне всё рассказал, и, честно говоря, я очень расстроена. Мариночка, милая, я всегда к тебе хорошо относилась, как к родной дочери…
«Вот и началось», — подумала Марина, внутренне готовясь к атаке.
— …но то, что ты устроила на даче, это, знаешь ли, ни в какие ворота не лезет, — продолжила свекровь, и её голос обрёл металлические нотки. — Мы ведь одна семья. Мы должны друг другу помогать, поддерживать. Особенно сейчас, когда жизнь такая непростая. А ты… ты ставишь свои интересы выше интересов всей семьи.
— Мама права, Марина, — тут же подхватила Лена, её голос дрогнул от едва сдерживаемых рыданий (или это была искусная имитация?). — Ты просто не представляешь, как нам с детьми тяжело! У меня их трое, сама знаешь! Им витамины нужны, свежие овощи, фрукты!
Не эта гадость из супермаркета, напичканная химией! Мы же на этот урожай с дачи так рассчитывали! А ты… тебе что, жалко для племянников своих несчастных кабачков? Это же просто… просто не по-человечески! Ты же сама говорила, что детей пока не планируешь, тебе-то куда столько?
Марина посмотрела на Лену, на её поджатые губы и влажные глаза. Сколько раз она слышала эти причитания о «тяжёлой доле» многодетной матери, которая, тем не менее, находила время на еженедельные походы по салонам красоты и встречи с подругами в кафе, пока её дети были либо в садике, либо со свекровью, либо, если повезёт, с няней, на которую «вечно не хватает денег».
— Лена, если твоим детям так жизненно необходимы витамины с дачи, почему ты сама не приезжаешь хотя бы раз в месяц помочь родителям? — спокойно спросила Марина. — У тебя же есть машина. Могла бы привезти детей на свежий воздух, заодно и поработать немного. Уверена, твоя помощь была бы оценена по достоинству.
Лена фыркнула и отвернулась, как будто Марина предложила ей нырнуть в бочку с нечистотами.
— Легко тебе говорить! — вступился за сестру Павел, его голос был низким и внушительным. — Ты не знаешь, что такое настоящий бизнес, настоящая ответственность. Я кручусь как белка в колесе, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась. У меня нет времени на эти ваши огородные забавы.
Но это не значит, что мои дети должны остаться без нормальных продуктов. Родители всегда делились урожаем, это наша семейная традиция. А ты пытаешься всё разрушить, внести разлад. Это эгоизм, Марина. Чистой воды эгоизм и неуважение к старшим, к устоям.
— То есть, по-вашему, традиция – это когда один человек вкалывает, а остальные с удовольствием пользуются результатами, даже не поинтересовавшись, какой ценой они достались? — Марина повысила голос, чувствуя, как волна гнева снова поднимается в ней.
— Я не против помогать родителям Егора, они действительно уже немолодые. Но я категорически против быть бесплатной рабочей силой для обеспечения всей вашей родни, которая не то что палец о палец не ударит, но даже не считает нужным хотя бы изобразить благодарность! Вы считаете это нормальным?
— Вот видишь, Марина! — Егор, до этого молчавший, теперь вскочил со стула, его лицо покраснело. — Все так считают! Все! Только ты одна стоишь в позе и качаешь права! Мама, Лена, Паша – все говорят тебе одно и то же! Неужели так сложно просто по-человечески помочь, быть частью семьи, а не отдельным государством со своими законами? Ты нас всех выставляешь какими-то эксплуататорами!
— А разве это не так? — Марина посмотрела ему прямо в глаза. — Разве вы не эксплуатируете мой труд, прикрываясь красивыми словами о «семейных традициях» и «помощи»? Лена жалуется на нехватку витаминов, но сама палец о палец не ударит, чтобы их вырастить.
Павел говорит о бизнесе, но почему-то считает, что кто-то другой должен позаботиться о пропитании его детей «натуральными продуктами». А ты, Егор, вместо того чтобы поддержать свою жену, которая пашет наравне с тобой, если не больше, поддакиваешь им всем и обвиняешь меня в эгоизме!
— Ты невыносима! — Лена почти кричала, её лицо исказилось злобой. — Тебе просто доставляет удовольствие всё портить! Ты завидуешь, что у нас есть дети, что у нас настоящие семьи, а ты…
— Лена, не смей! — рявкнул Егор, но было уже поздно.
— А что «Лена»? — Марина холодно улыбнулась. — Она просто озвучивает то, что вы все думаете. Что я какая-то неполноценная, раз у меня нет детей и я не готова положить свою жизнь на алтарь обслуживания ваших «настоящих семей».
Так вот, дорогие мои родственнички, запомните раз и навсегда: я никому ничего не должна. И если вам так нужен этот урожай, будьте добры сами приложить к этому усилия. А мои выходные и моё здоровье мне ещё пригодятся.
Светлана Петровна сидела бледная, с поджатыми губами. Павел сверлил Марину тяжёлым взглядом. Лена демонстративно отвернулась к окну. Егор смотрел на жену так, словно видел её впервые – и это новое знакомство ему категорически не нравилось.
«Семейный совет» явно провалился, не успев толком начаться, и вместо «урегулирования» конфликта лишь подлил масла в уже разгоревшийся пожар. Компромиссом здесь и не пахло. Пахло окончательным расколом.
Тишина, повисшая в гостиной после слов Марины, была такой плотной, что, казалось, её можно было резать ножом. Светлана Петровна медленно переводила взгляд с одного лица на другое, её губы были сжаты в тонкую, бесцветную линию. Павел откинулся на спинку стула, скрестив руки на мощной груди, и его лицо не выражало ничего, кроме холодной отстранённости.
Лена, всё ещё отвернувшись к окну, демонстративно шмыгала носом, изображая глубокую обиду. Егор же, наоборот, тяжело дышал, его грудь вздымалась, а в глазах метались молнии. Он выглядел так, словно вот-вот взорвётся.
— Значит, вот так, да? — наконец проговорил он, и его голос был низким и хриплым от сдерживаемого гнева. — Ты, значит, решила окончательно всем нам показать, кто тут главный? Решила, что можешь вот так просто прийти и разрушить всё, что строилось годами? Наши семейные устои, наши традиции, наши отношения? Ради чего, Марина? Ради своего дурацкого эгоизма?
Марина стояла посреди комнаты, одна против всех. Но страха не было. Была только холодная, звенящая ярость и странное, почти освобождающее чувство правоты. Она знала, что перешла Рубикон, что пути назад уже нет. И, как ни странно, это придавало ей сил.
— Егор, если твои «семейные устои» заключаются в том, чтобы один человек безропотно обслуживал интересы всех остальных, то да, я хочу разрушить такие устои, — она говорила спокойно, но каждое её слово било точно в цель. — Если ваши «традиции» — это паразитирование на чужом труде, то я не хочу иметь к таким традициям никакого отношения.
И если ваши «отношения» строятся на том, что кто-то один должен постоянно жертвовать собой ради мнимого благополучия других, то такие отношения мне не нужны. Это не эгоизм, Егор. Это самоуважение. Понятие, которое, похоже, в вашей семье не очень-то в ходу.
— Да как ты смеешь так говорить о моей семье?! — взревел Егор, делая шаг к ней. Его кулаки сжались. — Моя мать всю жизнь на нас положила! Мои сестра и брат – самые родные мне люди! А ты… ты просто чужая! Чужая, которая влезла в нашу семью и пытается установить тут свои порядки!
— Егорушка, успокойся, сынок, не надо так, — Светлана Петровна положила руку ему на плечо, но её голос был лишён обычной мягкости. В нём слышались стальные нотки.
— Марина, девочка моя, одумайся. Ты же рушишь всё. Семью свою рушишь. Разве тебе этого хочется? Разве ты не понимаешь, что без семьи человек – никто? Пустое место. Мы же все здесь – твоя семья. Мы тебя приняли, полюбили…
— Приняли, чтобы я пахала на вас? Полюбили, чтобы удобнее было мной пользоваться? — Марина горько усмехнулась. — Знаете, Светлана Петровна, я всегда уважала вас как мать Егора.
Но сейчас я вижу, что вы просто мастер манипуляций. Вы прекрасно всё понимаете, но вам выгодно, чтобы всё оставалось по-прежнему. Чтобы была удобная и безотказная Марина, которая будет обеспечивать вашу Лену и вашего Пашу «натуральными продуктами» с дачи.
— Ах ты… — Лена развернулась от окна, её лицо было красным от злости. — Да ты просто завидуешь! Завидуешь, что у нас с Пашкой нормальные семьи, дети! А ты — пустоцвет! Никому не нужная эгоистка! Вот и бесишься!
— Лена, замолчи! — крикнул Павел, но его голос прозвучал скорее как команда, чем как попытка успокоить сестру. Он посмотрел на Марину тяжёлым, оценивающим взглядом. — Марина, я понимаю, что ты можешь быть чем-то недовольна. Возможно, мы действительно где-то перегнули палку с этой дачей. Но так разговаривать с матерью, с сестрой мужа… это недопустимо. Ты должна извиниться.
Марина посмотрела на Павла. Он, со своим вечным деловым видом и претензией на рассудительность, сейчас выглядел особенно отталкивающе.
— Извиниться? За что? За то, что я сказала правду? За то, что я отказалась быть вашей бесплатной прислугой? Нет, Павел. Извиняться я не буду. И знаете что? Я приняла решение. С сегодняшнего дня мои ноги на вашей хвалёной даче больше не будет. Хотите урожай – вперёд, лопаты в руки, и пусть ваши нежные ручки узнают, что такое настоящий труд. А моя доля… считайте, что её нет. Как и меня в этой вашей «семейной» схеме.
Она посмотрела на Егора. Его лицо было бледным, губы плотно сжаты. В его глазах она увидела смесь ярости, обиды и… растерянности? Или это ей только показалось?
— Егор, — она сказала это уже тише, почти без вызова, — ты должен сделать выбор. Либо ты со мной, и мы строим нашу семью на уважении и партнёрстве, где никто никого не использует. Либо ты со своей семьёй, с их «традициями» и «устоями». Но тогда без меня. Я не собираюсь быть вечной жертвой во имя твоего спокойствия и благополучия твоих родственников.
Егор молчал. Он смотрел на неё долго, не мигая. И в этом взгляде Марина не увидела поддержки. Она увидела осуждение. Окончательное и бесповоротное.
— Ты сама всё решила, Марина, — наконец произнёс он глухо. — Ты сама выбрала этот путь. Если тебе так важны твои «принципы», что ты готова растоптать всё, что нас связывало… что ж, это твой выбор. Но не жди, что я пойду у тебя на поводу. Моя семья – это святое. И я не позволю тебе её разрушать.
— Значит, это твой ответ? — Марина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Последняя тоненькая ниточка надежды. — Хорошо. Я тебя поняла.
Она повернулась и, не говоря больше ни слова, пошла к выходу. Никто не пытался её остановить. Она слышала за спиной прерывистое дыхание Егора, тихий всхлип Лены и тяжёлое молчание Светланы Петровны и Павла. Дверь за ней закрылась с тихим щелчком, отрезая её от этой «семьи», от этих людей, которые так и не смогли или не захотели понять её.
На улице светило солнце, но Марина его не замечала. Внутри была пустота. Но вместе с пустотой росло и другое чувство – странное, горькое, но всё же освобождение. Она сделала свой выбор. И пусть он был тяжёлым, но он был её. И теперь ей предстояло научиться жить с этим выбором.
Одной. Но свободной. А они… они пусть и дальше делят свой мифический урожай, который теперь придётся выращивать кому-то другому. Или не делят вовсе. Это уже была не её забота. Мосты были сожжены. Окончательно и бесповоротно…
