— Ну что, Свет, котлетки-то мои кушаешь, а сама всё такая же… худенькая. Не в коня корм, видать, — Тамара Николаевна, свекровь, смерила невестку оценивающим взглядом, в котором читалось всё, что угодно, кроме материнской нежности.
Её полные, обтянутые ситцевым платьем в мелкий цветочек руки тяжело легли на клеёнку стола, уставленного тарелками с едой, от одного вида которой Светлане становилось не по себе.
Жирный борщ, картошка с горой жареного лука, те самые котлеты, плавающие в масле, и непременный атрибут всех воскресных обедов – хрустальная вазочка с магазинными конфетами, которые Тамара Николаевна покупала исключительно «для гостей», сама предпочитая что-то более изысканное, но тщательно это скрывая.
Роман, муж Светланы, сидел напротив, поглощая пищу с аппетитом, достойным лучшего применения. Он неловко кашлянул, заметив, как напряглось лицо жены.
— Мам, ну что ты опять. Света у нас стройная просто, следит за фигурой.
— А чего за ней следить-то? — не унималась Тамара Николаевна, поддевая вилкой огурец из салатника. — Фигура-то, может, и есть, а толку? Ни рожи, ни кожи, ни… продолжения. Год прошёл, Ромочка, а аист к нам всё не летит. Уж не бракованная ли у тебя жёнушка, а, сынок? Или, может, бесхребетная какая? Хотя нет, характер-то у неё имеется, язык как бритва. Только вот где результат? Где внучата мои бегают?
Светлана сжала кулаки под столом. Год. Целый год она приезжала в эту квартиру, пропахшую валокордином и старыми вещами, год выслушивала эти унизительные «шуточки», эти ядовитые намёки. Роман всегда делал вид, что ничего особенного не происходит. «Мама у меня просто человек прямой, что думает, то и говорит», — объяснял он потом, когда они оставались одни.
«Она не со зла, она просто… ну, такой характер». Светлана терпела. Ради Романа. Ради их хрупкого семейного мира, который она так старательно пыталась выстроить. Она молча глотала оскорбления, улыбалась, когда хотелось кричать, и считала минуты до того момента, как они наконец уедут.
Но сегодня что-то сломалось. Возможно, виной тому была бессонная ночь из-за очередной «лекции» Романа о том, как важно быть терпимее к его матери. Возможно, просто накопилось.
Когда Тамара Николаевна, удовлетворённо крякнув после очередной порции салата «Оливье», обвела взглядом пустующие стулья за столом, словно прикидывая, сколько внуков на них могло бы сидеть, и, остановив свой тяжёлый взгляд на Светлане, процедила с плохо скрываемым злорадством:
— А может, ты у нас, Светочка, того… бесплодная бурёнка? Вон, у соседки Клавы дочка через полгода после свадьбы уже с животом ходила, а ты всё никак. Пустоцвет.
Роман поперхнулся компотом.
— Мама! Ну что ты такое говоришь?! Прекрати сейчас же!
Но Светлана его уже не слышала. Она медленно положила вилку на тарелку. Подняла глаза на свекровь. В её взгляде не было ни слёз, ни привычной забитости. Только холодный, спокойный расчёт.
— Знаете, Тамара Николаевна, — голос её прозвучал удивительно ровно и отчётливо, перекрывая запоздалые протесты Романа. — Насчёт «бесплодной бурёнки» — это вы, конечно, погорячились. А вот насчёт того, кто и что в этой семье «пропил» и на что потратил, я бы на вашем месте поостереглась языком молоть.
Или вы уже забыли, как перед самой смертью отца Романа вы умудрились спустить немалую часть его накоплений, предназначенных, между прочим, на памятник и похороны, на свои «маленькие женские радости»? Рома тогда, помнится, очень переживал, что пришлось в долги влезать, чтобы достойно проводить отца. И я, кажется, неплохо помню сумму. И даже свидетели найдутся, если хорошо поискать среди ваших же подруг, которым вы хвастались обновками.
Так что, если вы ещё раз позволите себе подобный тон в мой адрес, я, пожалуй, не поленюсь и расскажу об этом маленьком эпизоде всем вашим многочисленным родственникам и знакомым. А они, я уверена, очень удивятся такой вашей… «заботливости» о памяти покойного мужа.
На кухне воцарилась мертвенная тишина, нарушаемая только тиканьем старых настенных часов с кукушкой, которая, к счастью, сейчас молчала. Лицо Тамары Николаевны стремительно меняло цвет – от багрового до мертвенно-бледного.
Её пухлые губы задрожали, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла выдавить ни звука. Вместо этого она как-то странно икнула, резко отодвинула стул, который с визгом проехался по линолеуму, и, придерживаясь за стену, почти выбежала из кухни в свою комнату.
Роман смотрел на Светлану широко раскрытыми, полными ужаса глазами.
— Света… ты… ты что наделала? Зачем ты так с ней? Она же… она же моя мать!
— И что? — бросила она вопрос в лицо мужа и направилась к выходу из этой квартиры.
— Света, ты немедленно вернёшься и извинишься перед мамой! — Роман зашипел на неё, как только они вышли из подъезда и оказались на пустынной вечерней улице, освещённой тусклым светом одинокого фонаря.
Его лицо всё ещё было бледным от пережитого шока, но теперь на нём отчётливо проступали гневные красные пятна. Он схватил её за локоть, пытаясь развернуть обратно к дому свекрови. — Ты слышишь меня? Как ты могла так поступить? Это же… это же подло! Шантажировать так мою мать!
Светлана спокойно высвободила руку. Его прикосновение было неприятным, липким от его страха и негодования. Она посмотрела на окна квартиры Тамары Николаевны на третьем этаже – свет там горел только в одной комнате, очевидно, в той, куда она убежала зализывать раны своему уязвлённому самолюбию.
— Сейчас вот, ага! Может, мне ещё в ножки поклониться твоей матери за то, что она меня обзывает по-всякому? И ты это называешь нормой?!
Светлана повернулась к мужу, её голос был лишён эмоций, но в нём звучала сталь. Она не повышала голоса, но каждое слово било точно в цель.
— Я должна извиняться? За что? За то, что твоя мать целый год поливала меня грязью, называла кривоногой, бесхребетной, а сегодня – бесплодной бурёнкой? За то, что я наконец дала ей понять, что не позволю так с собой обращаться? Это она должна извиняться, Рома. Но она никогда этого не сделает, ты же знаешь. Ей проще считать себя жертвой.
Они дошли до машины, молча сели. Роман завёл двигатель, но трогаться не спешил. Он сидел, вцепившись в руль побелевшими пальцами, и тяжело дышал.
— Ты не понимаешь… Мама… она просто… она так выражает свою заботу! Она переживает за нас, за то, что у нас нет детей! Она не со зла это сказала! Ну, ляпнула, с кем не бывает! А ты… ты сразу за самое больное! Вспомнила какую-то давнюю историю, вытащила грязное бельё! Это низко, Света!
— Заботу? — Светлана усмехнулась, глядя в тёмное лобовое стекло, на котором отражались редкие огни проезжающих машин. — Называть меня «бесплодной бурёнкой» — это забота? А когда она при тебе же говорила, что я «бездарь» и что ты, видимо, совсем «бесхребетный», раз такую выбрал, — это тоже была забота? О ком, интересно? О тебе? Обо мне?
Или только о себе любимой, которой нравится унижать других, чтобы почувствовать собственную значимость? А ты сидел и молчал. Как всегда. Делал вид, что не слышишь, или мычал что-то невнятное про её «сложный характер». Ты хоть раз заступился за меня по-настоящему? Хоть раз сказал ей твёрдо: «Мама, прекрати»? Нет. Ты всегда выбирал её. Тебе проще, чтобы унижали меня, чем перечить ей.
Её слова явно задели его за живое. Он дёрнулся, как от удара.
— Неправда! Я всегда… я пытался сгладить углы! Я говорил с ней потом! Ты просто не хочешь её понять! Она пожилой человек, у неё были тяжёлые времена…
— У всех были тяжёлые времена, Ром! — перебила она его, поворачиваясь и глядя ему прямо в лицо. В полумраке салона её глаза казались тёмными провалами. — Но это не даёт ей права вести себя как последняя хамка! И это не оправдывает твою трусость! Ты боишься её до сих пор, как маленький мальчик. Боишься её крика, её недовольства. Тебе проще подставить под удар меня, чем вызвать её гнев.
— Прекрати! — рявкнул он, ударив кулаком по рулю. Машина вздрогнула. — Ты сама во всём виновата! Ты спровоцировала её! Не могла просто промолчать, как обычно? Зачем было лезть на рожон? Ты разрушила наши отношения с матерью! Ты всё испортила!
— Наши отношения с твоей матерью? — Светлана горько рассмеялась. — Рома, у нас не было никаких отношений.
Был театр одного актёра, где твоя мать играла роль страдающей королевы, я — бессловесной прислуги, а ты — послушного пажа, готового выполнить любой её каприз и проглотить любое оскорбление, адресованное не только мне, но и тебе самому. Так вот, этот спектакль окончен. Я больше в нём не участвую. И извиняться мне не за что.
Он резко вдавил педаль газа, машина рванула с места. Домой они ехали в тяжёлом, напряжённом молчании. Роман демонстративно смотрел на дорогу, его челюсти были плотно сжаты. Светлана смотрела в окно на проносящиеся мимо огни города, но видела перед собой только искажённое злобой лицо мужа и понимала, что сегодняшний вечер – это только начало. Главный скандал был ещё впереди. И она была к нему готова.
— Ты должна поехать к ней завтра же утром и извиниться! — едва они переступили порог квартиры, как Роман возобновил атаку. Сняв куртку, он бросил её на пуфик в прихожей, и теперь нависал над Светланой, преграждая ей путь в комнату.
Его лицо было всё ещё искажено гневом, глаза метали молнии. — Ты слышишь меня? Ты доведёшь её до сердечного приступа своим поведением! Она и так вся на нервах после твоего… твоего выпада!
Светлана молча обошла его, прошла в гостиную и включила свет. Квартира, их уютное гнёздышко, которое она с такой любовью обустраивала, теперь казалась чужой и холодной. Атмосфера была пропитана напряжением, как воздух перед грозой.
— Я никуда не поеду, Рома, — спокойно ответила она, поворачиваясь к нему. Она сняла пальто, аккуратно повесила его на плечики в шкафу. Каждое её движение было подчёркнуто медленным и уверенным, что ещё больше бесило мужа. — И извиняться мне не за что.
Я уже сказала тебе это. Если Тамара Николаевна так переживает, пусть выпьет успокоительное. Или пусть позвонит мне сама и попросит прощения за свои слова. Хотя, на это я бы не рассчитывала.
— Да как ты смеешь так говорить о моей матери?! — взревел он, входя следом за ней в комнату. — Она жизнь на меня положила, ночей не спала, всё для меня делала! А ты… ты просто неблагодарная эгоистка! Тебе наплевать на её чувства, на мои чувства! Ты только о себе думаешь!
— О, конечно, жизнь она на тебя положила, — усмехнулась Светлана, садясь в кресло. Она смотрела на него снизу вверх, и это почему-то придавало ей дополнительную уверенность. — Расскажи мне, Ром, как именно она её на тебя «положила»? Тем, что с самого детства внушала тебе, что ты никчёмный мальчишка, который должен её во всём слушаться?
Или тем, что постоянно сравнивала тебя с сыновьями своих подруг, разумеется, не в твою пользу? Я помню, ты сам мне рассказывал, как она высмеивала твои увлечения, твои мечты. Как говорила, что из тебя ничего путного не выйдет. Это ты называешь «положить жизнь»?
По-моему, это называется психологическим насилием. И ты, мой дорогой муж, до сих пор не можешь избавиться от её влияния. Ты до сих пор боишься её как огня.
Её слова попали точно в цель. Роман замер, на его лице отразилась целая гамма чувств – от ярости до растерянности. Он явно не ожидал такого отпора, такой безжалостной прямоты.
— Ты… ты ничего не понимаешь! — пробормотал он, отводя взгляд. — Это… это были просто слова! Она не имела в виду ничего плохого! Она просто… она хотела, чтобы я стал лучше!
— Лучше? — Светлана покачала головой. — Она хотела, чтобы ты был удобным. Послушным. Чтобы ты всю жизнь чувствовал себя виноватым и обязанным ей. И ей это почти удалось. Посмотри на себя, Ром. Ты взрослый мужчина, а ведёшь себя как нашкодивший мальчишка, которого отчитывает строгая мамочка. Тебе проще обвинить меня во всех смертных грехах, чем признать, что твоя мать далеко не ангел.
Тебе проще заставить меня извиняться за её хамство, чем один раз встать на мою защиту. Ты ведь даже сегодня, когда она назвала меня «бесплодной бурёнкой», что ты сделал? Промямлил что-то невнятное про «прекрати». И всё! Ты даже не потребовал, чтобы она извинилась передо мной!
— Да что ты несёшь?! — Роман снова вскипел. Он подошёл к ней вплотную, его кулаки сжимались и разжимались. Он тяжело дышал, его лицо покраснело. — Ты просто хочешь поссорить меня с матерью! Ты всегда её ненавидела! Признайся!
— Я не ненавидела её, Рома, — спокойно возразила Светлана. — Я её не понимала. И не понимаю до сих пор, как можно так относиться к собственному сыну и его жене. А вот ты, похоже, так привык к её унижениям, что считаешь это нормой. Тебя она может называть «бесхребетным», и ты будешь молчать, как тряпка.
А когда я даю ей отпор, ты тут же бросаешься на её защиту, обвиняя меня в жестокости. Двойные стандарты, не находишь?
Это было последней каплей. Слово «тряпка», произнесённое женой, окончательно вывело Романа из себя. Он забыл обо всём – о приличиях, о самоконтроле, о том, что перед ним женщина, его жена. В его глазах вспыхнула слепая ярость.
— Ах ты…! — он замахнулся, его рука взметнулась вверх, готовая обрушиться на её лицо.
Как только его замах начал опускаться на Светлану, она настолько резко увернулась, что сама от себя не ожидала такой прыти. Он был крупнее и сильнее, но её реакция была настолько быстрой и точной, что он на мгновение застыл от удивления.
— Только попробуй, — её голос был тихим, но в нём звучала такая ледяная угроза, что у Романа по спине пробежал холодок. Её глаза смотрели на него в упор, без страха, без колебаний. — Только посмей меня тронуть, Рома. И ты очень, очень сильно об этом пожалеешь. Это не пустая угроза. Запомни это.
Он смотрел на неё, на её бледное, решительное лицо, на её глаза, в которых не было ни капли сомнения, и понимал, что она не шутит. Он почувствовал, как его ярость медленно уступает место какому-то животному страху. Он не знал, на что она способна, но инстинктивно чувствовал, что перешёл черту, за которой его ждёт что-то очень неприятное. Он медленно опустил руку, занесённую уже для нового удара.
Роман застыл, он смотрел на Светлану так, словно видел её впервые. Не ту покорную, тихую женщину, которая год сносила унижения его матери и его собственное бездействие, а кого-то другого – сильного, решительного, опасного. В её глазах не было страха, только холодная, несгибаемая воля.
Его ярость, ещё мгновение назад готовая выплеснуться разрушительным потоком, разбилась об эту ледяную стену, оставив после себя лишь горький привкус бессилия и унижения.
— Ты… ты ненормальная, — выдохнул он, отступая на шаг. Голос его был хриплым, лишённым прежней уверенности. Это было не обвинение, а скорее констатация факта, признание собственного поражения.
Он обвёл взглядом комнату, их общую гостиную, где ещё недавно они вместе смотрели фильмы, обсуждали планы на будущее. Теперь это место казалось ему враждебным, чужим. Он больше не чувствовал себя здесь хозяином.
Он хотел сказать что-то ещё, что-то едкое, обидное, чтобы хоть как-то сохранить лицо, но слова застряли в горле. Любая фраза показалась бы ему сейчас жалкой и неубедительной. Он понял, что проиграл. Окончательно и бесповоротно. Он больше не мог давить на неё, не мог угрожать, не мог заставить её подчиниться. Стена, которую она воздвигла, была несокрушима.
Развернувшись, Роман молча направился к выходу. Не было больше криков, не было обвинений. Он просто шёл, ссутулившись, как человек, несущий непосильную ношу. В прихожей он подобрал свою куртку, неловко натянул её. Его движения были медленными, какими-то неуверенными. Он взялся за ручку входной двери, на мгновение замер, словно ожидая, что Светлана его остановит, скажет что-то.
Но она молчала, стоя в дверях гостиной и не сводя с него пристального, холодного взгляда. Он дёрнул ручку, открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Дверь за ним закрылась с тихим, почти незаметным щелчком, который, однако, прозвучал в наступившей тишине оглушительно громко, словно точка, поставленная в конце длинного, мучительного предложения.
Светлана ещё несколько мгновений стояла неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам мужа. Когда они стихли, она глубоко вздохнула, словно освобождаясь от многолетнего груза. На её лице не отразилось никаких эмоций – ни облегчения, ни сожаления, ни злорадства. Только крайняя, предельная усталость и какая-то опустошённая сосредоточенность.
Она прошла в спальню, открыла дверцы большого платяного шкафа, где на одной стороне висели её вещи, а на другой – вещи Романа. Не колеблясь ни секунды, она достала с антресолей самую большую дорожную сумку, которую они когда-то покупали для совместного отпуска. Раскрыв её на кровати, она начала без всякой спешки, вынимать одежду Романа с вешалок и из ящиков комода.
Рубашки, брюки, свитера, футболки, нижнее бельё, носки – всё аккуратно складывалось в сумку. Она действовала как автомат, её движения были точными и выверенными. Она не перебирала вещи, не вспоминала связанные с ними моменты, не позволяла себе никаких сантиментов. Просто работа, которую нужно было сделать.
Когда сумка наполнилась, она застегнула молнию. Затем взяла несколько больших пластиковых пакетов и сложила туда его обувь, туалетные принадлежности из ванной, какие-то мелочи с его прикроватной тумбочки – всё, что принадлежало ему. Она не оставила ничего.
С усилием подняв тяжёлую сумку и пакеты, Светлана отнесла их в прихожую и поставила у самой входной двери. Потом вернулась в комнату, взяла свой мобильный телефон, нашла в контактах нужный номер.
— Алло, здравствуйте. Это служба по замене замков? Мне нужно срочно поменять замки на входной двери. Да, чем быстрее, тем лучше. Прямо сейчас? Отлично, жду.
Положив трубку, она подошла к окну. Город внизу жил своей обычной вечерней жизнью, светились окна домов, спешили по своим делам редкие прохожие. В её квартире было тихо. Не звенела посуда, не дрожал голос, не хлопали двери. Просто тишина. И в этой тишине она вдруг почувствовала, что впервые за долгое время может дышать полной грудью.
Скандал, который зрел так долго, наконец-то произошёл. И он был окончательным. Обратной дороги не было. И это, как ни странно, приносило ей странное, холодное, но отчётливое чувство освобождения. Она осталась одна, но она была свободна…
