— Ну вот, явилась! Я уже начал думать, что ты решила на работе вторую смену оттрубить, не иначе, — голос Вадима, лишенный всякой теплоты, встретил Оксану прямо у порога, едва она провернула ключ в замке и шагнула внутрь.
Он стоял, прислонившись плечом к косяку кухонной двери, руки скрещены на груди, а на лице застыло выражение, которое Оксана безошибочно идентифицировала как «предгрозовое». От него веяло тем самым специфическим семейным недовольством, которое она научилась распознавать за версту.
Оксана молча стянула с плеча тяжелую сумку, которая глухо стукнулась об пол, и с явным облегчением скинула туфли на невысоком каблуке. Ноги гудели так, словно она не двенадцать часов провела в душном офисе перед монитором, а пробежала марафонскую дистанцию по раскаленному асфальту. В голове монотонно стучал маленький молоточек, отбивая такт ее усталости. Она мечтала только об одном – о горячей ванне и хотя бы часе абсолютной тишины.
— Ты почему тете Гале отказала помочь с переездом? — Вадим не дал ей даже вздохнуть, продолжая наступление. Его голос приобрел те обвинительные нотки, которые всегда выводили Оксану из себя. — Она на тебя рассчитывала, между прочим. Очень рассчитывала. Теперь вся семья сидит и обсуждает, какая ты у нас стала неотзывчивая. Прямо королева, не иначе.
Оксана медленно выпрямилась, чувствуя, как ноет поясница. Она провела рукой по волосам, пытаясь привести их в относительный порядок, и посмотрела на мужа. Его лицо, обычно добродушное, сейчас было искажено гримасой праведного негодования, словно она совершила как минимум государственную измену.
— Вадим, я после двенадцатичасового рабочего дня, — ее голос был тихим, но в нем уже звенели стальные нотки усталого раздражения. — Я еле на ногах стою, если ты не заметил. Какая, к черту, помощь с переездом? У твоей драгоценной тети Гали, насколько я помню, имеется вполне себе взрослый и дееспособный сын. Почему бы ему не проявить сыновнюю заботу и не помочь собственной матери с тасканием коробок и шкафов? Или он тоже после двенадцатичасового дня стоять не может?
Она не старалась быть язвительной, просто констатировала факты, но Вадим, как обычно, услышал в ее словах то, что хотел услышать – пренебрежение к его родне.
— При чем тут Игорь? — он отлепился от косяка и сделал шаг ей навстречу, его голос повысился. — Игорь работает, у него свои дела! А ты – женщина, тебе проще, ты могла бы…
— Что «могла бы»? — перебила Оксана, чувствуя, как остатки терпения начинают ее покидать. — Взять еще один выходной за свой счет, чтобы удовлетворить капризы твоей тетушки, которая почему-то решила, что я ей чем-то обязана? Или, может, мне нужно было после работы, не заезжая домой, мчаться на другой конец города, чтобы изображать из себя грузчика? Вадим, ты вообще в своем уме?
Он нахмурился еще сильнее, его щеки слегка порозовели – верный признак того, что он начинает заводиться.
— Да что такого сложного-то? Приехала бы, помогла бы вещички какие-то легкие перенести, цветы там, посуду. Это же не мешки с цементом таскать! Это же семья, Оксана! Семья должна друг другу помогать! А ты ведешь себя так, будто они тебе все чужие люди! Мама мне уже звонила, расстроена, говорит, Галя чуть не плачет от обиды.
«Мама звонила» – эта фраза была как красная тряпка для быка. Оксана глубоко вздохнула, пытаясь сохранить самообладание, но получалось плохо. Усталость смешивалась с гневом, создавая взрывоопасный коктейль.
— Вот именно, Вадим. Твоя мама. Твоя тетя. Твоя семья, — она подчеркнула каждое слово. — И хватит мне тут уже предъявлять коллективные претензии от имени всей твоей многочисленной родни. Если у них есть ко мне какие-то вопросы, пусть адресуют их мне лично, а не используют тебя в качестве передаточного звена. Я устала от этих бесконечных «семейных советов» за моей спиной, где решается, какая я плохая и неотзывчивая. И особенно я устала от того, что ты каждый раз принимаешь их сторону, даже не пытаясь разобраться в ситуации или хотя бы учесть мое состояние. Она прошла мимо него в комнату, чувствуя его тяжелый, осуждающий взгляд в спину. Желание принять ванну и расслабиться улетучилось без следа. Вместо этого внутри все кипело от возмущения и горькой обиды.
— Но ты же моя жена! — Вадим последовал за ней в комнату, его голос уже не просто звенел от возмущения, а почти срывался на крик. Он встал посреди комнаты, широко расставив ноги, словно собирался оборонять какую-то невидимую крепость своих семейных устоев. — Ты должна быть частью семьи! Помогать, поддерживать! Это же элементарно, Оксана! Любая нормальная женщина это понимает! Моя мать всю жизнь на себе тащила и свою семью, и помогала всем сестрам и братьям, и никогда слова поперек не сказала! А ты… ты как будто с другой планеты!
Оксана резко развернулась, ее глаза, сузившиеся до щелочек, метали молнии. Усталость как рукой сняло, адреналин ударил в голову, заставляя кровь быстрее бежать по жилам.
— «Любая нормальная женщина»? — она переспросила, и в ее голосе прозвучала откровенная издевка. — То есть, по-твоему, нормальная женщина – это та, которая после двенадцатичасового рабочего дня, забыв про себя, про свои нужды, про элементарный отдых, сломя голову несется выполнять прихоти всех твоих многочисленных родственников? Это та, которая должна с улыбкой на лице подтирать сопли каждому племяннику, выслушивать часовые монологи твоей мамы о ее болячках и соседских кознях, и при этом еще успевать быть идеальной хозяйкой и страстной любовницей? Ты серьезно, Вадим? Ты действительно считаешь, что это и есть норма?
Она подошла к нему почти вплотную, и он невольно отступил на полшага, словно ощутив исходящую от нее волну холодной ярости.
— Помогать – да, я согласна. Помогать по мере сил и желания, когда это действительно необходимо, а не когда кому-то просто лень поднять свою пятую точку, — отрезала Оксана, чеканя каждое слово. — Но быть бесплатной рабочей силой для всех и каждого в твоей семье, исполняя роль универсальной палочки-выручалочки, которая должна по первому зову бросать все свои дела и мчаться на подмогу, – увольте! Я на это не подписывалась! Я за тебя замуж выходила, Вадим, за тебя! А не за всю твою фамилию, включая троюродных тетушек и седьмую воду на киселе!
Ее слова, как хлесткие удары плетью, заставили Вадима вздрогнуть. Он побагровел, ноздри его раздулись.
— Да как ты смеешь так говорить о моей семье?! — взревел он. — Они – хорошие, добрые люди! Они всегда готовы прийти на помощь! А ты… ты просто эгоистка! Тебе на всех наплевать, кроме себя! Ты не ценишь то, что у тебя есть! Ты не ценишь мою семью, которая приняла тебя!
Оксана горько рассмеялась. Смех этот был лишен веселья, он был полон сарказма и разочарования.
— Приняла? Вадим, не смеши меня! Твоя семья «приняла» меня с таким видом, будто сделала мне величайшее одолжение в жизни! С первого дня нашего знакомства твоя мама не уставала сравнивать меня со всеми твоими бывшими, и сравнение это, разумеется, было не в мою пользу. Твоя тетя Галя, та самая, которой я сегодня «не помогла», при каждом удобном случае отпускала шпильки по поводу моей стряпни или того, что я «слишком много времени уделяю работе, а не мужу». А твои бесконечные племянники воспринимают нашу квартиру как бесплатный филиал Диснейленда, где можно все крушить и ломать, а я потом должна часами убирать этот свинарник! Это ты называешь «приняла»? По-моему, это называется «терпели, потому что сын выбрал, но при этом постоянно пытались указать на мое место».
Она перевела дух, чувствуя, как колотится сердце. Каждое слово давалось ей с трудом, но она понимала, что если не выскажет все сейчас, то этот ком обид и недовольства просто раздавит ее.
— Помнишь, когда твоя сестра рожала? — продолжала она, глядя ему прямо в глаза. — Кто сидел с ее старшим сыном две недели, пока она была в роддоме, а ее муж «был очень занят на работе»? Я сидела, Вадим! Отпрашивалась с работы, брала больничный, хотя сама была не в лучшей форме. А кто потом помогал ей с новорожденным, пока она «приходила в себя»? Снова я! И что я услышала в благодарность? Что я «неправильно пеленаю» и «не так держу ребенка»! Или когда твой отец затеял ремонт на даче? Кто мотался с тобой по строительным рынкам, выбирая обои и плитку, а потом полночи рисовал ему план расстановки мебели, потому что он сам «в этих ваших интернетах ничего не понимает»? Я, Вадим! И ни разу я не услышала от тебя простого «спасибо, дорогая, ты мне очень помогла». Все воспринималось как должное. Как будто я обязана.
Вадим стоял, как громом пораженный. Он, кажется, совершенно забыл эти эпизоды, или, вернее, никогда не придавал им особого значения. Для него это было само собой разумеющимся – жена помогает его семье. А вот ее отказ – это уже ЧП вселенского масштаба.
— Ну, это же… это же другое… — пробормотал он неуверенно, его былая агрессия немного поутихла под напором ее аргументов. — Это были единичные случаи…
— Единичные? — Оксана снова усмехнулась, но на этот раз в ее голосе не было смеха, только горечь. — Вадим, эти «единичные случаи» происходят с завидной регулярностью. И с каждым разом аппетиты твоей родни только растут. Сегодня тетя Галя, завтра дядя Петя попросит отвезти его на другой конец области, потому что у него «машина сломалась», а послезавтра твоя мама решит, что мне срочно нужно научиться печь ее фирменный пирог, потому что «мужчина любит домашнюю выпечку». И все это будет подаваться под соусом «ты же часть семьи», «ты же должна». Нет, Вадим. Я никому ничего не должна, кроме как быть верной женой тебе. Но, похоже, тебе этого мало. Тебе нужна не жена, а многофункциональный робот, готовый обслуживать все потребности твоей многочисленной родни.
Вадим слушал ее, и краска медленно отступала с его лица, уступая место какому-то растерянному, почти детскому выражению. Он явно не ожидал такого потока конкретных примеров, такого детального перечисления ее «подвигов» на ниве служения его семье. Казалось, он только сейчас, под давлением ее неопровержимых фактов, начал смутно припоминать те ситуации, которые для него были лишь фоном, ничего не значащими мелочами семейной жизни, а для нее – чередой маленьких унижений и больших жертв.
— Ну… может, я и правда не всегда замечал… — начал он неуверенно, его голос потерял былую металлическую твердость. Он провел рукой по волосам, взъерошивая их – знакомый жест, который всегда выдавал его замешательство. — Но мама говорит… мама всегда говорит, что в семье нужно друг другу уступать, быть терпимее. Она считает, что ты слишком остро на все реагируешь. Мы вот недавно с ней как раз обсуждали… она очень переживает за нас, за то, что у нас не все гладко…
Эта фраза, «мама говорит», «мы с ней обсуждали», подействовала на Оксану как детонатор. Последняя капля, переполнившая чашу ее терпения, которое и так уже трещало по швам. Ее лицо окаменело, глаза сузились, превратившись в две ледяные щелки, в которых не осталось ни тени прежней усталости или обиды – только холодная, всепоглощающая ярость. Она сделала глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду.
— Сейчас вот, ага! Буду я ещё пресмыкаться перед твоей семейкой! И хватит мне тут устраивать эти семейные советы за моей спиной! Не нравится – разводись!
— Но, как же тогда…
— Твоя мама может считать все, что ей угодно, но это наша с тобой жизнь, Вадим, наша! И если ее так беспокоит, что у нас «не все гладко», то, может, ей стоит для начала перестать лезть в наши отношения со своими бесценными советами и оценками моего поведения? Не нравится, как я себя веду? Не нравится, что я не готова быть послушной овечкой, пляшущей под дудку всей вашей родни? Так вот, слушай сюда внимательно, я повторюсь: не нравится – разводись!
Последнее слово она произнесла громче, с нажимом, глядя ему прямо в глаза, не отводя взгляда. В комнате на мгновение повисла оглушительная тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием Вадима. Он смотрел на нее так, словно впервые видел, словно она только что превратилась в какое-то чудовище, изрыгающее богохульство.
— Ты… ты что такое говоришь?! — наконец выдавил он, и голос его дрогнул, но не от слез, а от шока и подступающей ярости. — Разводись?! Ты так просто об этом говоришь? Ты… ты с ума сошла, Оксана?! Ты хоть понимаешь, что ты несешь?!
Он сделал шаг к ней, его кулаки непроизвольно сжались. Лицо его снова налилось краской, но теперь это был не румянец смущения, а багровый оттенок гнева.
— Конечно, понимаю, — спокойно, даже лениво ответила Оксана, и это ее спокойствие вывело его из себя еще больше. — Более чем. Я просто устала, Вадим. Устала от вечных претензий, от постоянного недовольства твоей семьи, от твоего неумения или нежелания защитить меня, свою жену, от их нападок. Устала чувствовать себя чужой в собственном доме, где каждый твой родственник считает себя вправе указывать мне, как жить, что говорить и что делать. Я не хочу так больше. Я хочу уважения к себе, к своему труду, к своему времени. А если ты и твоя семья не готовы мне этого дать, если для вас важнее соблюдение каких-то мифических «семейных традиций», где невестка – это бесправное существо, обязанное всем и вся, то нам действительно не по пути.
Она обошла его и подошла к окну, повернувшись к нему спиной. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, на огни ночного города, которые казались такими же холодными и далекими, как и ее слова.
— Ты эгоистка! Бесчувственная эгоистка! — закричал Вадим ей в спину, его голос сорвался на фальцет. — Ты никогда не ценила мою семью! Ты всегда смотрела на них свысока! Думала только о себе, о своей карьере, о своих амбициях! А семья… семья для тебя – пустое место! Ты просто хочешь все разрушить!
Оксана медленно повернулась. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Она смотрела на него с какой-то отстраненной жалостью, как смотрят на неразумного ребенка, который бьется в истерике, не понимая сути происходящего.
— Разрушить? Нет, Вадим, ты ошибаешься. Я просто хочу перестать разрушать себя, — ее голос был ровным, почти безэмоциональным. — И да, можешь передать это своей маме и всей вашей «группе поддержки». Если им так не нравится мое поведение, и ты их в этом полностью поддерживаешь, то дверь действительно там. Можешь хоть сейчас идти и писать заявление. Я пресмыкаться ни перед кем не собираюсь. И уж тем более не перед твоей семейкой. Может, тогда твоя следующая жена будет рада обслуживать всю твою родню круглосуточно. Та, которая будет соответствовать всем их высоким стандартам «нормальной женщины». А я, увы, на эту роль не гожусь.
Слова Оксаны, такие спокойные и окончательные, подействовали на Вадима сильнее, чем самый громкий крик. Он замер, глядя на нее широко раскрытыми, испуганными глазами. Перспектива развода, до этого момента казавшаяся ему чем-то нереальным, абстрактной угрозой, вдруг обрела пугающую отчетливость. Он попытался что-то сказать, возразить, но слова застряли в горле. Вместо этого из его груди вырвался какой-то сдавленный, хриплый звук, похожий на рычание раненого зверя.
— Ты… ты не можешь так! — наконец прохрипел он, его лицо исказилось. Он сделал несколько шагов по комнате, взад-вперед, словно мечась в клетке. — Ты просто не понимаешь, что такое семья! Для тебя это все пустые слова! Ты всегда была такой… холодной, расчетливой! Думала только о себе, о своих удобствах! А как же я? Как же мы? Все, что у нас было… ты готова это все перечеркнуть из-за какой-то ерунды, из-за того, что отказалась помочь тете Гале?! Это же смешно! Это… это предательство!
Он остановился перед ней, тяжело дыша, его глаза метали молнии. Он ждал, что она дрогнет, испугается, начнет оправдываться. Но Оксана оставалась невозмутимой. Легкая, почти незаметная усмешка тронула уголки ее губ.
— Ерунда, говоришь? — она медленно покачала головой. — Вадим, ты до сих пор ничего не понял. Дело не в тете Гале. Дело не в переезде. Дело в тебе. В твоей неспособности видеть дальше носа своей драгоценной родни. В твоей инфантильной зависимости от их мнения, от их одобрения. Ты так боишься их разочаровать, так стремишься быть для них «хорошим мальчиком», что готов растоптать меня, наши отношения, все, что мы строили вместе.
Она сделала паузу, давая словам впитаться, осесть в его сознании.
— Ты говоришь о предательстве? А не предательство ли это – каждый раз, когда возникает спорный момент между мной и твоей семьей, ты автоматически принимаешь их сторону, даже не пытаясь выслушать меня? Не предательство ли это – позволять им обсуждать меня за моей спиной, выносить мне вердикты, а потом транслировать их мне как истину в последней инстанции? Не предательство ли это – требовать от меня полного подчинения их желаниям, игнорируя мои чувства, мою усталость, мои собственные потребности?
Вадим открыл рот, чтобы возразить, но Оксана не дала ему сказать ни слова, подняв руку.
— Знаешь, Вадим, я долгое время пыталась тебя оправдать. Думала, что ты просто не понимаешь, что ты не со зла. Думала, что если я буду терпеливой, если буду стараться, то ты изменишься, начнешь ценить меня, а не только мнение своей мамы или тети. Но я ошиблась. Ты не изменишься. Потому что тебя все устраивает. Тебе удобно быть «хорошим сыном» и «заботливым племянником», даже если это происходит за счет твоей жены. Тебе удобно, когда кто-то другой решает за тебя, как правильно жить, а ты просто плывешь по течению, послушно кивая головой.
Ее голос был ровным, без тени истерики, но каждое слово било точно в цель, в самые уязвимые места его самолюбия. Он смотрел на нее, и в его глазах ярость постепенно сменялась растерянностью, а затем – каким-то животным страхом. Он вдруг осознал, что теряет ее. Не просто ссорится, как бывало раньше, а теряет окончательно, бесповоротно.
— Оксана… подожди… не надо так… — прошептал он, его голос стал слабым, почти умоляющим. — Может, мы… может, я… я поговорю с ними… я все объясню…
Она горько усмехнулась.
— Поздно, Вадим. Слишком поздно. Ты уже все «объяснил» своим поведением, своими словами, своим выбором. Ты выбрал их, а не меня. И я больше не хочу быть той, кого постоянно сравнивают, оценивают, критикуют. Я не хочу быть той, чьи интересы всегда на последнем месте. Я заслуживаю большего. Я заслуживаю мужчину, который будет на моей стороне, а не на стороне своей мамы. Мужчину, который будет меня уважать и ценить, а не пытаться переделать под удобный для его семьи шаблон.
Она подошла к двери, ведущей в коридор.
— Этот разговор окончен, Вадим. И мое решение тоже. Я больше не хочу быть частью этого фарса. Ищи себе другую жену. Ту, которая будет с радостью пресмыкаться перед всей твоей родней, удовлетворяя их малейшие капризы. А я… я ухожу.
Он смотрел ей вслед, не в силах пошевелиться, не в силах произнести ни слова. В его голове царил хаос. Слова Оксаны, такие жестокие, такие беспощадные, эхом отдавались в его сознании, разрушая привычный мир, в котором он жил все эти годы. Он чувствовал себя опустошенным, раздавленным, словно из него вынули стержень. А Оксана, не оглядываясь, вышла из комнаты, оставив его одного посреди руин их семейной жизни, посреди обломков его иллюзий. Напряжение, висевшее в воздухе, не разрядилось – оно просто застыло, превратившись в тяжелый, давящий камень, который лег на плечи каждому из них, знаменуя окончательный и бесповоротный разрыв. Никто больше ничего не сказал. В этот вечер они поссорились окончательно…
