Марина услышала звонок в дверь и замерла с венчиком в руке над миской с тестом для шарлотки. Двадцать девятое декабря, три часа дня. Раньше времени. Конечно же, раньше времени.
— Мамочка! — раздался голос Андрея из прихожей, такой радостный и светлый, словно ему было снова десять лет. — Ты уже приехала! Мы же договаривались на вечер!
— А я решила пораньше приехать, Андрюшенька, — послышался знакомый звенящий голос Валентины Петровны. — Я и думаю — зачем же дома сидеть, когда меня родные ждут?
Марина вытерла руки о фартук и вышла в коридор с дежурной улыбкой. Свекровь уже сняла пальто и теперь стояла в прихожей в бордовом шерстяном костюме, который делал её похожей на строгого инспектора. Валентина Петровна была женщина крепкая, с седыми волосами, уложенными в тугую волну, и тонкими губами, которые природа словно создала для вынесения вердиктов.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — Марина шагнула к ней для положенных объятий. — С приездом.
— Здравствуй, Мариночка, — свекровь сухо поцеловала её в щёку. Взгляд её скользнул по фартуку невестки, на котором красовалось пятно муки. — Что, готовишь? Надеюсь, не усложняешь меню? На праздники простота — это элегантность.
— Шарлотку пеку, — ответила Марина, удерживая улыбку. — Андрей любит.
— Ах, шарлотку, — свекровь сняла туфли и прошла в гостиную, оглядывая квартиру оценивающим взором. — Я помню, как я учила тебя её делать в прошлом году. Ты тогда забыла соду добавить, и она у тебя не поднялась. Надеюсь, в этот раз вспомнила?
Марина сжала зубы. Она никогда не забывала соду. Тот пирог просто чуть осел в середине, потому что Валентина Петровна открыла духовку раньше времени, чтобы «проверить». Но спорить было бесполезно.
— Вспомнила, — коротко ответила она и вернулась на кухню.
Андрей помог матери устроиться в гостиной, а сам вернулся сияющий.
— Мариш, как хорошо, что мама приехала! — он обнял её со спины, пока она размазывала тесто по форме. — Будет семейный праздник, как в детстве.
Марина промолчала. Она любила своего мужа — любила его мягкость, его доброту, его способность видеть хорошее в людях. Но иногда эта мягкость оборачивалась слепотой. Три года брака, и он так и не научился замечать, как его мать систематически обесценивала каждое усилие Марины.
Вечером за ужином началось.
— Котлетки суховаты, — заметила Валентина Петровна, разрезая одну из них. — Маринушка, ты фарш вымешивала? Фарш нужно отбивать, понимаешь, чтобы он воздушным стал. Я тебе в следующий раз покажу, как правильно.
— Угу, — Марина улыбнулась и отпила вина.
— И картошку ты пережарила. Видишь, по краям она темнеет? Огонь нужен средний, а не сильный. Картофель — дело тонкое.
— Мам, всё очень вкусно, — вступился Андрей, но голос его звучал неуверенно.
— Я не говорю, что невкусно, Андрюша. Я просто хочу помочь Марине совершенствоваться. У неё ведь не было возможности учиться настоящей кулинарии, правда, Мариночка? Вы же с мамой всегда по кафе питались.
Марина медленно жевала котлету. Её мама действительно много работала после развода, и да, иногда они ужинали быстрой едой. Но мама научила её главному — достоинству. Не отвечать на колкости. Не оправдываться. Держать спину прямо.
— Валентина Петровна, — произнесла Марина после паузы, и в её голосе прозвучала сладость мёда. — Вы так хорошо разбираетесь в готовке. Может быть, вы нам завтра сами приготовите ужин? А я отдохну. Вы же всё равно хотели мне показать, как правильно.
Свекровь на секунду замерла, и Марина заметила, как в её глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность. Но Валентина Петровна была женщиной гордой.
— Ну что ж, конечно, — она выпрямилась. — Я с удовольствием. Покажу мастер-класс, так сказать. Андрюша, ты ведь помнишь мои куриные рулетики с черносливом?
Марина видела, как дрогнуло лицо мужа. Она знала этот рецепт — знала его с первого визита к свекрови, когда они ещё только встречались. Андрей тогда мужественно проглотил ужин, а ночью признался, что терпеть не может вкус чернослива в горячих блюдах, а рулетики получились резиновыми. «Но маме нельзя говорить, — попросил он тогда. — Она так старается».
— Конечно, мам, — выдавил Андрей. — Помню.
На следующий день Марина демонстративно не притронулась к готовке. Она села и приготовилась наблюдать, пока Валентина Петровна, повязав фартук, начала своё кулинарное шоу. Грохот посуды, шипение сковородок, властные распоряжения — всё это звучало из кухни, как увертюра к опере.
К семи вечера на столе появились те самые рулетики — бледные, перевязанные нитками, в какой-то мутноватой подливке. Рядом — гречка, сваренная в кашу (свекровь не признавала рассыпчатую, считала её недоваренной), и салат из капусты, плавающий в уксусе.
— Прошу к столу! — объявила Валентина Петровна торжественно.
Андрей сел с обречённым видом. Марина — с невозмутимым. Она отрезала кусочек рулетика, положила в рот и старательно прожевала. Суховато. Жестковато. Чернослив отдавал лекарством.
— Валентина Петровна, как необычно, — произнесла она. — Такой… насыщенный вкус.
— Это секретный рецепт, — свекровь сияла. — Чернослив нужно вымачивать именно шесть часов, не меньше. Многие не знают этого нюанса.
Андрей молча запивал еду водой, большими глотками.
Тридцать первого декабря Марина встала поздно. Обычно к этому времени она уже начинала готовить оливье, запекать мясо, делать десятки мелких дел. Но сегодня она неспешно пила кофе в спальне, пока из кухни доносился голос свекрови, дающей Андрею инструкции по нарезке овощей.
К обеду появился салат — в нём было слишком много горошка и слишком мало майонеза. К ужину — «фирменная» запеканка Валентины Петровны из макарон с фаршем и каким-то странным творожным слоем. Новогодний стол был накрыт к одиннадцати вечера, и на нём красовались блюда, в которые Марина не вложила ни грамма усилий.
Она сидела нарядная, в красном платье, улыбалась и пила шампанское. Андрей ел молча, с каменным лицом.
— Андрюш, ты что-то не в духе? — забеспокоилась Валентина Петровна после боя курантов. — Тебе не нравится?
— Всё отлично, мам, — он потёр лицо руками. — Просто устал на работе.
Второго января, когда праздничный угар спал, Марина обнаружила мужа на кухне. Он рылся в холодильнике с отчаянным видом.
— Мариш, — он обернулся к ней. — У нас ничего нет? Ну, просто… нормальной еды?
— Как это нет? — она изобразила удивление. — Вон, запеканка осталась. И салат.
— Мне не нужна запеканка, — в его голосе зазвучали жалобные нотки. — Мне нужно что-то… я не знаю. Может, ты сделаешь свои макароны с соусом? Ну, с чесноком и базиликом? Или хотя бы яичницу нормальную?
— Зачем? — Марина села за стол и принялась за утренний кофе. — Твоя мама так старается. Разве ты не помнишь её рулетики? Её запеканки? Она же показывает мастер-классы. Пусть готовит. Я отдыхаю.
— Марина, — Андрей подошёл ближе. — Ну пожалуйста. Я серьёзно. Я больше не могу.
— Не можешь что?
— Есть… это. — Он ткнул пальцем в сторону холодильника. — Мамина стряпня — это кошмар. Я знаю, что это ужасно звучит, но это правда. Я всю жизнь это терпел, и когда я съехал, я думал, что наконец-то буду нормально питаться. А теперь опять…
Марина подняла на него глаза.
— Значит, ты всегда знал, что твоя мама не умеет готовить?
— Ну… — он запнулся. — Я не могу ей сказать. Она же обидится. Она так любит…
— Но мне ты можешь говорить, что моя еда суховата и пережарена? — голос Марины был спокойным, но Андрей побледнел.
— Я не… я не это имел в виду тогда. Я просто поддержал маму, чтобы она не…
— Не расстроилась? — Марина допила кофе. — А меня ты не боишься расстроить?
Андрей опустился на стул напротив.
— Господи, — он провёл рукой по волосам. — Я идиот. Полный идиот. Мариша, прости.
— Вот что, — она встала и ополоснула чашку. — Поговори с мамой. Скажи ей, что тебе нужно выходить на работу раньше, что аврал случился. Пусть уезжает домой.
— Но каникулы же…
— Андрей, — она обернулась и посмотрела на него в упор. — Либо она уезжает, либо ты продолжаешь питаться её рулетиками. Я готовить не буду.
Он смотрел на неё несколько секунд, и Марина видела, как в его глазах идёт борьба. Потом он медленно кивнул.
К вечеру разговор состоялся. Марина слышала из спальни обрывки фраз — «мам, мне очень жаль», «неожиданный проект», «обязательно приедешь на восьмое марта». Валентина Петровна сначала возражала, потом вздыхала, потом начала собираться.
На следующее утро Андрей отвёз мать на автовокзал. Вернулся он через два часа, и квартира была такой тихой, словно после отступления армии. Марина сидела на кухне и чистила картошку.
— Мариш, — он замер в дверном проёме. — Прости меня.
Она не подняла головы, продолжая орудовать ножом.
— За что именно?
— За всё. За то, что не замечал. За то, что не защищал тебя. За то, что позволял маме говорить гадости. За то, что… чёрт, за то, что я трус.
Марина отложила нож и посмотрела на него. Он выглядел так, будто не спал — под глазами залегли тени, плечи опущены.
— Знаешь, в чём проблема, Андрей? — она вытерла руки. — Не в том, что твоя мама любит критиковать. Люди разные, и я могла бы это пережить. Проблема в том, что ты никогда не вставал на мою сторону. Ни разу за три года. Ты всегда был с ней, а я всегда была одна.
— Я знаю, — он сделал шаг вперёд. — И это непростительно. Мне казалось, что я избегаю конфликта, а на самом деле я просто… я предавал тебя. Снова и снова.
Тишина повисла тяжёлая. Марина смотрела на картошку в миске, на свои руки, на всё что угодно, только не на мужа. Внутри клубилась смесь обиды, усталости и — где-то в самой глубине — надежды.
— Обещаю, что такого больше не повторится, — продолжал Андрей. — Я поговорю с мамой. Нормально поговорю, без увиливаний. Скажу, что ей нужно уважать тебя и твою готовку. И если она не сможет этого сделать, то… то визиты придётся ограничить.
— Ты это серьёзно? — Марина наконец посмотрела на него.
— Абсолютно. Я не хочу выбирать между вами, но если ты поставишь меня перед выбором, я выберу тебя. Потому что ты — моя жена. Моя настоящая семья. И мне жаль, что до меня так долго доходило.
Что-то дрогнуло в груди Марины — то ли отпустила обида, то ли просто усталость схлынула. Она встала и подошла к нему.
— Знаешь, что самое смешное? — она криво улыбнулась. — Мне не было жалко готовить. Мне было обидно, что ты не ценил.
— Я ценю, — он взял её руки в свои. — Боже, как я ценю. Твои котлеты — лучшие. Твоя картошка — совершенство. Твоя шарлотка — это чудо. Всё, что ты делаешь — это чудо. И я больше никогда не позволю никому, даже маме, говорить иначе.
Марина вздохнула и прислонилась лбом к его груди.
— Я не хочу ссориться с твоей мамой, — сказала она тихо. — Правда не хочу. Но я больше не могу делать вид, что всё нормально.
— И не нужно, — он обнял её. — Я сам поговорю. И если мама не изменится… ну что ж. Пусть будет как будет.
Они постояли так несколько минут, молча, обнявшись посреди кухни с недочищенной картошкой и запахом кофе. Потом Андрей отстранился.
— Я могу как-то загладить вину? Помочь с готовкой? Сходить в магазин? Сделать тебе массаж ног?
Марина усмехнулась.
— Начни с того, что почисти эту картошку. А я схожу приму душ.
— Есть! — он схватил нож с энтузиазмом новобранца.
Вечером они ужинали вдвоём — жареной картошкой с грибами и луком, простым салатом из помидоров. Самая обычная еда, без изысков. Но Андрей ел с таким аппетитом, будто это был ресторанный деликатес.
— Господи, как же вкусно, — пробормотал он с набитым ртом. — Как же я скучал.
— По картошке?
— По нормальной жизни, — он посмотрел на неё и улыбнулся. — По тебе. По нам.
Марина улыбнулась в ответ. Может, это и не было грандиозным примирением, как в кино. Без слёз, без страстных монологов, без клятв под луной. Просто двое людей за столом, которые наконец-то сказали друг другу правду. Может, это и было настоящей близостью — способность быть честными, даже когда больно.
— Знаешь, — Андрей налил им обоим чаю. — Я сегодня понял кое-что важное. Моя мама действительно не умеет готовить. Я всю жизнь это знал, но боялся признать. А ведь это нормально — любить человека и при этом понимать, что у него есть недостатки.
— Это очень зрелая мысль, — Марина взяла чашку.
— Мне тридцать два года, пора бы созреть, — он хмыкнул. — Лучше поздно, чем никогда, правда?
— Правда.
Они сидели до полуночи, разговаривая — о родителях, о границах, о том, как строить отношения с семьёй, не теряя себя. Об ошибках и прощении. О том, что любовь — это не только чувства, но и работа. Ежедневная, иногда выматывающая, но единственная по-настоящему важная работа в жизни.
На следующий день Андрей позвонил матери. Марина не слышала их разговора целиком, только видела его напряжённое лицо, только слышала обрывки: «мам, нам нужно поговорить серьёзно», «я люблю тебя, но Марина — моя жена», «нет, это не обсуждается».
Когда он вернулся, выглядел он измождённым, но на лице играла странная лёгкость, будто сбросил груз, который тащил годами.
— Ну? — спросила Марина.
— Мама не в восторге, — он сел рядом и взял её руку. — Обиделась. Сказала, что я предпочёл чужого человека родной матери. Но я объяснил, что ты не чужой. Что ты — главный человек в моей жизни. И что если она хочет быть частью нашей семьи, ей придётся принять это.
— И она приняла?
— Пока не знаю, — Андрей пожал плечами. — Время покажет. Но я сделал выбор, Мариш. И я не жалею.
Марина молча обняла его. За окном шёл снег, в квартире было тепло, и в духовке готовилась её фирменная шарлотка — та самая, с правильным количеством соды, которая всегда поднималась пышной шапкой.
Может, когда-то Валентина Петровна и правда научится держать язык за зубами. А может, нет. Но теперь это было не так важно. Потому что Марина больше не была одна в этой борьбе.
Она не победила свекровь. Она сделала нечто более важное — помогла мужу, наконец, вырасти и научила его отстаивать свою семью. И это, как ей казалось, было куда более ценной победой.
А шарлотка, кстати, в тот день получилась просто идеальной.
