— …нужно просто переждать, Юль. Это же не навсегда. Мама… она такая, ты же знаешь. У неё свои представления о том, как правильно. Она просто волнуется, вот и всё. Мы почти у цели, осталось совсем немного, и мы возьмём свою квартиру. Ты же этого хочешь?
Игорь говорил быстро, чуть наклонившись над столом, словно пытался своими словами сплести кокон, в котором можно было бы спрятаться от проблемы. Его пальцы нервно теребили бумажную салфетку, превращая её в серую, бесформенную массу. Он не смотрел на Юлю, его взгляд скользил по липкой поверхности столика, по трещине на блюдце, по одинокой мухе, бьющейся о стекло. Куда угодно, лишь бы не встретиться с её глазами.
Они сидели в полупустом кафе на окраине города, куда сбежали из дома, чтобы хотя бы попытаться поговорить. Воздух здесь пах кислым кофе и хлоркой. За соседним столиком дремал пожилой мужчина, уронив голову на газету. Это было идеальное место для заговора или для конца.
Юля молчала. Она не двигалась, положив руки на колени. Она слушала его привычные, выученные наизусть увещевания, и внутри неё не поднималось ни злости, ни обиды. Там было тихо и пусто, как в выгоревшем дотла доме. Всё, что могло сгореть, уже сгорело. Последняя искра погасла сегодня утром, когда Тамара Павловна, его мать, с цепкостью хищной птицы попыталась вырвать у неё из рук кошелёк. Не украсть, не забрать — именно вырвать, с животной силой, сопровождая это криком: «Посмотрим, на что ты деньги моего сына тратишь!». Игорь тогда вмешался, оттеснил мать, что-то бормоча про её давление. Но это было уже неважно. Важно было то, что это произошло.
Она подняла на него взгляд. Спокойный, ясный, лишённый всякой эмоции. Этот взгляд остановил поток его слов на полуслове. Игорь наконец посмотрел на неё и сжался. Он ожидал криков, упрёков, чего угодно, но не этой мертвенной тишины в её глазах.
— Игорь, — её голос прозвучал ровно, без малейшей дрожи. — Я хочу, чтобы ты меня выслушал. Один раз. И очень внимательно.
Он кивнул, его кадык дёрнулся. Салфетка в его руках окончательно превратилась в пыль.
— Я больше не вернусь в этот дом. Сегодняшнее утро было последним. Я не буду терпеть ни дня, ни часа. Мне не нужна квартира, купленная такой ценой. Мне не нужно это «немного потерпеть». Поэтому сейчас у тебя есть выбор.
Она сделала паузу, давая словам осесть в густом воздухе кафе. Она не обвиняла его. Она констатировала факт, как врач сообщает диагноз.
— Либо ты до девяти часов вечера находишь нам жильё. Любое. Комнату в общежитии, угол в коммуналке, квартиру без мебели на окраине. Мне всё равно. Мы собираем вещи и уходим сегодня. Либо я ухожу одна. И завтра мы с тобой встречаемся, чтобы обсудить, как мы будем делить то немногое, что у нас есть.
Игорь смотрел на неё, хлопая ресницами. Его мозг, привыкший к эмоциональным всплескам и последующим примирениям, отказывался обрабатывать этот холодный, деловой ультиматум.
— Юля, ты что такое говоришь? Это же глупости! Как я найду квартиру за несколько часов? Это невозможно! А мама? Что я ей скажу? Она же… она этого не переживёт.
— Это не мои проблемы, Игорь. И не твоей мамы. Это проблемы твои. Она не обидится, она будет в ярости, потому что лишится контроля. А ты боишься её ярости больше, чем потерять меня. Ты уже выбрал, просто боишься себе в этом признаться.
Она спокойно взяла чашку с давно остывшим капучино и сделала последний глоток. Затем достала из своего кошелька — того самого, что утром стал яблоком раздора, — несколько купюр и аккуратно положила их на стол рядом с его рукой.
— Я всё сказала. Свой выбор я сделала. Жду твоего звонка до девяти вечера. Не позвонишь — значит, ты тоже сделал свой выбор.
Юля встала. Не резко, не демонстративно. Просто встала, как человек, закончивший деловую встречу. Она надела лёгкую куртку, поправила ремешок сумки на плече и, не оборачиваясь, пошла к выходу. Колокольчик над дверью звякнул сухо и коротко. Игорь остался сидеть один за столиком, растерянно глядя на деньги, на скомканную салфетку и на пустое место напротив. Пустота, оставшаяся после неё, была оглушительной.
— Ну вот, вернулся. А я уже волноваться начала. Проголодался, небось? Садись, я тебе котлет разогрею, только с плиты.
Игорь ввалился в прихожую, и запах жареного лука и мясного жира тут же ударил в нос, плотный и удушливый. Он был символом этого дома, этого быта, этого удушающего уюта, из которого он только что тщетно пытался вырваться хотя бы на час. Тамара Павловна вышла из кухни, вытирая руки о передник. На её лице была маска радушной заботы, настолько безупречная, что утренний инцидент с кошельком казался теперь каким-то бредовым сном, дурной фантазией. Она двигалась плавно, уверенно, хозяйка на своей территории, где всё подчинялось её правилам и её запахам.
Игорь молча снял куртку. Слова Юли, твёрдые и острые, как осколки стекла, всё ещё звенели у него в голове, но здесь, в этом царстве котлетного пара, они теряли свою силу, становились чем-то далёким и нереальным. Он прошёл на кухню и сел на своё привычное место за столом, покрытым клеёнкой с выцветшими подсолнухами.
— Мам, нам надо поговорить, — начал он, но голос прозвучал слабо, неуверенно. Он сам услышал в нём эту слабину и разозлился на себя.
— Конечно, поговорим, сынок. Ты сначала поешь, — Тамара Павловна поставила перед ним тарелку с двумя дымящимися котлетами и горкой картофельного пюре. — Силы-то нужны. Вижу же, что измотанный весь. Довела она тебя, да?
Она не спрашивала, она утверждала, мягко и сочувственно подсовывая ему вилку. Этот приём был отточен годами. Сначала накормить, обезоружить заботой, а потом нанести удар. Игорь взял вилку, но к еде не притронулся.
— Дело не в этом. Юля очень расстроена. Утреннее… это было слишком. Она хочет, чтобы мы съехали.
Он заставил себя произнести это. Тамара Павловна на мгновение замерла, её рука, державшая полотенце, остановилась в воздухе. Но её лицо не изменилось. Она лишь медленно опустилась на табурет напротив, и в её глазах появился знакомый стальной блеск, который она умело прятала за морщинками в уголках.
— Съехали? — переспросила она тихо, словно не расслышала. — Куда съехали? На улицу? Или в съёмную конуру, чтобы отдавать чужому дяде деньги, которые мы с таким трудом копим на ваше же будущее? Я правильно понимаю, Игорь?
Она не повышала голос. Её тон был ровным, почти деловым, и от этого становилось только хуже. Она разбирала его слова на части, как механик разбирает неисправный двигатель, показывая ему всю абсурдность его затеи.
— Я думала, мы семья. Я думала, у нас общая цель. Я ведь не для себя стараюсь. Всю пенсию вкладываю в общую копилку, на вас двоих работаю, чтобы вы жили как люди. А она… она этого не ценит. Ей моя забота поперёк горла. Ей хочется порхать свободной птичкой, тратить деньги на свои кофейни и тряпки, а не думать о будущем. А ты, значит, идёшь у неё на поводу?
Игорь молчал, глядя в тарелку. Каждое её слово было точным, выверенным уколом в самое больное место — в его чувство долга, в его слабость. Она выставляла его не мужчиной, принимающим решение, а мальчиком, которого уводит из дома плохая девочка. Ультиматум Юли, такой ясный и логичный там, в промозглом кафе, здесь, под этим взглядом, казался инфантильным капризом.
— Она остынет, — уверенно заключила Тамара Павловна, словно подводя итог совещания, на котором её мнение было единственно верным. — Побродит где-то, поймёт, что глупость сморозила, и вернётся. Куда она денется? А ты поешь. Нельзя на голодный желудок такие решения принимать.
Она встала и демонстративно начала мыть посуду, показывая, что разговор окончен. Игорь остался сидеть перед остывающими котлетами. Он посмотрел на настенные часы. Семь вечера. До девяти оставалось два часа. Два часа, чтобы всё разрушить или чтобы сдаться. Он чувствовал, как липкая, вязкая паутина материнских слов опутывает его, парализует волю. Проще было поверить ей. Проще было сидеть и ждать. Проще было надеяться, что всё как-нибудь само рассосётся. И он сидел. И ждал. А время шло.
Щелчок замка в прихожей прозвучал в оглушающей тишине квартиры как выстрел. Игорь, бездумно смотревший в экран выключенного телевизора, вздрогнул всем телом. Восемь пятьдесят. Он до последнего надеялся, что она не придёт. Что позвонит, скажет, что погорячилась. Что всё вернётся на круги своя, в привычное, тягучее болото мелких ссор и временных перемирий. Но щелчок замка был настоящим. Он означал, что игра в молчанку окончена.
Юля вошла в квартиру. Игорь медленно поднялся с дивана и пошёл ей навстречу, на ходу репетируя слова, которые так и не придумал. Но слова застряли у него в горле, когда он её увидел. Она не была заплаканной или взвинченной. Её лицо было спокойным, почти отстранённым, как у человека, который пришёл в казённое учреждение забрать свои документы. А в руке она держала небольшую тёмно-синюю дорожную сумку. Не чемодан, не баул — именно небольшую, аккуратную сумку, в которой могли поместиться лишь самые необходимые вещи. Этот предмет был красноречивее любых слов. Он был материальным воплощением её решения.
Она молча прошла мимо него в их комнату, оставив за собой едва уловимый шлейф чужого, незнакомого парфюма и морозного вечернего воздуха. Игорь пошёл следом, чувствуя, как по спине ползёт холодный пот.
— Юль… Давай не сейчас, а? Утро вечера мудренее. Мы поговорим завтра, спокойно, всё обсудим…
Она не ответила. Поставила сумку на пол у кровати и открыла шкаф, словно его и не было в комнате. Её молчание было плотным, тяжёлым. Оно давило, вытесняло воздух.
В этот момент в дверном проёме их комнаты, словно выросши из полумрака коридора, материализовалась фигура Тамары Павловны. Она стояла, скрестив руки на груди, её взгляд впился сначала в Юлину спину, а затем переместился на сумку, стоящую на полу. На её лице не было ни удивления, ни испуга. Только холодная, оценивающая ярость. Прогноз погоды в её мире оправдался, и теперь она готовилась к урагану, который сама же и предсказала.
— Что здесь происходит? — её голос был обманчиво спокоен, но в нём уже вибрировали низкие, грозовые ноты. — Куда это мы на ночь глядя намылились?
Игорь обернулся.
— Мам, не надо, пожалуйста. Мы сами разберёмся.
Тамара Павловна проигнорировала его полностью, её взгляд был прикован к невестке. Юля, достав из шкафа какую-то папку с документами, обернулась. Три фигуры застыли в маленькой, заставленной мебелью комнате. Напряжение стало почти осязаемым, его можно было резать ножом.
— Я смотрю, представление продолжается, — процедила Тамара Павловна, обращаясь уже не к Юле, а напрямую к сыну, словно невестка была неодушевлённым предметом, причиной неполадки. — Ты посмотри на неё, Игорь. Вот она, её благодарность. Мы её приютили, в свой дом пустили, от стола своего кормим. А она тут спектакли нам устраивает. Думала, ты за ней на задних лапках побежишь, как только она сумочкой своей помашет?
Именно эти слова стали последним камнем. Юля медленно перевела взгляд с лица свекрови на лицо мужа. Она смотрела на него долго, изучающе, без ненависти, скорее с холодным любопытством патологоанатома. Она ждала. Ждала, что он скажет хоть слово в её защиту. Но Игорь молчал, его взгляд метался между матерью и женой, лицо исказилось страдальческой гримасой человека, зажатого в тисках.
И тогда она заговорила. Голос её не сорвался на крик, он прозвучал твёрдо и отчётливо, заполняя собой всё пространство. Каждое слово было отточено и взвешено.
— С меня хватит, Игорь! Я больше не останусь ни на день у твоей матери! Я лучше буду на вокзале жить, чем у неё! Так что выбор за тобой: или ты съезжаешь вместе со мной, или мы разводимся!
— Ты слышал, Игорь? Она нам условия ставит! В нашем доме!
Фраза Юли, произнесённая в абсолютной тишине комнаты, не взорвала воздух. Она его заморозила. Тамара Павловна первой оправилась от оцепенения. Она сделала шаг вперёд, вторгаясь в личное пространство между сыном и его женой. Её лицо исказилось, но не от гнева, а от чего-то похожего на хищное, торжествующее презрение. Она нашла слабое место и теперь собиралась давить на него до конца. Она полностью проигнорировала Юлю, словно та была пустым местом, и впилась взглядом в сына.
— Ну? Что ты молчишь? Ты мужчина в этом доме или кто? Поставь её на место. Объясни ей, где её вещи и где её дом. Или это теперь она будет решать, как нам жить?
Это был не вопрос. Это был приказ. Требование немедленной и безоговорочной капитуляции. Игорь стоял между ними, как между двумя полюсами магнита, которые разрывали его на части. Молчание Юли, её спокойное, выжидающее лицо с одной стороны. И горящий, требующий взгляд матери — с другой. Он физически ощущал это давление. Воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым, как мокрая вата, забивая лёгкие. Он перевёл затравленный взгляд на Юлю. Она не моргала. Она просто смотрела, и в её взгляде не было ни мольбы, ни надежды. Только ожидание приговора.
И в этот момент он сломался. Не от крика, а от этой невыносимой тишины. Он выбрал то, что было проще, то, что обещало немедленное прекращение этой пытки. Он выбрал путь, который знал с детства.
— Чего ты добиваешься, Юль? — его голос был тихим, сдавленным, полным жалкой обиды. Он сделал шаг назад, от неё, ближе к матери. — Ты видишь, что происходит? Ты этого хотела? Устроить скандал? Унизить меня перед матерью? Довольна теперь?
Это было предательство. Не громкое, не пафосное, а мелкое, трусливое, бытовое предательство, от которого на зубах остаётся привкус ржавчины. Он не защитил её. Он не выбрал её. Он обвинил её в том, что она заставила его сделать выбор.
Тамара Павловна победно выдохнула. Она положила руку сыну на плечо, утверждая своё право на него. Её миссия была выполнена. Сын остался с ней. Но ей нужно было нанести последний, контрольный удар. Окончательно выжечь землю, чтобы на ней больше ничего не могло вырасти. Она обвела Юлю с ног до головы медленным, уничижительным взглядом.
— Пустое место, — произнесла она негромко, но так, чтобы слышали все. В её голосе не было злости, только брезгливая констатация факта. — Пришла в наш дом пустым местом, так пустым местом и уйдёшь. Ничего не принесла, ничего после себя не оставишь.
Юля выслушала это. Она выслушала слова мужа. Она выслушала вердикт его матери. Её лицо не дрогнуло. Она не сказала больше ни слова. Не было смысла. Всё уже было сказано. Она молча наклонилась, взяла в руку ручку дорожной сумки, выпрямилась и, не взглянув ни на Игоря, ни на его мать, развернулась и пошла к выходу из комнаты.
Её шаги по коридору были ровными и тихими. Никакой спешки. Игорь и Тамара Павловна остались стоять посреди комнаты, как две статуи. Он смотрел в пустой дверной проём, в который только что ушла его жена. Она — с удовлетворением смотрела на него, на своего послушного, сломленного сына.
Входная дверь не хлопнула. Замок щёлкнул мягко, но окончательно. Этот тихий щелчок прозвучал в квартире громче любого крика. Игорь остался стоять рядом с матерью. Он получил её одобрение. Она получила обратно своего сына. Они победили. Но когда он робко поднял глаза на мать, то увидел в её взгляде не радость, а лишь холодное удовлетворение собственника, вернувшего свою вещь. А в воздухе комнаты, пропитанном запахом жареных котлет, повисла абсолютная, мертвенная пустота…
